Над Кардиффом

Над Кардиффом тишина. Поздний вечер. Достаточно поздний, чтобы город начал затихать, достаточно поздний, чтобы ночь укрыла оживленные улицы одеялом тишины. Даже Рифт сегодня спокоен, словно вся Вселенная решила подарить мгновение безмятежности двум фигурам, сидящим высоко над фонарями и туманом валлийского города. На крышу никого не пускают, но домовладелец делает исключение для маленькой японки, которая, в отличии от других жильцов, не создает неприятностей и почти никогда не водит к себе гостей. Она улыбается ему и иногда угощает выпечкой (которая не идеальна, но и не так уж плоха). Поэтому, когда она и человек, часто приходивший к ней в последнее время, проскальзывают мимо него в коридор, ведущий к лестнице на крышу, домовладелец закрывает на это глаза. Она не сделает ничего запрещенного. Действительно, у нее даже нет таких мыслей — Тошико и мужчина, которого она любит, быстро и тихо проскальзывают через дверь в холодный ночной воздух. Она нагрузила Оуэна одеялами, а сама несет корзину с закусками и бутылкой вина. Когда они расстилают одеяло на бетоне крыши, между ними воцаряется тишина, которую нарушают только тихие шорохи и дыхание. Хлопает пробка. Вино струится в бокалы, затем раздается их кристально чистый звон. Над Кардиффом тишина. Она удобно устроилось у доктора под боком. Его тело будто специально создано для нее, чтобы в этот момент Технический Гений нашла в нем надежную опору. Он тоже устраивается поудобнее, выставив назад руку, при этом чуть-чуть сбив покрывало. Но даже это движение казалось было сделано для ее, Тошико, еще большего удобства: теперь его рука поддерживает ее, такая сильная и надежная. Такая реальная. Подобные моменты перестали быть редкостью, но каждый раз Тошико чувствует, как удивительное спокойствие наполняет ее сердце. Было время, когда она довольствовалась тем, что любила его издали — она видела его в те моменты, когда он думал, что оставался в одиночестве и позволял себе сломаться. Обнажиться до скрытой боли, спрятанной под цинизмом и напускной злостью. Долгое, долгое время она думала, что именно она отдавала ему всю себя. Но она ошиблась, разве нет? Он отплачивал ей тем же так, как мог и теми способами, которые знал. Он был внимателен к ней, когда она говорила о чем-то, что волновало ее. Его карие глаза видели ее насквозь, он замечал, как она краснела, запиналась и изо всех сил старалась. Дружеское общение давало ей утешение, он позволял ей выговариваться, пока хватало дыхания. Долгое время ей казалось, что он не обращает на нее внимания. Теперь она знала, что он всегда был готов ее выслушать, даже тогда, когда не хотел этого. Теперь Тошико понимает Оуэна. И Оуэн понимает Тошико. Над Кардиффом тишина. *** — Здесь очень красиво. Ее голос не разбивает тишину, а лишь рассеивает ее на несколько мгновений. Оуэн отрывает взгляд от бокала с вином. Он не хочет пить, не может, но в том, что он наполняет два бокала вместо одного, есть какое-то подобие нормальности. Точнее говоря, это нужно только Тошико. Она слишком переживает, верно? Теряется в догадках, что ему нужно, а что нет, в бесконечном неопределенном цикле, в котором он застрял. Он вовсе не хочет, чтобы она беспокоилась из-за того, что он мертв, это и так создает достаточно проблем для них обоих. Присутствует постоянной тяжелой мыслью на краю сознания. Когда Тош прижимается к нему, он задается вопросом, не слишком ли холодно его тело. У него нет своего тепла, и не было времени подержать куртку или одеяла на батарее, чтобы создать его иллюзию. Он думает, что она не обращает на это внимания, как не обращает внимания то, что он просто держит бокал в руке и не подносит к губам. Если он забудется и отхлебнет, из этого не выйдет ничего хорошего. — Да. Да, ты права, — говорит он, и, как ему кажется, слова звучат слишком громко в тишине. Он понижает голос до такого же полушепота, каким говорила она. Ведь Тош сейчас в особенном настроении, верно? Сейчас она видит мир, как умеет только она — сияющим и прекрасным. Она всегда такая: рисует в уме карты, линии и узоры, работает с числами и уравнениями, которые другим даже в голову не приходят. Это ее вторая натура, и она прекрасна. Ему бы хотелось хоть на мгновение увидеть мир ее глазами. — Знаешь, в конце года мы сможем увидеть Венеру, — он улыбается краешком губ. Если она говорит «в конце года», значит, она точно знает день, просто не произносит вслух. Тош любит хвастаться своими знаниями, но чаще преуменьшает их. — Сможем увидеть? А сейчас это получится? — Сегодня — нет, — она теснее прижимается к нему, и он чувствует легкое облегчение от того, что не так холоден, чтобы это было неприятно. — Знаешь, Венеру считают самой красивой планетой, но это неправда. Ее поверхность испещрена кратерами и ямами. Мы просто думаем, что красивы облака вокруг нее. Он мог бы сказать что-нибудь таким же тихим тоном, но решает промолчать. Она хочет поговорить, знания льются из нее, как вода из крана со сломанным вентилем, и он понимает это. Поэтому он позволяет тишине воцариться на долгое мгновение. Над Кардиффом тишина. — Именно поэтому мы видим ее на небе так ярко. Из-за облаков, отражающих солнечный свет. Отсюда она выглядит самой яркой звездой, ты не сможешь не заметить ее, — наступает пауза, она снова умолкает. Он смотрит на нее сверху вниз, ловит пристальный взгляд ее темных глаз и улыбается ей, мягко и ободряюще. — Да? — теперь ему не нужно насильно