Только в слабости

Пожалуй, впервые со встречи на пляже у Колонн, когда их свело вместе уродской вязью случайностей, она ощутила внутри жалость. Почти сочувствие, если бы речь шла не об Элли. То, каким булькающим предсмертным хрипом та давилась в нефтяной тьме ночи, напомнило ей о собственных кошмарах. О бесконечном коридоре с уродливой эмблемой Цикад, раскинувшей кровавые потёки-крылья по стенам, словно не цикада вовсе, а паучиха, хелицеры которой с чваканьем закопались в нутро зацепившейся за паутину жертвы. О папе. Её мёртвые не снились ей уже очень давно (может, потому что в каком-то смысле она умерла там, на столбах, а сны — привилегия живых; впрочем, выбирая между выжигающими сетчатку глаз изнутри проблесковыми лампами больницы Святой Марии и глухой пустотой из ночи в ночь, она предпочитала очевидно лучший вариант), но ощущение холодного пота, струящегося по спине, и дрожащих всё утро пальцев ярко стояло в памяти даже сейчас. Конечно, ни о каком сне после того, как Элли сбежала — натурально со всех ног бросилась от неё подальше, не обращая внимания на вмиг вымочивший её дождь снаружи и оставленный рюкзак со всей снарягой под крышей — речи уже не шло. Она хотела было пойти следом, просто отдать хоть пистолет, хоть обрезок трубы, чтобы девчонку в этом состоянии не подловил заблудший сталкер или кто из людей. Передумала. Не её это дело. (А с Элли, естественно, ничего не случилось; та явилась ближе к рассвету с какой-то истекающей кровью животиной на плече, которую тут же начала остервенело разделывать своим складным ножом — плевки крови и обрывки кожи с шерстью по всем стенам летели, ей самой пришлось спрятаться за покорёженный холодильник, чтобы не отмывать с себя новый слой органики. И хотя у них ещё оставался достаточный запас брикетов китайской лапши, почти безвкусной, зато лёгкой, ничто не могло сравниться со свежепрожаренным на чадном огне мясом.) Наутро они помчались дальше с такой скоростью, будто обеим в жопу въебали лошадиную дозу адреналина — ну, нервно вскидывающей коленями в воздухе Элли уж точно; а она сама просто набралась сил после отдыха и еды. Шоссе 126, сохранившее свою асфальтовую шкуру в удивительной целостности, приглашающе расстилалось под ногами, духота ушла за штормом, оставив после себя приятное ощущение свежести, и даже солнце, в Калифорнии отрывающееся как будто за весь мир сразу, пряталось за дырявой мешковиной облаков. Было почти хорошо. Почти можно было сделать вид, что у её дороги есть смысл и желанный итог, что это не бездумная, безысходная до тошноты тяга следовать за ближайшей движущейся точкой. Мешала только тишина рядом. Элли с ней не разговаривала. Не в принятом смысле, по крайней мере: раз в пару часов выплюнутое в воздух «дай мне то» и «пригнись, заражённые» вряд ли можно было счесть полноценным разговором, а внезапные приступы бессвязных словесных конструкций, которыми Элли и прежде разбирало с наступлением темноты, не относились к ней как к собеседнице. С одной стороны, она и сама не горела желанием говорить с этой двинутой девкой, но, с другой, смутное беспокойство сворачивалось в солнечном сплетении от этого молчания. Что у неё в голове? Что настолько страшное могло привидеться ей ночью, что перечеркнуло все прошедшие недели? Вопросы роились в черепе вспухшими белыми опарышами, грозились вот-вот вывалиться изо рта неудобными вопросами; ей пришлось изо всех сил давить это месиво внутри, и всё равно не помогло. Стоило увидеть, как на следующем привале Элли просто уселась на землю, закусила костяшки пальцев и так и сидела, пока из-под зубов не закапала кровь, она опустилась на корточки рядом и осторожно коснулась затянутого в драные джинсы колена: — С тобой всё… нормально? Пожалеть об этом пришлось сразу (из-под прикосновения Элли взвилась шутихой, зыркнула с таким диким испугом, будто в коснувшейся её руке была зажата клюшка с насаженной сверху башкой Джоэла, и спать на ночь не пришла), и ещё раз на следующее утро, потому что