Акация

Шми знала, что у неё не получится. Точную причину предугадать не могла, просто заранее знала, что, как бы она ни хотела, учёбу в медицинском колледже она не то что не закончит – просто не начнёт. Мать её не отпустила из захолустного Татуина в столицу Набу. «Война, - сказала она, - да и дорого, мы не потянем. Подумай об Эни». Сжимая губы в тонкую полоску, Шми Скайуокер кивала, глотая невольно подступавшие горькие слёзы, соглашаясь с тем, что она слишком беззащитна, разрешая рушить своё будущее одними только предубеждениями и страхами. Весь вечер тогда она сидела в парке на лавочке на самом солнце – единственная никем не занятая в прогулочный час. Девушка всё плакала, думая о том, что ей светит только жизнь в бедности и ни единого просвета в этой глухой безрадостной тьме. Солнце яблочно-золотым вином плавно стекало на плотное зеркало искусственного пруда – Татуин никогда не славился сочной, полной жизни природой. Блики лучей, белые, по краям чуть сверкавшие радугой, казалось, едко насмехались над Шми, словно говоря: «Утри слёзы; не притворяйся, что их блеск хоть сколько-нибудь изящнее и красивее нашего». И она успокаивалась – совсем ненадолго, пока мысли вновь не возвращались в прежнее русло. -Прекрасный день, - вдруг раздалось над её ухом. Потом последовало тихое покашливание, после которого Шми, наконец-то, обратила на незнакомца внимание. Шмыгнув носом, она тыльной стороной ладони отёрла припухшие щёки, едва разлепив красные от неустанно тёкших слёз глаза, и отрицательно покачала головой. -Ну почему же? - мужчина вышел из-за лавочки к ней, взглядом спросив разрешения присесть рядом. Девушка кивнула, пожав плечами, и он сел рядом. - Вот посмотри, - он указал правой рукой на небо, как истинный знаток, - небо не совсем чистое, несколько облачков. Это потому, что они заботятся о тебе, сидящей на самом солнцепёке, прячут тебя от этого кровожадного солнца. – В ответ Шми чуть улыбнулась, не говоря ни слова, и незнакомец продолжил: - Птицы поют: утки и те стараются складно гоготать. Думается мне, это старая добрая баллада о Чабреце. – Он на миг умолк, прикрыв глаза, и девушка тоже невольно начала вслушиваться. К жизнерадостному щебету приплетался гудевший низкими октавами лёгкий ветер, с переменным успехом старавшийся уклониться от очередного дерева на пути, со свистом купавшийся в море лаймовой зелени, горевшей охрой в золотых лучах. Девушка перевела чуть мутневший от слёз взгляд на сидевшего рядом мужчину. Глаза тут же цеплялись за длинные волосы, перевязанные на затылке простой резинкой в хвост. Седина в них боролась с ясеневым пеплом того, что осталось от когда-то бывшим оттенком чёрного. Лицо его казалось грубо выточенным рукой не любившего церемониться скульптора: низкий лоб, настолько прямой, что думалось, художник неосторожно обронил стамеску, но потом, довольный неожиданным результатом, всё так и оставил. Крупный нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, тонкие, чуть раскрытые и растянутые в довольной улыбке губы. Всеми чертами он походил на скульптуры античности – разве что только был наброском, первой промелькнувшей идеей перед созданием шедевра. Оттого, право, он не переставал быть этим самым шедевром сам. За ухом его в копне аккуратно причёсанных волос затерялась веточка, усеянная белыми соцветиями, росшими слишком хаотично, чтобы их можно было сравнить со звёздами, но в солнечном свете сверкавших так же ярко желтизной отражённых лучей. -Бузина, - вдруг произнёс незнакомец, осторожно выпутывая шершавую веточку из своих волос, что, паутиной овив её, не хотели отпускать. Шми дёрнулась, не заметив, что мужчина какое-то время сам смотрел на неё, и оттого, смутившись, потупила взгляд. Щёки её, опухшие, ещё краснее стать не могли, однако невольно она всё ещё продолжала их тереть. Почувствовав нежное прикосновение лепестков к своему плечу, она подняла глаза обратно на собеседника. – И она сочувствует тебе. Так же, как и я. Шмыгнув носом, девушка завела за ухо прядь своих тёмных волос и с полуулыбкой приняла цветок. -Шми, - она протянула ему ладошку, отерев её о грубую ткань платья сначала, и он мягко пожал её. -Квай-Гон. Солнце медленно садилось, наконец-то прячась за полосой искусственного горизонта, созданного тонкой горбатой кривой листвы, всё продолжавшей дрожать в преддверии наступавших сумерек, и добрые глаза нового знакомого начинали гореть ответным теплом в неожиданно нахлынувшей прохладе – так часто случалось в степной местности. Шми украдкой отметила пучок морщинок у его глаз, и они не уступали спутавшимся тонким стеблям полевых трав. Отпустив себя, девушка глубже вдохнула, и поймала невесомую нить мыльного аромата земляники – им дышала вся его одежда, кожа, мягко овевая всю его фигуру, накладывая щетинистой кистью доверия красно-розовые мазки некоего ореола, заметного этим вечером одной только Шми. -Мне нужно за сыном в садик, - промямлила она, неловко сжав складки на собственном платье. Она совсем не хотела отделываться от него, Квай-Гон ей понравился, даже очень. Тем, что не спрашивал надоедливо, что был настойчив, но лишь в определённой мере, и тем, что был внимателен. К природе, к людям и неожиданно почему-то к ней. Мужчина бросил смущённый взгляд на её руки, бегло оглядывая пальцы, и тихо спросил: -Вас проводить? -Я бы не отказалась, - она улыбнулась, предплечьем утирая уже высыхавшие слёзы. И ему подумалось, что он впервые пожалел, что не носит с собой носового платка. ~•~•~ Они дружили. Он дарил ей цветы, но всё так же, неловко, с детской наивностью в память об их первом дне знакомства. Она всё улыбалась и записывала в дневник о том, как невероятны выгибающиеся пурпурным нутром бутоны гиацинта, как дышит сахарной свежестью чуть подсушенная розовая камелия и блещет игривым древним дурманом лотос. Шми тосковала и ждала, шикала на мать каждый раз, когда та говорила, что Квай-Гон был бы идеальным отцом для подраставшего Энакина, ведь тот души не чаял в мальчике, всячески потакая его увлечённости самолётами. Она узнала в одном из их разговоров, что он был военным когда-то, но затрагивать более эту тему он не хотел – а она и не настаивала. Знала только, что переживать заново ужасы войны, которые ему довелось видеть и с высоты птичьего полёта, управляя медицинским вертолётом, и в самой гуще раненных тел, ему не хотелось. Поэтому, мягко смотря на него, кладя тёплую ладонь на его плечо, она молчала, и в этом молчании росла поддержка, орошенная морем пролитых за годы слёз, подпитанная ими, но ставшая ростком нечто прекрасного в чернозёме боли. Шми знала, однако, что Квай-Гон любил цветы. И свою работу флориста. Она спрашивала о растениях много: как растить их, откуда он привозил те или иные семена, как ему в голову приходили такие разные композиции. В невероятных оттенках, хитросплетениях контрастов она видела красоту, не задумываясь о смысле. Пока однажды соседская старушки печально не поджала губы, смотря на нее. -Неужели всё же отказал тебе? Шми удивлённо посмотрела на неё, потом опустила недоуменный взгляд на жёлтые примулы в своих руках; лепестки их сочились лимонным блеском кислых монпасье, а тычинки тянулись горестно, будто руками, стараясь объять и утешить. -Что? -Говорю, примулы эти дарят в знак отказа, - с налётом раздражения глупостью девушки пояснила женщина. – Подучи язык цветов, дорогуша, тебе уже давно хотят что-то сказать. Глянув на дешёвые часы на запястье, Шми отсчитала время до своей смены в больнице, и быстрым шагом направилась в библиотеку. ~•~•~ Квай-Гон говорил однажды о Тале. Вскользь, правда, но она видела, как молнией билась боль в его голубых глазах, как он старался скрыть признанным жестом мудрости за ладонью нервно опущенные уголки губ. Лучший в своём деле дипломат, прекрасный друг, очередная жертва войны. Он потерял любовь и веру в неё вместе с Талой. И Шми не могла судить его за это. Но то, как он не мог двигаться дальше, правда, раздражало. Она хотела подавить это раздражение, стыдясь