***
Ночью Мики едет по центру Москвы, тут он не бывал с десяти лет, жил все на окраине, в районе-глубинке, ведь спрятанный мирок, их квартира со страшной тайной, таким не российским секретом защищала куда лучше чем столичная действительность. Но Мики часто видел, как Слава рисовал городские виды в компьютерных играх — не Питер, который так любил Лев, не Нью-Йорк и не сказочный мир из рукописей Мики, а Москва. Только ее и только в центре. Мики никогда не спрашивал, но, видимо, Слава считал этот город стильным. Искусство стиля Мики познал в Монреале, теперь из того импульсивного, лохматого подростка с ментальным заболеванием он стал, как говорил папа второй копией Льва — белые рубашки, черные кроссовки и темные волосы с зачесанной назад челкой. Девочка в его колледже часто спрашивала его на английском «Ты хотел бы быть похожим на Фредди?». Прекрасно зная почему, он всегда отрицательно мотал головой. Но его там принимали. Родителей Мики там принимали. — Остановите, пожалуйста, — вдруг говорит он таксисту. — Я заплачу ту же стоимость. Мики поправляет пальто. Когда он выходит из машины, его не удивляют огромные многоэтажные офисные здания со светящимися огнями, а люди. Люди, стоящие в самом низу, посреди площади, босые, в старой одежде, совсем бездомные как в русской глубинке, но вовсе не вписывающиеся в московскую атмосферу. Они стоят вокруг двух волонтеров в оранжевых куртках, те раздают из тележки какие-то коробки, видимо с едой, одеждой. Один человек не в себе, он что-то кричит и плачет, стоит на коленях, считая волонтеров своими богами. В голове почему-то вспыхивают воспоминания о стихе Маяковского про звезды, которые кто-то там зажигает, кому-то там это нужно, и он помнил, что в школе учительница постоянно исправляла его «плёвочки» на «плевочки», и он так и не понял, как правильно, а послушать было скучно. Парень и девушка, волонтеры не обращают внимания и лишь успокаивают матерей с детьми, говоря им, что скоро придут пособия, они станут жить как раньше. Мики вглядывается в лицо парня, и волна накрывает с головой. В точности так он в тринадцать лет на гей-прайде всматривался в парня издалека, правда, не того же, но чувства были такие же, и Мики содрогнулся. Он когда-то с его одноклассницей смотрел принудительно этот сериал, когда обладатель его имени приехал домой из Мексики. Но они не в сериале, и Мики уж точно к нему не подойдет. — Ярик? Осознав, что он стоит на самом видном месте, Мики спешит ретироваться и уж точно не замечает чужого взгляда в его спину.***
Бабушка не замечает в Мики перемены, она вообще не ждет перемен и не любила их никогда. Будто не было тех четырех лет разлуки и полного отсутствия желания бабушки переезжать в Канаду. Мики сидит на стуле, задумчиво впирая взгляд на кастрюлю, в которой варился суп, а бабушка рассказывает о том, что произошло в последние месяцы, несмотря на то, что они созваниваются через каждые два дня. Все никак не может выкинуть из головы лицо Ярика, за четыре года он стал таким высоким и взрослым. Почему тогда он ушел? Они же старые знакомые, можно было подойти и сказать «привет». — Что голову повесил? — спрашивает бабушка и наливает суп из кастрюли половником. — Бабушка, а что там с Яриком и Леной? Они ещё живут тут в нашем районе? — Мики спрашивает без надежды, потому что знает, ведь бабушка ни с кем не общается. Бабушка сначала не отвечает, на лице ее морщины слегка разглаживаются, она закрывает глаза. Потом подходит к окну и открывает форточку. — Да, они живут тут. Лена вышла замуж, а Ярик учится сейчас на юриста, делает какие-то добрые дела. «Лена вышла замуж? Она же была по девочкам?» Мики нахмурился. — Благотворительность? Они молчат, и бабушка ставит перед ним тарелку картофельного супа. Как в старые добрые времена, он не может отказаться из-за чувства вины и ест его, пытаясь не испачкать рукав белой рубашки. — Если хочешь сходи к нему, мне как раз надо было передать ему банки от компотов, я у него одалживала, — бабушка с умилением смотрит на Мики и подпирает щеку рукой. Какое чудо — никаких нравоучений. — Почему у него? — Так я ему компоты делаю и его маме, а он мне банки. — Вот это бизнес, — усмехается Мики, а бабушка удивлённо открывает рот, но не знает, что сказать.***
Что сказать? «Привет, это я твой друг, в которого ты был влюблен в школьные времена.»? Или: «Вот банки, я ушел.»? Вот и стоит так около двери его квартиры, боясь пошевелиться, с пятном от апельсинового сока на рукаве, но зато зализанными волосами — канадец вошёл в СССР. Мики резко выдыхает воздух из лёгких и решительно нажимает на кнопку звонка. Открывает ему девушка, такая знакомая и настоящая, с разными носками и высоким хвостом. — Привет, — сухо говорит Лена, пресекая мальчишеский восторг Мики от встречи. — Привет, а я вот банки бабушкины отдать, — Мики ощущает, что что-то тут не так. Жалко как-то, ведь Лена его узнала. Лена недовольно поджимает губы и механически поднимает руку, этот молчаливый жест. Она никогда не была настолько молчаливой. — Лен, кто пришел? — кричит мужской голос из конца коридора, а Мики чувствует, как кровь застывает в венах ног, они его уже держат с трудом. Лена стоит, не отвечая и смотрит на Мики, как на прокаженного. Но Ярик сам выходит в прихожую. Глаза его остались такими же, добрыми, собачьими будто, а вот лицо и фигура стали выразительнее, очертились скулы, волосы стали светлее, он сам стал высоким, немного выше чем 174 сантиметра Мики. — Привет, — Ярик подходит к нему и неожиданно обнимает. — Привет, я уже ухожу, — смущённо бормочет Мики, краем глаза смотря на Лену, чувствуя, что ему не рады. — Да нет, что ты, пойдем посидим, чаю налью… компота. Как смешно. Лена поднимает подбородок и смотрит на Ярика по-особенному, но тот не замечает. Мики решает прекратить эту молчаливую пытку наспех прощается и бежит по лестнице вниз.***
На детских площадках, где он проводил свое детство хорошо и спокойно. Люди оборачиваются и смотрят на него, но Мики не придает этому значения. Мики старается стать частью чего-то огромного и большого, называемого миром. Достает пачку сигарет четырнадцатилетнего Вани, которые он всунул Мики на всякий случай. Канадские, дорогие, и он отходит подальше от детей и закуривает одну. Телу больно, боль везде. Он вернулся за тем, чтобы повидать бабушку и съездить в поликлинику по работе отца, обговорить с его бывшим коллегой и записать все, что необходимо для лечения одного загадочного пациента, забрать все лекарства. А потом вернуться домой. Только возвращаться сил не было. Мики сбросил уже шесть звонков в общей сумме — три от папы Славы, один от Вани, два от Льва. Вина не гложет, Мики слишком устал. — Мики. Вздрагивает и поворачивается. — С каких пор ты начал курить? — Ярик поднимает брови и улыбается снова, перешагивает зеленый заборчик и садится около на него на скамейку. — С тех, что переехал, — Мики конечно удивляет то, что они общаются как будто общались каждый день, но все равно говорит, что приходит в голову. — Хотелось оставить в себе что-то русское. — Сигареты заграничные, — замечает Ярик. — Ты думаешь все плохое в России? — Ну вы же с Леной здесь, — отвечает быстро Мики, только потом осознавая, что он сказал. — Прости, я имел ввиду, что вы единственное хорошее. — Ха. Мики чуть-чуть подвигается к Ярику, не нарочно, случайно и их тела соприкасаются. Он вспоминает их прошлое и глаза, и его бесконечные слезы, и то, когда Ярик влюбился в него, пока в жизни у Мики был сплошной кавардак. — Тебе не холодно? Мики в одной толстовке, хотя ветер был уже осенний. Ну вот опять. Опять та же фишка, как забота. Он опускает глаза и бросает руки Ярика, в тринадцать они у него были щуплые и маленькие, сейчас от плеча до пальцев сильные, с выступающими венами. — Нет, — они оба смотрят на девочку, скатывающуюся по красной горке, Мики тушит сигарету. — Как ты сам вообще? Что делал за четыре года? Неразделимая пропасть не могла не возникнуть между ними, а в самом низу, на земле, Лена, которая, как догадался Мики, вышла замуж на Ярике. Но почему тогда Мики еще тут, почему не берет билеты на самолет? — Я так устал, — неожиданно признается Ярик. — От чего? Ярик закусывает нижнюю губу. — Я прячусь. Я женился на Лене, чтобы от нас обоих отстали родители, и мы жили в новой квартире, так вопрос с деньгами решился… ну и сам понимаешь… — С ориентацией, — продолжил Мики со вздохом. — Да. Опять воцаряется молчание. — Яри… Ярослав, — не робко, колко. Мики понимает, что нужно прощаться, но никак не может оторвать от него взгляда, он правда действительно по-настоящему красив. — Я думал о тебе и о Ване, — снова вроде бы откровенно и так пошло, но почему-то кажется самым искренним сейчас. Пальцы цепляются за край скамейки. — Думал, как ты там живешь, приспособился ли к учебе. Завидовал. — Поверь, нечему. Первый год мы ели черный хлеб и макароны, больше ничего, вообще ничего, — Мики не хочет рассказывать, как его гнобили иностранцы в школе, отцов не брали на работу по несколько месяцев, а Ваню сажали в колонию. — Но сейчас же ты в норме, — озвучивает мысли Мики Ярик. — Более чем в норме. Снова парни встречаются глазами, и как Мики думает о том, что нужно возвращаться, что он больше никогда не приедет, что опять эти перелеты, что опять бесконечная усталость. Мики не имеет огромной привязанности к этой стране и своему прошлому, но сейчас этот порядок, эти мысленные списки дел, эти незнакомые люди — все так надоело. Хочется сделать что-то безумное, ведь быть безумцем в безумном мире — не безумие, а здравомыслие. — Давай уедем? — одновременно шепчат друг другу. А потом начинают смеяться, чувствуя что-то в районе груди. Куда?***