оглушительное безмолвие вдруг сменилось на своеобразную интерпретацию нормальности. То есть Элли начала преувеличенно живо острить по поводу и без. Зачем-то пересказывала сюжеты прочитанных ею комиксов. Комментировала любое попадающееся на глаза событие — даже уровня промелькнувшей в траве змеи. Этот блеф получался у неё настолько паршиво, что каждый раз по нервам скрежетало, словно нож по стеклу — но теперь приходилось молчать. Злиться, уговаривать себя не обращать внимания и — молчать. Видимо, мироздание, судьба или кто ещё там в ответе за подобную херню, посчитало, что дорога проходит слишком легко: на исходе второго дня пути по шоссе они столкнулись с проблемой. — Блядь, через такую дырищу мы точно не переберёмся. Впереди, насколько хватало глаза, зиял провал: склоны глубокой раной уходили вниз, к звучно перекатывающейся по дну воде, края запеклись скользкой смесью глины и песка, в них кое-где застряли осколки асфальта и столбнячные иглы сгнивших автомобильных осей. Прокинув взглядом слева, от отвесной скалы в десять их ростов без малейшего признака растительности, за какую можно было бы зацепиться, к монолиту непролазного бурелома направо от них, она согласно кивнула: — Я даже не вижу другого края дороги, наверное, размыло течением или ещё что. Надо забраться повыше, поглядеть, может, найдётся какой проход. — Вон та штука сойдёт за “повыше”? Палец Элли ткнулся в низко катящиеся по склону горы облака, где на их фоне над кронами деревьев действительно возвышалась старинная постройка, похожая на облезлый ствол — вот почему она не заметила её раньше; непонятное шестиугольное нагромождение на вершине покосилось вбок (вряд ли такова была задумка архитекторов, скорее от старости поехали крепежи и балки), но, кажется, держалось вполне надёжно. — Сойдёт. — Ну и попиздовали тогда, чё тут высматривать, сиськи всё равно не покажут. Потому что нам обеим и показывать нечего, а? — Элли щёлкнула пальцами, наверняка подсмотрев этот жест в каком-нибудь старом фильме, и тут же исчезла из виду в чаще леса. Её хотелось придушить. Взять за шкирку и потрясти так, чтобы голова моталась как у тряпичной куклы. Крепко, до хруста, обнять. Это желание она старалась отогнать подальше, объясняя сама для себя, что идея объятий со спятившей девчонкой — гиблая на сто десять процентов из ста. К тому же, нежности — это не её. Уже шесть лет как. Пробраться через бурелом оказалось задачкой нетривиальной; то и дело ориентир — шпиль на шкуре неба — пропадал из виду, порой и само небо невозможно было разглядеть за листвой; в такие моменты в напряжённо изломанных плечах Элли, которая шла впереди, читался страх, почти истерика, она начинала кидаться из стороны в сторону, как загнанный зверь. Приходилось высматривать среди сплошной штриховки теней, стволов и веток прорехи солнечных лучей, идти туда и уже тогда звать Элли, чтобы она своими глазами вновь поймала вышку вдалеке. На открытое пространство они вышли только час или полтора спустя, и поначалу даже не поняли этого, потому что заросли деревьев как-то в одночасье сменились зарослями металла. Там, где минуту назад бугрилась проеденная рыжим южным лишайником кора, теперь шелушилась рыжая ржавчина. Её первой стопорнуло, а потом и Элли встала, задрав голову вслед выросшему перед ними виду. Металлические остовы спиралями завивались высь, скатывались по погнутым опорам невероятными дугами, переплетались, путались, клубились по земле как живые. Каким-то образом она знала, что это такое – по крайней мере, чем было раньше, до эпидемии. Чудом инженерной мысли с нулём рациональности в комплекте. — Воу, — Элли отмерла довольно быстро. — Никогда такого не видела. Как будто дюжину змей размером с поезд между собой переебало и от них только скелеты и остались. Это вообще что? — Русские горки. Я не уверена, но мы, кажется, набрели на Мэджик Маунтин. Мой папа был тут один раз ещё в детстве, впечатлений на всю жизнь хватило, — она чуть улыбнулась, припомнив, как, пытаясь передать