Gestalt

       — Greencard, visitors, permanent residents — this way...        Какой же ты всё-таки шумный, Нью-Йорк. Вечный гул аэропорта, суета занятых горожан, рёв колёс на дорогах и бесперестанное движение в бешеном ритме — всё это для кого угодно, но не для ворчливых домашних немцев, ненавидящих солнечный свет, что мириадами отблесков рикошетил от небоскрёбов, и громкую возню, от которой здесь никак не убежать.        Честное слово, не будь вся эта авантюра вынужденной, Тилль и не вздумал бы переться на край света из практически родного ему Берлина, но обстоятельства того требовали, а цель своего визита он знал ещё задолго до перелёта. Звонок от знакомого и по совместительству коллеги с известием, что один практикующий психолог из той самой злополучной Америки разругался с ассистенткой, вышвырнув за порог с треском и фанфарами, стал некогда решающим толчком в нужном направлении, а вместе с тем весьма и весьма удобной возможностью. А совсем недавно особого выбора, по сути, не стало.        И вот Линдеманн, проколдоёбившись едва ли не полдня с документами, проверками, паспортным контролем и всяческими формальностями, наконец выдохнул спокойно, покидая здание аэропорта наперевес с совсем небольшим рюкзаком, куда наскоро сложил свои немногочисленные пожитки. Куда там дальше? Какая-какая “стрит”, какой номер?.. Все эти заумные закорючки сбивали с толку и сбивали очень сильно. И всё же стоит отдать должное: пускай по темноте, пускай уберами-хуюберами, но на нужное место Тилль с горем пополам добрался. На его удивление, “приёмная” довольно-таки именитого психолога оказалась, почитай, дряхловатой заброшкой не в самом хорошем состоянии, да ещё и не сказать, что в самом живописном из пригородов Нью-Йорка. Странно... он другого ожидал от него. Придётся пересмотреть некоторые заметки.        — Простите?.. — окликнул немец, наконец заставив себя подойти к двери. Правда, стучать, а тем более входить он пока побаивался, поскольку выглядела конструкция совсем плачевно — того и гляди развалится. А вдруг незваных гостей здесь не жалуют?..        Впрочем, когда ответа так и не последовало, войти без стука — а что поделать? — Тилль всё-таки решился. К счастью, как минимум с петель дверь не слетела, потолок не обвалился, а пол и не скрипел почти. Что сказать... визит обещал быть занимательным.        Сам владелец “студии” нашёлся в помещении, гордо именуемом приёмной — стоит заметить, по сравнению с остальной постройкой оно пребывало отнюдь не в худшем состоянии. Может, со скуки, может, день тяжёлый выдался, но висел хвалёный профессионал своего дела головой вниз на железной перекладине: она была, видимо, привинчена на креплениях, протягивалась от одной стены к соседней и служила таким себе турником для бюджетников. Самого хозяина заброшки рассмотреть как следует не выходило: висел он спиной к незваному гостю и признаков жизни не подавал. Съехавшая вниз в силу гравитации чёрная майка, свободные джинсы того же цвета, странным образом взъерошенные тёмные волосы и не под стать общему видку цветастые, ярко-красные кеды, — вот и всё, что было видно с такого ракурса.        Только спустя, может, минут пять неловкого молчания (прерывать хорошего человека Линдеманн не решился и думал было уже уходить, чтобы не мешать ему постигать свой дзен) психолог наконец очухался и так, невзначай, оглянулся. Похоже, нежданный посетитель, из ниоткуда возникший в дверном проёме, застал его врасплох: от такого здрасьте без пяти минут надежда олимпийской сборной благополучно грохнулась наземь, комично округлив глаза и в процессе неслабо приложившись макитрой, а после развалилась на полу, шипя и потирая место ушиба.        Тилль, припоминая на ходу свою стажировку у знакомого травматолога, первым делом обвёл взглядом комнату и, как ни странно, приметил в противоположном от турника углу небольшую холодильную камеру. Недолго думая, Линдеманн бросился к ней (к счастью, ручка поддалась без особых ухищрений), достал бутылку ледяной минералки, присел возле пострадавшего и аккуратно приложил холодное к больному месту, которым он въехал в пол.        — Охереть я молодец, — причитал специалист, принимая “компресс” из рук незнакомца. — Это ж надо... твою ма-ать... — ещё немного почертыхавшись, он наконец соизволил обратить внимание на пришедшего и резонно полюбопытствовал: — Ты кто?        Чуть подофигев с такой... похвальной прямоты, Тилль ответил:        — Я слышал, вам ассистент нужен.        — Допустим, — едва кивнул хозяин сего бардака и тут же поморщился: ушибленное место неприятно заныло. — Рихард, — представился он, предлагая потенциальному подмастерью рукопожатие, которое тот не сразу, но принял. — Не кисни, я сам виноват.        Теперь у Тилля была возможность получше рассмотреть, вполне может быть, своего почти начальника, когда тот наконец изволил явить миру своё обличье, пусть и не самым эффектным способом. Изначально, видимо, прямые, но сейчас немного взлохмаченные волосы; глубоко посаженные выразительные глаза серовато-голубого оттенка, прямые брови, аристократично опущенные уголки губ, чёткая линия подбородка и высокие, ровные скулы, — да, в нём при детальном изучении несложно было узнать немца. Линдеманн даже ловил в каком-то смысле вьетнамские флешбэки: похожих красавцев он видал ещё в рядах Штази. Повсеместные допросы, наезды, угрозы... бр-р, даже вспоминать не хотелось.        — М-м... Тристен. Тристен Линдон. Можно просто Трис, — наконец представился гость, когда до него дошло, что не помешало бы и ему как-то себя обозначить.        — Потом придумаем тебе кликуху, — скорее поставил в известие, чем предложил Рихард. — Так значит, хочешь со мной работать?        Опять эти странные вопросы. Честное слово, проверяет будто. Ну что тебя не устраивает?..        — Если можно, — неловко улыбнулся “Трис”, пожав плечами. Как-то он растерялся. Первая встреча представлялась ему совсем не такой... волнующей.        — Ну а хули нет-то? — бесцеремонно отмахнулся Круспе (может, он и не называл свою фамилию, но посетитель и так хорошо её знал), а вскоре продолжил: — Учти, жить будешь у меня под боком, чем ближе, тем лучше.        Тилль счёл нужным поинтересоваться:        — Насколько близко?        — Подвал тебя устроит? — усмехнулся психолог, лукаво вздёрнув бровь, но, как и полагает человеку его профессии, приметил явное смятение у собеседника, а потому добавил: — Обещаю к твоему переезду все трупы кремировать и развеять над океаном.        — Утешили, — нервно хохотнул Тилль, но отнекиваться не стал: идти ему больше всё равно было некуда, и не исключено, что специалист своего дела это просёк. — Могу идти?        Рихард на это с преувеличительным безразличием пожал плечами, запустив руки в карманы и оперевшись о стену:        — Вали.        Именно это его новоиспечённый ассистент и сделал, и только в дверном проёме, едва обернувшись, всё-таки сострадательно бросил:        — Вы бы к травматологу обратились. Вылезет гематома — может плохо закончиться, — и окончательно удалился в направлении примеченной ранее лестницы, что, по всей видимости, вела в тот самый подвал. Вслед ему донеслось лишь беззлобное, а может, даже немного искреннее “спасибо”, и Линдеманн невольно заулыбался: похоже, Круспе всё же не был таким нахалом, коим по неопределённой причине пытался слыть. Нет, визит обещал быть очень интересным.        Сама по себе работа была, как оказалось, непыльная: звонки принимать, клиентов записывать, во время сеансов не возникать. Правда, хозяин нет-нет да подкидывал поручения не сказать, что официального характера: принеси-подай, в маркет за харчами сгоняй, сэммичи какие-нить организуй и спинку мне потри, а то не достаю. Тилль к выходкам работодателя относился спокойно: чем бы дитя не тешилось, лишь бы зарплату начисляло и взашей не гнало. Делать ему в свободное время было всё равно нечего: прошлую работу Линдеманн благополучно похерил, хотя о саморазвитии не забывал. Сейчас, почти что разменяв четвёртый десяток, уж каких он только книг не прочёл и каких практических навыков не приобрёл. Впрочем... Рихарду знать об этом не стоило, как и о большом, толстом и совсем затёртом блокноте, который Тилль по возможности таскал с собой везде. Переплёт держался на честном слове, но пока не затаскался окончательно, а чуть пожелтевшие, плотные и шершавые листы — как-никак, не первый год велись эти записи — носили на себе немалый вес исписанных чернил. Именно собственные конспекты раз за разом напоминали Линдеманну, зачем он здесь, почему терпит непривычный, сбивающий с толку ритм жизни чужой страны и спит в сыром подвале на раскладушке. У всего этого был мотив. Серьёзный мотив. Но... обо всём по порядку, верно?        — Живой? — послышалось сзади, и Линдеманн невольно поблагодарил всех богов, которых только знал, за то, что не выпал вот так из реальности в глубокие раздумья прямо с дневником в руках: в противном случае Рихард бы от него ни за что не отцепился. И где только научился так подкрадываться?..        — Живой.        — Чудно, чудно, — задумчиво закивал Круспе, словно обдумывая последующую свою реплику, и вскоре озадаченно вздохнул: — В общем, ЧП у нас, отлучаюсь по неотложным делам, — и выжидающе уставился на Тилля, мол, требую удивления и оваций.        — Я нужен? — невозмутимо поинтересовался ассистент: судя по нервозному состоянию работодателя, “ЧП” подразумевало нечто сугубо личное. Впрочем, с какой стати тогда этот припёрся к нему в подвал (здание, бесспорно, принадлежало одному ему, но Линдеманн же не сам себя здесь поселил)? Чмокнуть в зад на прощание?        — Нужен, — усмехнулся Рихард в свойственной ему манере, растягивая слова и с напускным безразличием вертя в пальцах тлеющую сигарету. — Нужен, но здесь. Нужен? Здесь? Месяц и четыре дня, — казалось бы, достаточный срок, чтобы свыкнуться с причудами вынужденного сожителя. Что ж... как показала практика, с кем угодно, но не с Круспе.        — Зачем? — с явным опасением уточнил Тилль, одновременно не желая показаться слишком уж труднодоходящим, но при этом в упор не воспринимая сложносочинённых намёков работодателя.        — Трисхен, детка, не тупи, — укоризненно протянул психолог, небрежно стряхивая пепел прямо на пол, но тут отчего-то вновь заулыбался: — Ну на ком здесь всё держится? На мне разве? Ты, главное, клиентов попереноси на три... нет, на две. На две недели. И вот ещё что, — он глубокомысленно затянулся, откинул назад голову, выдыхая вверх дым ровной струйкой, как умел он один, и продолжил: — Никому не говори, что я вне штата, хорошо? Рабочая версия: Ричард заболел, Ричарду нужен покой и горячий чай с лимоном. Договорились?        Ох, как не нравилась ему эта авантюра. Неужто проблемы с законом?.. Методы, конечно, у этого чуда-юда были... своеобразные, но в конечном итоге терапия срабатывала, и от проблем клиенты избавлялись. В этом плане ассистент его подход полностью разделял: если результат налицо, путь его достижения не так уж и важен. Так в чём тогда дело? Можно было бы предположить, что с роднёй неладно, так ведь и той, почитай, не было: вся прошлая жизнь Круспе осталась там, за океаном, и исчезла вслед за некогда сжимавшей его крепко-накрепко в железных тисках ГДР. Тут тоже к гадалке не ходи. Ну что же тогда, что?..        — Договорились, — сухо кивнул Линдеманн. Набрасываться с нелепыми расспросами было бы как минимум подозрительно. Доверие Рихарда, в которое каким-то необъяснимым образом умудрился втереться, он разбазаривать не собирался: сочтёт нужным — поделится, нет — тоже правильно, личное пространство есть личное пространство. Впрочем, насчёт себя Тилль давно определился: ни на какую личную жизнь он не будет иметь морального права, пока не решится на то, ради чего был здесь. Этим он бредил уже давно и отступать от своих идей не собирался.        Стоит отметить, что за эти тридцать пять дней (да, чёрт возьми, он считал) ассистенту посчастливилось лишь единожды наблюдать непосредственно за рабочим процессом, если можно было его назвать таковым: методика психолога (“инновационная”, как он сам её окрестил) заключалась в прямом выведении клиента из всех возможных зон комфорта и безопасности, этакая игра на эмоциях. Вместо того, чтобы медленно и постепенно проговаривать ситуацию и аккуратно искоренять проблему, как поступали все более-менее вменяемые специалисты, отбитый на всю катуху Круспе предпочитал тыкать их буквально лицом в собственные страхи, переживания и травмы, чтобы в переломный момент подать руку помощи и вытащить человека из пучины ужаса, куда сам же его и затолкнул поглубже, раз и навсегда.        Обычно Рихард либо принимал (людей, вы не подумайте), когда Линдеманн закрывался у себя в подвале, и до него не доносились даже обрывки разговоров, либо встречался с клиентами вне “студии”, оставляя подопечного на хозяйстве. А что Тилль? А Тилль не смел ему перечить. Сказал — значит, надо. Признаться, когда работодатель наконец снизошёл и позволил присутствовать во время сеанса, ассистент до последнего пытался отследить уловку, но её, как оказалось, вовсе и не было. Может, психолог наконец определил для себя, что может доверять ему? Что он не станет удирать со всех ног, даже если провокационная практика перерастёт во что-то из ряда вон выходящее? Но ведь и правда, не станет. С самого начала не стал бы. И специалист это не раскусил?..        В какой-то момент Линдеманн просто вынес неутешительный, но конкретно сейчас очень благоприятный вердикт: Круспе видит то, что хочет видеть. Да, в избавлении чужих людей от травм, переживаний и поправимых отклонений результат у него был стопроцентный. Ключевое слово — чужих. Ни с проблемами родных и близких, ни тем более со своими собственными Рихард дела не имел: он ведь решил, что Трис готов, потому что Тилль был готов уже не первый год. Последнего даже забавляло это незапланированное “разъединение” на две отдельных субличности. Казалось бы, совсем никаких различий в отношении характера, особых черт и прочих составляющих психологического портрета. Только одно “но”: “Трис” — коренной американец с отработанным не за год и не за два у логопеда произношением, а Тилль — чистокровный немец с кучей прибабахов. Почти разные люди.        Собственно, сеанс, на котором ассистент удостоился великой чести присутствовать, оказался действительно занимательным. Клиенты явились целым семейством, состоявшим из троих человек: папа, мама и дочурка. Привели, как оказалось позднее, ребёнка избавлять от “извращённых наклонностей”. В чём они заключались? Да очень просто: девочке нравились девочки. Линдеманн, конечно, старался быть тише воды и ниже травы, но едва подавил издевательский смешок: вот тебе и старшее поколение, вот тебе и мудрость десятилетий. Ей-богу, вроде ровесники, а стыдно-то за них как...        Что действительно стало тревожным звоночком для Тилля, так это незамедлительное согласие психолога избавить малышку (а малышке-то под восемнадцать уже) от “девиации”. Тут случился полный разрыв шаблонов: позиция гомофоба никак не вязалась с общей картиной, и Линдеманн вздохнул с облегчением, когда специалист раскрыл ему свои карты: против меньшинств он, может, ничего и не имел, но в конкретном случае ребёнок подвержен не столько притяжению к своему полу, сколько отторжением противоположного. Источник этого самого отвращения тоже находился на поверхности: только дурак не ощутил бы сильного напряжения между отцом и дочерью, и не составляло труда догадаться, что спровоцировало сбой в сознании девочки. А как раз это уже было проблемой.        Самое интересное началось, когда пришло время действовать: Круспе, как всегда, руководствовался одной интуицией, собственными методами и уверенностью в них, а значит, вот-вот должно было что-то случиться. Нужен был только триггер, и Рихард создал все условия для него: на финальном сеансе должны были присутствовать только двое (мать попросили остаться на этот раз дома), причём не в приёмной психолога, а внизу, в подвале. Клиентам сообщили смс-кой, что специалист задержится, и велели ждать там же, а на самом деле и Линдеманн, и Круспе давно были на месте и засели в импровизированной засаде в старом шкафу. Не прошло и пяти минут, как произошло то, чего ждал Рихард: мужчина резко зажал ребёнка в углу с вполне очевидными намерениями. Выждав ещё немного, чтобы девочка наверняка отделилась от зоны своего комфорта, боевые товарищи покинули укрытие и живо скрутили негодника, сцепив запястья за спиной наручниками (не спрашивайте). Пока Тилль вызывал полицию, Рихард говорил с малышкой, поддерживая зрительный контакт, и убеждал, что всё закончилось: так он искоренял вызывающий ненависть и отторжение образ отца-тирана из общего представления о роде мужском, что и отравляло жизнь дочери насильника.        