Они катаются на велосипедах по улицам Москвы всю ночь по инициативе Ярика. Ехать до центра было долго, но одними оставаться не хотелось, хотелось чувствовать движение, слышать рев машин, видеть огни, крутить педали. Вдыхать запах асфальта и слушать музыку, музыку изнутри тела. Совсем как Нью-Йорк, только абсолютно пустой, рай, только для двоих, а не для каждого. — Ярослав, блин, это жесть! — орет Мики, когда они разгоняются по меньшей мере до двадцати восьми километров в час. — Черепаха! Мики смеется, ночь белая, на тротуарах никого нет, и он почти не боится и догоняет перегнавшего его Ярика. Они все едут и едут, и вдруг заряжает мощнейший дождь. Ярик останавливается около «Пятерочки», говорит, что хочет есть («в час ночи, да?») и они, мокрые, особожденные от чего-то напрягающего и сдавливающего, как петля, заходят в магазин и покупают мармеладки, шоколад и колу. — Жесть, — говорит Мики, садясь на сухую сторону куртки посреди травы, там, где обычно ночуют бомжи. Мики понимает, что ради таких дней можно терпеть сотни плохих. А Ярик все молчит, и Мики раздражает его безмолвие, такой момент, жить хочется, а он как статуя, красивая конечно, но неживая. Мики слегка толкает его в плечо, не больно, но задает себе вопрос: «что он делает, зачем?» — Ярик, ты не представляешь, что ты делаешь вообще, я тебя видел на волонтерстве, это жесть, ты такой молодец, если ты до сих пор себя хуесосишь как в четырнадцать, то ты не прав, — Мики знает, что несет какой-то бред, но не может остановиться. Дождь капает на тело все также, но им уже все равно. — Посмотри на меня. Ты думаешь мне супер жить там? Да, можно было не скрываться, учиться, впахивать как ненормальный, но у меня души нет, я перестал быть таким же, как тогда. А ты остался человеком. У тебя это по глазам видно. — Заткнись. — Какой ты грубый. Ярик сцепляет свои руки с венами в замок, на них больше всего попадает вода. Он поворачивает голову, лицо его расслабленно, но зрачки с радужкой двигаются. — Если ты не замолчишь, то я влюблюсь в тебя снова. Мики вздрагивает, но сказать что-то у него не хватает смелости. — Вот и хорошо, — Ярик улыбается и смотрит в серые, но светлые тучи на небе. Так они и сидят на траве, мокрые до внутренностей, молчат, а Мики все влюбляется в шум дождя. Шум и больше ничего, дождь для каждого.***
Мики пальцами дотрагивается до оконного стекла. В аэропорте холодно конечно, потому что сушится ему пришлось наспех, а сумки брать вообще было проблематично, потому что им сначала пришлось ехать к Ярику, чтобы переодеться ему, до него было ехать короче. Мики надел его толстовку, они быстро выпили чай и побежали опять под дождем — зонты конечно никто и не подумал взять. — Я вернусь, — говорит Мики, когда смотрит на взлетающие самолеты и нежно-персиковый рассвет. — Зачем? — сонный Ярик смотрит на него и хлебает свой энергетик. Он все-таки провожает его, и Мики старается не гадать, что это значит. — Мне тут хорошо. — Так же будет не всегда, ты же знаешь. Мики знает. Знает все про Лену, про Россию, про то, как отреагируют отцы, если Мики захочет вернуться. Но иногда если мы что-то знаем, не обязательно делаем как надо, потому что мы люди. И на ресницах Мики будто еще осталась те капли дождя. Мики не знает, как рассказать Ярику, что эта была лучшая ночь в его жизни, не потому что потому что это была свобода. — Что было бы хорошо для тебя? Ярик пожимает плечами. — Давай я дам тебе свой новый номер, и мы обговорим подробности позже. А ты все же не перестал говорить, — Ярик подходит к нему ближе. Мики старается не визжать как какая-то пятнадцатилетняя девчонка. — Ты мне угрожаешь? — Да. Можно тебя поцеловать? Мики тянет его за свитер и накрывает его губы своими, закрывая глаза, надеясь, что их никто не увидел. Все хорошо, и так не будет всегда, но это нормально, они обязательно встретятся вновь.