ощущение от катания на горках, он посадил её в коробку и носился по комнате, подкидывая вверх и вниз. Ей тогда исполнилось не больше трёх-четырёх лет, наверное, но этот момент сидел в памяти чётко. Только несколько секунд спустя дошло: так легко делиться воспоминаниями об отце у неё не получалось ни с кем. После его гибели с Оуэном, Мэл и всеми друзьями она просто скорбно молчала. Слишком тогда больно было, всем им. Айзек сам мало что рассказывал об их знакомстве, ограничиваясь скупым «он был хорошим человеком, Эбби, и не заслужил случившегося». Даже с Левом — на то, чтобы говорить о нём без встающего поперёк горла комка и осторожных иносказаний, ушло два месяца и общее горе по погибшим близким. — Хотела бы я побывать тут до эпидемии, — вздохнула Элли, обрывая судорожно накручивающуюся череду мыслей. Чтобы не выдать себя, пришлось нарочито-пренебрежительно кинуть: — Тебе что, пять лет? — А ты глянь на это хуевертие. Что-то сомневаюсь, что на такие горки вообще пускали детей. Она вынуждена была согласиться, хоть вслух этого и не признала. До вышки оставалось дойти всего ничего, пара разрушенных павильонов и бассейн бывшего фонтана; только Элли почему-то забрала в сторону от пункта их назначения и нырнула под обвалившуюся вывеску, на которой вырезанные из пластика буквы, местами перекрученные коррозией после стольких лет без должного ухода, местами вовсе отсутствующие, складывались в название. Она прищурила глаз, пытаясь понять, что написано: — Карибы… Пираты Карибов? — Пираты Карибского моря! — послышалось из сумрачного нутра аттракциона. — Я смотрела такой фильмец, мне не особо понравился — не моя тема, знаешь, я предпочитаю супергероику и что-то про космос, — но тут наверняка найдётся кое-что для тебя. — Что ты имеешь?.. — начала было она, зайдя следом, но тут же осеклась, когда Элли триумфальным жестом вскинула вверх руку с зажатой в пальцах повязкой. — А. Как оригинально. — Это лучше, чем твой засранный бинт, ни разу не поменянный за последние полторы недели. Мало того, что он уже сам по себе биологическое оружие, так ещё ты носишь его на открытой ране! — Тебе ли не похуй. — Как видишь, нет. А поскольку видишь ты теперь не очень хорошо, давай-ка завали рот и иди сюда, я обработаю. Элли, конечно, утрировала в своём стиле — перевязи из с трудом добытой марли было всего три дня, да и глазница поджила достаточно, не кровила и в целом напоминала о себе разве что когда рука на автомате тянулась протереть непривычную темноту перед глазами, — только с этой полоумной разве поспоришь? Фыркнув для приличия, она уселась на облезлый остов (кажется, раньше это было вагончиком) и подставила лицо. Пальцы Элли осторожно тронули кожу вокруг глазницы, словно проверяя на повреждения. На пустое веко лег сначала продезинфицированный обрывок ткани, следом — повязка. От острого запаха спирта в носу хотелось чихать, тёплое дыхание раздражающе щекотало по щеке — Элли пришлось склониться вплотную, чтобы рассмотреть тонкие нити завязок в полумраке, почти обнять её голову; язвительное предложение выйти на солнышко почти скопилось на языке, но так и не вырвалось наружу, потому что она вдруг поняла, что девчонка замерла и не двигается. Что её взгляд сосредоточился ниже. Не на провале глаза — на губах. Тихое: — Ты чего? — та пропустила мимо ушей, только засопела сильнее, а широкие донельзя зрачки будто заволокло мутью. Она осторожно попробовала ещё раз: — Элли? — Я… Они обе вздрогнули, когда снаружи внезапно грянул треск разбившегося стекла. — Ты слышала? Элли достала пистолет наизготовку, махнула ей, чтобы тихо сидела, и проскользнула к пролому. Осторожный осмотр улицы, похоже, ничего не дал — вокруг ни движения, ни звука, даже ветра не слыхать в оставшемся поодаль буреломе. Всё было тихо — но вот опять сбоку что-то забряцало. На этот раз она не стала подчиняться молчаливому приказу Элли. Там, откуда донёсся звук, шуршало что-то живое. И бросилось наутёк, стоило подойти чуть ближе. — Просто сурки в мусоре