его, ведь это личное горе человека, Шми не имеет права посягать на его воспоминания. Но слова эти не помогали, и она всё плакала над тонкой потрёпанной книгой с награвированными цветами на обложке, обещавшей раскрыть все тайны присланных ухажёрами букетов. «Забудь меня!» «Я тоскую по ней» «Нам не быть вместе» «Я не могу её забыть» -А я не могу забыть тебя, - тихо шептала Шми. Поздним вечером она могла побыть сама с собой, когда все домашние уже мирно спали, а ночной воздух остужал пыл её горячо бившегося сердца. Сухой пустынный воздух, пробивавшийся пыльными облаками в открытую форточку, пах завядшими цветами с подоконника и совсем немного кремовой сладостью земляники. Квай-Гон очень любил землянику. Шми опустила глаза в книгу, пальцы её бесцельно очерчивали строчки, слова, пока она не дошла до буквы «К». ~•~•~ -Привет, - мягко улыбнулась девушка, когда над дверью звякнул колокольчик. Квай-Гон поднял тут же наполнившийся радостью взгляд на подругу, откладывая в сторону хризантемы. Правда, лицо его чуть дрогнуло, и грусть, узнаваемая в чуть нахмуренных его бровях, тут же была раскрыта Шми. – Что случилось? -Оби-Ван давно не писал, - со вздохом произнёс он, не видя смысла отнекиваться. Она знала, что с приёмным сыном у него всегда были немного напряжённые отношения. Он старался быть суровым, но милосердным отцом, а мальчику не доставало ласки. «Тут бы не помешала женская рука» - всегда думалось молодой Скайуокер. Она уже была женщиной, матерью, и легко могла рассмотреть в бойком юноше, до тринадцати лет в отчаянии жившем в детском доме, вечно ревнующего единственного любящего его человека к каждому его знакомому. Появление маленького Эни также плохо отразилось на отношениях отца и приехавшего на выходные из лётного училища сына. -С ним всё будет в порядке, - ободряюще произнесла Шми, подходя к стойке с кассовым аппаратом. В будний день в послеобеденное время клиентов можно было по пальцам сосчитать. -Ему предложили военную карьеру, - с горечью произнёс Квай-Гон, пряча взгляд в пушистой охапке цветов рядом с собой. Он с удвоенной сосредоточенностью начал обрезать стебли, после чего потянулся за пульверизатором. Шми перехватила его руку, неловко сжав её, и только тогда мужчина посмотрел на девушку – немного растерянно, волнение плескалось в синеве его взрослых глаз. -Он умный мальчик, - произнесла она, - хоть и может иногда принимать решения сгоряча. Но это свойственно всем. Он слушает тебя, уважает и любит. Всё будет хорошо, - опять повторила она. И флорист слабо улыбнулся ей, действительно веря. В последнее время он слишком часто чувствовал себя слабым, так никуда не годилось. -Я вижу, ты не просто так пришла, - вдруг сказал он, заставив её остановиться буквально в той позе, в которой она была – отнимая от него руку. Шми уже думала было не претворять в жизнь свою идею – Квай-Гону явно было не до этого, думалось ей. Но приняв быстрое решение, она полезла в сумку, аккуратно доставая на свет маленький горшочек с кактусом. Круглый, зелёный-зелёный, похожий на нахохлившегося ёжика. Продавец даже обещал, что при должном уходе он зацветёт. Девушка, замявшись, протянула свой подарок мужчине, чуть зардевшись. -Вот, - она запястьем потёрла вдруг зачесавшийся нос, всё уводя взгляд в сторону. Флорист с удивлением принял кактус – такой простой, невзрачный подарок для того, кто бесконечно возится с цветами. Только не для Квай-Гона. Он глубоко вздохнул – но во вздохе этом не было ни капли разочарования или раздражения, что Шми с надеждой подняла свои глаза на него. Он перехватил её взгляд, улыбнулся и, растерявшись, оглядел окружавшие его вазы в поисках чего-то, а когда нашёл, невероятно быстрым шагом подбежал и выхватил из общего буйства красок махровую, похожую на пчёлку хризантему, вручив её, такую одинокую и солнечную, Шми. Она ночами зачитывала тот словарик по языку цветов, чтобы понять – ей дали шанс. Поэтому недолго думая Шми буквально подпрыгнула к мужчине, обняв его. А через неделю он умер.