Давай, стреляй, твой револьвер готов к тому, что я бесповоротно сгнил, и он меня в труху расколет, но не стоит ждать, пока я допою свою мольбу тебе и допою свои стихи тебе, и доживу свои минуты дней…
Крепкая рука не торопясь скользнула по железной щеколде небольшой кованной ограды, которую при достаточном росте можно было просто перешагнуть. Какой смысл в этих заборчиках, выстраиваемых вокруг каждой могилы? Для создания уюта? Для обозначения территории того или иного покойничка? Все равно земля для всех одна. Земля, вбирающая в себя абсолютно любое тело, даже не посмотрев, кто есть кто. Для неё нет границ, как и нет смысла в этих цветочках, горшочках, веночках, памятниках, крестах и прочей ритуальной мишуре, ведь в конечном итоге ты все равно становишься удобрением для почвы. Именно так думал Итачи, усаживаясь на слегка покосившуюся деревянную скамейку и доставая очередную сигарету из смятой пачки какой-то не особо известной фирмы. А впрочем, какая разница. Главное, что концентрация табака в этом «свертке» была большая. Едкий серый дым практически сливался с окружающей пасмурной атмосферой. Гнилой мох покрывал собою выбитые на каменной плитке инициалы, а трава вокруг выросла, пожалуй, до уровня щиколоток. Сюда никто давно не приходил. Даже, казалось бы, лучший друг соизволил показаться лишь спустя десять лет, и то впервые. Возможно, он бы не пришёл вообще, если бы не какое-то там непонятное чувство вины и сострадания, которое невообразимо чудным образом внезапно схватило его за шиворот и поперло к могиле Учихи Шисуи. Только тогда, когда все уже встало на свои места, когда цели были достигнуты, а помехи устранены, Итачи ощутил в груди груз вины за своё безразличие, за то, что забыл, просто стёр Шисуи из памяти, будто бы его не существовало и вовсе. Скорее мужчина не придавал их общению настолько большого значения, чтобы, черт возьми, посещать могилу. Но сейчас… ему хотелось вспомнить. Вспомнить эти жизнерадостные любопытные глаза, что так часто искали его компании, и свою неприкаянную жестокость. Кем был для него Шисуи? Родственником, однофамильцем? Соседом? Коллегой по бизнесу? Чертовым лучшим другом? Плевать. Уже неважно. Его все равно нет. Итачи, сыскавший выгоду в общении с товарищем, который был старше его на целых шесть лет, ловко подцеплял от него нужный для себя материал в виде некого опыта и знаний, которые Шисуи охотно ему предоставлял. В конце концов, это был не представитель глупых ровесников подростков, всасывающих в себя пивасик за потрепанными гаражами или за полуразвалившейся школой, а студент лучшего университета страны. Экономист или как его там… Итачи уже не помнил, как и не помнил того, как они познакомились. Видимо, он согласился на дружбу, потому что выгодно, ведь Учиха никогда не искал общения с остальными людьми. Ему вполне хватало Саске. Ах да, Саске… Саске не переносил Шисуи, презирал и в сердцах посылал километровые проклятия в адрес кучерявого юноши. А впрочем, и сам Шисуи достаточно быстро невзлюбил младшего брата своего друга. Поначалу это было похоже на небольшое препятствие, требующее к себе излишнее внимание, затем снежный ком все рос и рос, приобретая исполинские размеры, пока это не вылилось в не что иное, как ревность. Страх перед новыми, ранее неизведанными чувствами, страх перед самим собой, страх перед осознанием того, что ты меняешься и уже больше не сможешь стать таким, как прежде. И с каждым разом страх нарастал, особенно от ощущения твёрдого железного комка обиды и горечи, вставшего поперёк горла из-за слов: «Сегодня не выйдет. Мне нужно помочь Саске разобраться с домашним заданием». Оставалось только кивнуть и с дрожью в ладонях ожидать следующего дня, когда он вновь сможет подойти к Учихе с переполненными надеждой глазами и предложить своё общество. А затем зависимость. Крепкая, прочно засевшая в груди, самая настоящая зависимость. Зависимость от мнения, от взгляда, от действий. Зависимость от Учихи Итачи, который хладнокровно пожимал в ответ руку с сухой, вечно повторяющейся вместо приветствия фразой: «Ну что там у тебя?» Итачи хорошо помнил слухи, разносящиеся отовсюду, мол, Шисуи одержим им до одури, и когда Учиха отчетливо начал ощущать на себе эти томные, воздыхающие, но в то же время робкие взгляды, то слухи потихоньку переставали быть для него бредом. — В те минуты ты напоминал мне Саске, — с еле заметной улыбкой произнёс Итачи, рассеивая над полузаросшей могилой облако сигаретного дыма. Мужчина никогда не держал в себе добродетелей и не следовал по пути нравственных качеств и вообще нравственности в целом. В конце концов, тесная эмоциональная и сексуальная связь с младшим братом была тому подтверждением. Что до Шисуи, то этот светлый решительный трепещущий огонёк света на тот момент был лишь объектом для достижения одной из целей. По крайней мере, именно с Шисуи Итачи, можно сказать, получил первый сексуальный опыт. Взъерошенная кучерявая макушка извалялась в траве, когда руки Учихи твёрдо вцепились в худощавые плечи и прижали тело товарища к влажной земле. — Итачи, ч-что ты делаешь? — огромные тёмные глаза смущенно уставились на ухмыляющегося юношу, который принялся одной рукой раздвигать плотно сомкнутые колени Шисуи. — Я же прекрасно вижу, как ты смотришь на меня своим вожделеющим взглядом. Думал, я не замечу? — У меня же есть девушка, ты о чем? — парень, как обычно, попытался рассмеяться, но розовый багрянец и сметливый взгляд выдавали в нем напряжение. — Тем лучше, — твердо отчеканил Итачи, прижавшись ногой к паху Шисуи, от чего тот нервно отводил голову в сторону, но его тут же брали за подбородок и поворачивали обратно, заставляя краснеть ярче обычного. — У тебя был опыт, у меня нет. А это значит, что пора наверстывать упущенное. К тому же Саске подрастает, и я не хочу, чтобы мой глупый младший братик получил из-за моей неопытности некий дискомфорт. Все должно быть идеально, — ладони плавно скользнули под клетчатую футболку, поглаживая большими пальцами вздымающуюся грудную клетку. — Ты же всегда говоришь мне что-то там о лучших друзьях, о дружбе в целом. Друзья должны помогать друг другу, не так ли? Шисуи впился руками в сырую траву, сжимая ее в судорожных тисках. Он невольно закусил нижнюю губу, когда прикосновения подростка, с каждым разом спускаясь все ниже и ниже, дошли до крайней точки. — Ит-тачи, — практически обессиленно простонал он, — у меня был опыт, но не такой, к которому ты сейчас меня принуждаешь. Если ты так хочешь, м-мы можем… — Ты хочешь вести? — брови и улыбка юноши изогнулись в кривой усмешке. — Ты хочешь вести, потому что у тебя никогда не было по-другому? — Итачи резко подался вперёд, утыкаясь горящими губами в распаленное ухо Шисуи, — а сможешь ли ты? — Темная длинная челка щекотала покрытую мурашками шею, а ловкие движения юношеской руки в одном из самых чувствительных мест человеческого тела вызывали нервные судорожные реакции, поступающие прямо к кончикам подёргивающихся пальцев. — Как лучшие друзья, давай вместе познаем что-нибудь новое, откроем для себя совершенно иные ощущения. У тебя тоже будет ранее не изведанный опыт. Все, как у лучших друзей, — вкрадчивый шёпот обжигал, и на тот момент самые острые в мире зубы покусывали поалевшую мочку уха. — Да и к тому же я в любом случае не приму других вариантов. Такова уж моя натура. Так что смирись, перекрестись и надейся на смерть. Губы Итачи, что всегда говорили какими-то непонятными фразеологизмами, эпитетами, сложно завернутыми оборотами, накрыли собою постанывающие уста кудрявого парня, который был уже не в силах сопротивляться. Да, все пошло немного по другому сценарию, но все равно ему хотелось близости с таким пугающим, странным и замкнутым юношей. Осмысление того, что ты никогда не был лидером в этих запутанных отношениях, накрывало огромной вакуумной лавиной, не допускающей возможности на существование даже самого маленького неглубокого вдоха. Шисуи всегда казалось, что он был кем-то вроде некого наставника-покровителя для пятнадцатилетнего юнца, которого он якобы обучал, делился знаниями и тяжело приобретённым опытом. Но все оказалось совершенно наоборот. Ведомым всегда являлся не кто иной, как сам Шисуи. Это он вёлся на манипуляции, это он зависел, это он смиренно шагал за твёрдой непоколебимой статью Учихи Итачи. Им пользовались, как сейчас воспользуются его «знаниями» сполна. Проще говоря, просто поимеют. Так продолжалось и дальше. Ничего не прекратилось после того самого первого раза. Итачи имел Шисуи когда только вздумается, будь то дом, улица или что-то другое. Просто так было нужно. Они же друзья. Нельзя сказать, что у Итачи не было женщин. Они были, и это, конечно же, раздражало Шисуи, но его никто никогда и не спрашивал. Иногда он долбил кулаками в стену от раздирающих накапливающихся эмоций. Ему двадцать один, и его трахает пятнадцатилетний подросток.***
Время неумолимо мчалось вперёд. Шли годы, и Итачи, бросив идею поступать в институт, пошёл по пути криминала, основав собственное большое и прибыльное дело. Конечно же, своим помощником и компаньоном он назначил Шисуи, а тот уже не мог отказаться, хотя его мозг чётко осознавал все риски и противозаконность подобных мероприятий. Итачи разрушил его личность, заставив существовать лишь с помощью зависимости от него самого. Сколько там было таких же потерянных, выброшенных из мира бедолаг вроде Кисаме, который по первому зову нес чаи «Итачи-сану» и действовал только лишь по его указке, будто собственной инициативы у него никогда и не было. Итачи не мог по-другому сходиться с людьми, каждый человек — пешка в его крепких жестоких руках. Это был уже тысяча и первый раз, когда Шисуи, распластавшись на офисном дубовом столе, чувствовал боль в заднице. «Интересно, сколько ещё людей чувствуют эту боль? Ставлю тысячу баксов, что амбал Кисаме испытывает то же самое». Голову плотно прижали рукой к столу, от чего Шисуи не мог даже нормально пошевелиться. Слабость, невыносимая слабость, стягивающее грудную клетку неумолимое отчаяние. Он больше не мог. Будь проклят тот день, когда жизнь свела его с Учихой Итачи! Тогда он решился на одну просьбу, которую не питала даже самая маленькая доля надежды: — Итачи, прошу тебя, давай прекратим. Казалось, что бог услышал его молитвы, потому что Учиха отстранился от Шисуи, испуская сухое бездумное «ок», и вставил сигарету в рот, а затем последовало не менее пустое «подожги мне». Мужчина поднёс зажигалку, пытаясь разглядеть в чёрных глазах то, что сподвигло Итачи снять с него оковы этих кандалов, но ничего так и не нашёл. На удивление Учиха и правда больше не пытался вступать с ним в связь, а все потому, что Саске реально подрос и начал испускать свою необъятную прыть, и теперь, аллилуйя, братья вместе. Но от этого жизнь Шисуи не стала легче. Одни кандалы сменились другими. Раз ты не шлюха, то ты исполнитель. Разве компаньоны могут быть исполнителями? У Итачи Учихи может быть все, и поэтому Шисуи приходилось зачищать, убивать, пытать, калечить. Буквально за несколько месяцев он подсел на наркотики, которые были стимулятором для его чертовой жизни. Боль в жопе не ушла как в переносном, так и буквальном смысле, потому что Шисуи заработал геморрой и прочие проблемы, связанные с анальным отверстием и прямой кишкой. Он неохотно лечился, а смысл, если тебя все равно поимели по полной схеме? Кровь, лужи крови, океаны крови! Он хватался руками за голову, выдёргивая пряди чёрных смолянистых кудрявых волос, которые когда-то старательно расчесывала Изуми — его первая и последняя любовь. Лучше бы он навсегда оставался с ней. Сейчас наверняка у них была бы семья, дети. Но чёрт его побрал связаться с другой ветвью Учиха. И сейчас он больной на голову наркоша, точащий ножики для очередной жертвы в своей конуре. День за днём, месяц за месяцем и… Петля. Тело Учихи Шисуи было найдено в собственной квартире, повешенное на кухонной люстре. Летальный исход от удушения. Время смерти: 02:36. — Не ожидал увидеть тебя здесь, — Итачи обернулся на голос, раздавшийся откуда-то позади. Саске осторожно примял ногами проросшую траву и принялся прибираться к брату сквозь кладбищенские заборы. — А, это ты, Саске, — Учиха небрежно выбросил окурок в рядом стоящую железную банку из-под маринованных огурцов, которая, судя по всему, служила мусорным ведром. Смахнув спадающую на глаз длинную челку, Саске обнял брата со спины, утыкаясь подбородком ему в плечо. — Шисуи, что ли? И что это тебя поперло навещать его могилку? — Не знаю. Может, чувство вины, может, что-то другое. В любом случае это я довёл его до самоубийства. — Чувство вины? У тебя? Видать, сегодня пойдёт снег, — мужчина рассмеялся, прижимаясь к Итачи ещё сильнее то ли от холода, то ли от смеха. — В том, что Шисуи повесился, виноват не ты, а его слабость, нии-сан. Он не выдержал обязанностей, возложенных на него, и, проще говоря, сдался. — Ты ж ничего не знаешь, Саске. Не знаешь, как мы «дружили», не знаешь, какой я человек, и ничего не знаешь про Шисуи. — Я твой младший брат, и, поверь, лучше меня тебя не знает никто. Если уж я выдержал твой ублюдский садизм, то Шисуи… — Видимо, мой садизм был для него целым адом. — Ты мудак, Итачи, не отрицаю. Но если мы в аду, то это самый райский ад на свете, — Саске вытащил откуда-то несколько веток оранжевых цветов и положил около серого памятника. — Нии-сан, пошли уже домой, а то я замёрз.