копаются, — с изрядной долей облегчения резюмировала она; Элли её оптимизма не разделяла: — Всё равно гляди в оба. В смысле, в твоём случае в один… Бля, ты поняла меня. — Иди уже. Ей едва ли удалось пройти два шага, как ровно с противоположной стороны — словно это была тщательно спланированная засада — на неё набросился бегун. Повалил на землю, захлёбываясь бесконтрольно текущими слюнями, и принялся вколачивать кулаками куда придётся, извиваться, пытаясь добраться до её шеи. — Пристрели его! — от шибанувшего в вены адреналина голос просел, хотя Элли и не нужно было просить: краем глаза она видела, как девчонка пытается поймать на мушку голову заражённого. — Не могу, ты в прицел попадаешь! Кое-как отмахнувшись от бегуна, она вскочила и бросилась бежать; за спиной раздались три подряд выстрела, визг заражённого взвился на пару нот выше, но не затих — наоборот, стал преследовать её. Ближе. И ближе. Над головой грудились скелеты русских горок, по лицу то и дело хлестало разросшимися вьюнами, как будто недостаточно ей было дышащей в затылок смерти. Внезапно её вынесло куда-то на открытую площадку. Под ногами затрещало — куда бы она ни прибежала, конструкция оказалась ненадёжной, а среагировать и отпрыгнуть в сторону ей помешал заражённый. Мир бешено крутанулся с ног на голову, что-то с мерзким хрустом врезалось в спину — она не поняла толком, потому что пыталась сдержать щёлкающие в паре дюймов от лица челюсти в кровавой пене. Перекрытие с грохотом обрушилось вниз, утянув за собой и её, и навалившегося сверху бегуна. Из последних сил откатившись в сторону, лишь бы не оказаться под куском бетонной стены или, чего доброго, в лапах твари, она тут же отрубилась на несколько мучительно долгих минут. Ей не должно было так повезти. В ограниченном пространстве шанс того, что бегун, даже поначалу потеряв её из виду, наткнётся на бессознательное тело и тут же прогрызёт в нём дыру, стремясь добраться до самых вкусных частей — печени или мозга — составлял почти сто процентов. Но ничтожная сотая процента почему-то пришлась именно на те минуты, в течении которых она приходила в себя. Неведомо каким чудом её спрятал в себя теневой круг, отбрасываемый повисшим на одной арматурине обломком далеко вверху. Тварь сновала из стороны в сторону совсем рядом, брызжа слюнями, принюхиваясь и болезненно выдыхая в клубящуюся сырую пыль глухие стоны; особого толку от них сейчас не было, гриб внутри мозга пророс ещё недостаточно для эхолокации, поэтому прорисовать её в этой тьме звук не мог. Но то, что изначально её спасло, теперь грозило и убить: один шаг за пределы тени вмиг обнаружил бы её перед бегуном. Тот, как назло, крутился как заведённый, никак не желая поворачиваться спиной. Если так и будет продолжаться, выбора не останется — придётся напасть в лоб, врукопашную, и не факт, что при подобном раскладе преимущество окажется у неё. Внезапно наверху послышался крик: — Эбби! Эбби, отзовись, где ты? Громкий звук, отразившийся эхом в бетоне, отвлёк бегуна ровно настолько, чтобы наконец появилась возможность — мимолётная, хрупкая и недолговечная, как сыплющийся сквозь пальцы песок, но всё же возможность подобраться к нему на полусогнутых и, спружинив пятками, наброситься сзади. И она ею воспользовалась. Руки привычно сцепились в бэк-чок. Бегун захрипел, попытался оторвать её от себя, шкрябая по предплечью зубчатыми ногтями до тех пор, пока позвонки внутри его шеи не хрустнули под давлением. Чёрт, следующую такую стычку она не переживёт. Просто не сможет… — Эбби! Наконец-то! Элли ссыпалась вместе с крошевом бетона на дно подвала, оглядела дикими глазами мешком валяющийся труп заражённого, её подранную одежду и проступившие на ткани пятна крови. Гнев, пляшущий белым пламенем в этом взгляде, вдруг поджёг её саму: — Этого бы не случилось, будь у меня пушка. — Твою мать, я уж подумала, что ты свернула себе шею или этот говнюк тебя загрыз насмерть! Я блядские десять минут тебе орала! Какого хуя, Эбби? По коже продрало. