Сборник драбблов

Рихард не любит признаваться в том, что боится вида крови. Потому, когда Тилль в очередной раз проворачивает свой коронный номер — глядя пристально в глаза потенциальному противнику, откусывает кромку бокала и начинает жевать — ему ужасно хочется отвернуться и выйти покурить. Не потому, что он боится возможной драки. О, нет, Рихард умеет помахать кулаками и это дело любит. В конце концов, даже секс не так хорошо помогает выместить всё то, что зреет и накапливается в молодом и вспыльчивом музыканте, который уверен в своей будущей знаменитости. — Ты посмотри на него, — веселится рядом Пауль. — Он же посерел аж. — Угум, — соглашается Рихард, почти физически ощущая, как перемалывают крепкие зубы стеклянную крошку. Его практически мутит от этого, потому, особо не задумываясь даже над тем, что именно сейчас уходить — идея не очень, Рихард покидает насиженное место и стремится в самую популярную точку в баре. В уборную. Кабинка — средней степени загаженности. «Леони сосёт лучше всех!». Рихард смотрит на эту строчку, читает её раз за разом, словно пытаясь отыскать скрытый смысл, но нельзя найти того, чего нет. Он повторяет — цифра за цифрой — коряво записанный чуть ниже номер телефона, словно пытается запомнить. Зачем? Его тошнит от собственной беспомощности, от того, что он снова убежал. Не от возможной драки, он никогда не убегает от драки, а от того невыразимого чувства, что не даёт покоя. В уборную кто-то вваливается, Рихард ждёт нетерпеливого стука в кабинку, но вместо этого невидимый посетитель пускает воду и сплёвывает. У раковины Тилль. Рихард ловит его отражение в мутном и забрызганном зеркале — и становится рядом, пока тот, набрав полные ладони воды, пьёт… Нет, не пьёт. Полощет рот и сплёвывает. Раз за разом — мерно, методично, словно заведённый. — Что? — Ты бы видел его рожу! — Тилль смотрит весело, но говорит не слишком отчётливо. — Он драпал быстрей, чем панки от Штази! Он смеётся, а Рихарду не смешно. Ни от Штази, ни от выдуманных панков… ни от того, что из уголка губ Тилля срываются розоватые капли воды. — Ты опять рот изрезал? — Только язык. — Дай я посмотрю, вдруг там стекло осталось. Рихарду не хочется смотреть, он даже втайне надеется, что Тилль отмахнётся, но тот неожиданно покорно раскрывает рот — и зачем-то закрывает глаза. В желтоватом свете лампочки, давно потерявшей свой плафон, красно-розовая и влажная полость, обрамлённая неровными крепкими зубами, выглядит неожиданно волнующе. Рихард осторожно касается подбородка пальцами, поворачивает лицо Тилля на свет — и видит длинный порез на языке, влажном и скользком. Блестящем. Края раны набухли алым, но слюна смоет всё. — Ну что? — неразборчиво спрашивает Тилль. От движений маленькие капельки крови становятся больше. Рихард с трудом отводит взгляд, выпуская подбородок из пальцев. — Стекла нет. Рихард очень брезгливый, но мысль о том, каково было бы коснуться чужого языка своим, потом не даёт ему покоя.