нет места нежности таким как он

у Курапики красивое лицо — возможно, немного феминное, но это даже добавляет ему некий шарм — так же, как и кучу проблем и неловких ситуаций. с телом была похожая история, только красивым его Курута никогда не считал. да, он был в меру подтянутым и стройным, но дело было совсем в другом, а именно в шрамах и синяках, рассыпанных по его телу. одни были от тренировок, одни — после неудачных стычек, некоторые и вовсе были причиной побоев — но в мире мафии не бывает по другому. они приносят много воспоминаний: ужасных, которые хотелось бы заблокировать раз и навсегда; ему было тяжело смотреть в зеркало и не думать обо всем, что произошло за эти восемнадцать лет его не самой лёгкой жизни. по этой причине, именно сейчас, в этот момент он не спешит раздеваться, крепко сжимая собственными бедрами бедра Куроро, сидя на нем сверху. это продолжается уже достаточно долго для того, чтобы вызвать определенные вопросы, однако, Люцифер его никуда не гонит — лишь смотрит вопросительно, с интересом. у них это происходит впервые, кто знает, какие у блондина тараканы в голове? может, это ему стоит начать? тем временем, Курапика просто продолжает сидеть неподвижно, смотря куда-то в расстегнутые пуговицы белоснежной рубашки главы одной конкретной преступной организации, и его в реальность возвращает чужая рука, сжимающая его колено — голодный взгляд Хисоки говорит сам за себя — ему пора действовать, ступор не вариант. он вообще не понимает, почему решил взять ситуацию в свои руки, особенно в подобном положении дел; наверное, это было что-то вроде защитной реакции, ведь он буквально чувствовал, что сейчас его сожрут живьём, и он подсознательно решил перенять всю инициативу, выставив себя дураком. неловким, очень неловким дураком. стыдно. и эти мысли опять заставили его выпасть из реальности, пока чьи-то руки не подняли его вверх, а он не задёргал ногами, пытаясь сразу же найти точку опоры. он быстро поднял взгляд и посмотрел Моро в глаза — сейчас они будто светились в полумраке комнаты — и он почти интуитивно обхватил ногами его таз, чувствуя поддержку в виде рук, крепко держащих его под ягодицами. руки сами потянулись к его шее, чтобы не упасть, и Хисока, ожидаемо, медлить не стал: уверенно поцеловал его, да так, что Курута снова растерялся, ведь он не ожидал ничего из этого. и не то, чтобы он был большим экспертом в любых любовных делах, целовался он не так уж и плохо, хотя, до мастерства Хисоки ему было еще очень, очень далеко. и поцелуй был всем одновременно: и нежным, и страстным, иногда осторожным, а иногда  настойчивым, но не был жёстким — это его очень удивило — он не очень то и долго знал Моро, но запомнил его как кого-то, кто бы не стал нежничать, и наверное, на этом и базировался его страх перед предстоящим. закрыв глаза, он почувствовал, как мужчина наклонился, и прижался к нему еще сильнее, пока не понял, что нужно отпустить, и мягко упасть на кровать, что он и сделал через несколько секунд — Хисока лишь посмеялся ему на ухо, так, что услышал это только он, от этого по спине пробежались неприятные мурашки. и когда он открыл глаза, перед ним был уже Куроро, который молча стал расстегивать его помятую рубашку, и Курута не нашел ничего лучше, чем просто отвернуться. он не может сбежать, но он и не хочет. не хочет уходить. да, ему страшно, да, ему стыдно, за себя, и за свое изувеченное жизнью тело, но он не хочет уходить. Люцифер понимает. его руки нежнее, чем руки Моро, они избавляются от одежды с трепетом, они оглаживают каждый шрам и не трогают синяки и недавние раны — знают, что будет больно. и у Курапики слезятся глаза, всего на одно мгновение, он вытирает их запястьем, и никто ничего не говорит. все понимают. отличить их губы друг от друга оказалось уже сложнее — они были везде, но никто не оставлял на нем засосы, потому что это было бы неуважительно; Хисока покусывал его кожу, в связи с его страстной натурой, и блондин не был против. почему так нежно? чем он заслужил такое хорошее обращение, почему… времени на эти вопросы уже попросту не было. их заменила нежность и страсть, чувства, которые Курапика испытал впервые, боясь назвать это любовю или хотя бы отдаленной ее альтернативой.