Звёздочка...

      Главное, шепчет папа, ты только голову держи, тауделе, что ж ты голову-то не держишь, открой глаза, открой, уже всё, это я, возьми ус — сын только слабо скулит, больно смотреть на его запёкшуюся морду, нос в ожогах и уши в царапинах, на то, что полчаса назад было его мантией, а сейчас осыпается с него пеплом и голубыми клочками — люди и маппеты из службы спасения шумят и толпятся вокруг — живой ли — дети из автобуса спасены и живы — что, честное слово, за дело ему сейчас до человеческих детей, когда собственный сын — Зелибоба — тауделе, «звёздочка» — еле мерцает: бог знает сколько сил он истратил на спасение этих детей, когда на автобусе полыхнул газовый баллон.       У Кембэ́лгро падает с души камень, когда пасть сына раскрывается немного шире; Зелибоба дышит, пытается; сколько же он вдохнул дыма? — и издаёт какое-то «хххххххххь», а потом заходится кашлем; тогда уже понятно, что делать — усадить осторожно, развернуть через плечо мордой и по спине гладить; бог с ним с кителем, на который сейчас из сыновней пасти течёт чёрный мазут вперемешку с магией — бывший дым — не вечно же ему кашлять; бог с ней с мантией, хорошо ещё, огонь только её задел, а прохладной ночи на подкладке не выдержал и погас — вон и один клочок цел, завтра из него она вновь возродится.       Городские телещиты уже пестрят заголовками: «МАЛЬЧИК-ДУХ СПАСАЕТ КЛАСС НА ЭКСКУРСИИ В АЭРОПОРТ». Чей-то микрофон из толпы упирается чуть не в самую морду Кембэлгро; да, люди взволнованы, люди не знают, как благодарить еле живого Зелибобу, но сейчас его папа может не больше, чем выдохнуть в микрофон «извините», с трудом подняться на ноги и осторожно отнести сына на руках в его дом-ангар.       Человеческая женщина, к которой только что подбежали обниматься её двое детей из спасённой группы, смотрит ему вслед — в пересохшем горле царапаются и теснятся «простите», «я не хотела», «если бы я знала», «он настоящий герой» и ещё и ещё «простите», а ноги сами готовы сорваться с места и бежать к ангару, но перед глазами стоят и отказываются пропадать строчки из её собственной недавней записи в дневнике: «хоть раз ещё услышу от моих детей имя Зелибобы — клянусь, я оболью этого Зелибобу бензином и подожгу его», а лицо горит, точно это её уже облили и подожгли. Она поднимает глаза, и на телещите видит — их обоих, снятых каким-то репортёром издалека, от порога ангара, но достаточно хорошо, чтобы разобрать: отец Зелибобы держит его на руках, и один из его белых усов с цветками на конце — в Зелибобиной пасти. Голос диктора говорит что-то про нектарники и нектар как лучшее лекарство, но женщине уже некогда понимать, уже подъехало её такси и пора везти домой детей. Слова диктора доходят до неё только на полпути к дому, и она вздыхает с облегчением, шепча куда-то в макушку своего младшего: бедный ребёнок, ну всё уже, всё.