приглушать свой голос. — Если на Венере есть кратеры, то есть ли там венерианский человек? Вопрос глупый, и он задает его, не думая, но даже этого достаточно, чтобы вывести ее из задумчивости. Теперь он придвигается ближе к ней, оставляя полный бокал вина забытым на одеяле, и смотрит, как ее взгляд поднимается к небу и она свободной рукой указывает на луну. — Ничего похожего. Но и лунный человек, знаешь ли, не всегда воспринимается именно так. Во многих азиатских культурах считается, что он больше похож на кролика. Знаешь, китайцы начинают строительство корабля для экспедиции туда. Ничего официально не объявляли, но я слышала об этом. Оуэн пытается подавить тихий смешок, но безуспешно. — Конечно, ты слышала. — Они называют его Юту, — сейчас она говорит сама с собой, и это хорошо. Он может просто сидеть рядом с ней и ничего не отвечать. Может просто слушать ее. На мгновение видеть мир ее глазами. Забыть о постоянной тревоге. Просто потеряться в ее мыслях, в ее голосе, в ее сиянии, которое он видит в ней, всегда видел. Над Кардиффом тишина. *** — По китайской легенде, Юту — ручной кролик богини Чанъэ, — есть какое-то удовольствие в том, чтобы говорить о таких вещах — знания, которые она жадно запихивает в свой мозг, слишком часто остаются невысказанными, неразделенными. В них нет никакого смысла, если не делиться ими, верно? Иногда она беспокоится, что Оуэну надоедают такие разговоры. Беспокоится, что говорит бессвязно и слишком нуждается в том, чтобы ее гениальность замечали. Она… умная, и поэтому может быть полезной. Ей нужно, чтобы люди видели это. Именно поэтому она рассказывает им обо всем, если представляется удачный случай. Она благодарна ему за снисходительность, за мягкие подсказки, которые помогают разговору скользить по бесконечным спиралям. Благодаря таким мелочам она понимает, что он любит ее. Может быть, кое-что в ней и раздражает его, но он готов пренебречь этим ради нее самой. — Его запустят через… пять-шесть лет. По нынешнему плану — через четыре, но ты же знаешь, как это обычно бывает, — не слишком ли пафосно прозвучало? Она не уверена, но прощает себе это и продолжает говорить. — Многие объекты названы в честь мифологии и религии — все планеты, конечно же, и их спутники. Марс — римский бог войны, а две его луны — Фобос и Деймос. Их названия переводятся как «страх» и «ужас», но на самом деле так звали двух его сыновей. Именно от Фобоса образовано слово «фобия». Изначально эти два типа страха считались различными, и это имеет значение, когда мы говорим о Боге Войны. — Да, так и есть. Его ответ тихий, едва слышный, и она чувствует, как беспокойство, сдавливающее грудь, утихает. Она знает этот тон — по крайней мере, он сейчас спокоен и расслаблен, и очень хорошо, если здесь есть хоть небольшая ее заслуга. Она будет постоянно болтать о чем-нибудь, если ему так легче. Она видит тревогу и беспокойство, которые гложут его изо дня в день, неуверенность в правильности собственных решений и даже собственного существования. Она и мечтать не могла о чем-то большем. Она просто хочет любить Оуэна Харпера и знать, что он любит ее в ответ — этого достаточно. Но она никогда не верила, что когда-нибудь все действительно будет так. Взаимно. Вместе. Просто сидеть на крыше, завернувшись в одеяло и глядя на звезды. Она делает паузу, чтобы перевести дыхание, и их глаза на мгновение встречаются. Она улыбается, и он улыбается в ответ. Она снова смотрит на небо. Над Кардиффом тишина. — Только подумай, — снова начинает говорить она, на этот раз медленнее. Он все еще смотрит на нее так пристально, что она чувствует, как сердце начинает биться быстрей. Глупо, что она до сих пор влюблена в него, как школьница, но с этим ничего не поделать. Здесь, на крыше, куда никому нельзя подниматься, он чувствует себя… дома. Да и она ощущает то же самое. —…Люди просто… безумны. Мы смотрим на небо, звезды и планеты и считаем, что должны туда попасть. А чтобы сделать это требуется столько труда и усилий, и нельзя допустить ни малейшей ошибки. Если отклониться хоть на одну тысячную градуса, то промахнешься мимо луны на много миль. Если сделать хоть один неверный расчет, забыть закрутить винт, потерять провод или не запечатать крохотный шов в ткани скафандра, можно погибнуть. Корабль взорвется, а космонавты потеряются в бесконечной пустоте космоса. Неудивительно, что планеты называли в честь богов, а спутники — в честь страха. В честь всех его граней. Большинство людей даже не знают об инопланетянах. Но мы, человечество, человеческая раса — мы просто не можем остановиться. Мы не можем перестать смотреть вверх, идти вперед, стараясь изо всех даже после стольких неудач. Мы знаем, что рискуем, и это только сильнее подстегивает нас, — она умолкает, не понимая, перехватило ли у нее дыхание от волнения, вызванного этими мыслями, или ей просто нужно перевести дух. Ее взгляд по-прежнему устремлен в небо, отчаянно пытается дотянуться до самых дальних его глубины. — Никто на этой планете не знает, есть ли в космосе кто-нибудь живой кроме нас. А мы не можем помочь, как бы сильно ни хотели. Когда она снова смотрит на него, то улыбается еще шире. И он улыбается ей в ответ. Оуэн не думает о том, что, может быть, чересчур циничен или холоден для нее. Тошико не думает о том, что, возможно, слишком самонадеянна или навязчива. В это мгновение есть только они, сидящие в лунном свете. Любующиеся далекими звездами. Над Кардиффом тишина.