Признаться, ассистент был впечатлён. Сильно впечатлён. Слухи слухами, а вживую наблюдать за такой терапией ему до этого момента не приходилось. Набирающий громкость рёв сирен и арест преступника ему запомнились смутно, и всем, что удалось зафиксировать в памяти, был пристальный взгляд его глаз цвета лунного рока. Он одновременно изучал, подмечая малейшие детали с профессиональной меткостью, и располагал к себе, молча извиняясь за этот пиздец. Конечно, психолог знал, во что втягивает Линдеманна, но единственный способ более-менее раскрыть человека, проверить его на выдержку и прочность нервов — вогнать в экстремальную ситуацию, что-то особое и непривычное. За годы своей практики специалист и не такое видал: бывало, приходилось и с криминальными авторитетами связываться, и могилы раскапывать, и даже собственную смерть имитировать, так что случай с семейной драмой казался на фоне общей картины совсем пустяковым дельцем. Просто... всему своё время. Понемногу Круспе будет посвящать подопечного в тонкости своей профессии: во-первых, чутьё подсказывало, что этот не подведёт, а во-вторых, ни синдромом японской школьницы, ни притяжением исключительно к сисястому полу Рихард не страдал, и потому без угрызений совести признавал, что этот Трис вполне милый и, возмо-ожно, даже не так раздражает, как остальные представители вида homo sapiens.        Звучит неправдоподобно? Извольте, а с какой стати состоявшемуся восточноамериканскому мизантропу немецкого происхождения упрекать себя в ненавязчивой такой симпатии по отношению к мужику? Если и есть за что себя корить, так это за привязанность. Вот этого себе позволять уже нельзя. Издержки профессии, знаете ли.        — Ты слушаешь, эй?        А? Что?.. Ах да, он же летит... а куда там он, собственно, летит?.. Пора прекращать витать в облаках посреди разговоров. До добра уж точно не доведёт.        — Слушаю, — кивнул Тилль, отстранённо наблюдая за сигаретой, зажатой между пальцев психолога, и за лёгкой сизоватой дымкой, что вздымалась от тлеющего кончика вверх, завиваясь в воздухе. Каждая деталь имела для ассистента значение: ненавязчивый аромат этой самой дымки, мутный взгляд начальника, направленный куда-то мимо; то, как он держит сигарету... указательный палец вдоль стержня, средний согнут и придерживает с другой стороны, а большой машинально водит по фильтру; тонкий удлинённый цилиндр в его руке — будто шприц, готовый для инъекции... Какие глупости.        — В общем, — в который раз он уже затягивается?.. — выдвигаюсь налегке, рейс завтра вечером. Если не будет форс-мажора, а его не будет, этак недели через полторы обратно. Приём? — ему пришлось легонько пощёлкать пальцами перед лицом подопечного, чтобы окончательно привести того в чувства.        — Понял, принял, — пробубнил Линдеманн, хоть и не совсем до конца допирая, что он “понял” и что “принял”. — Скучать будешь? — в английском, конечно, на всё было одно ёмкое “you”, но мысленно он успел за этот месяц перейти с Круспе на “ты”, а тот, судя по всему, и не возражал особо. В любом случае, говорил Тилль редко, мало и по сути, так что вполне терпимо.        Рихард тотчас же кивнул, даже не задумываясь:        — Безумно, — а подумав, добавил: — Девочек домой не водить. Узнаю — отшлёпаю, — а он ведь узнает. Всегда всё узнаёт.        — А мальчиков?        Ну а вдруг? Наглость — второе счастье.        — Тем более, — всё так же невозмутимо ответил психолог. — Разъёбывать мою контору в буквальном смысле могу я и только я, усёк?        — Усёк, — со стороны их диалог звучал, наверное, по-дурацки. Да и... не только со стороны.        Что ж, это очень интересно.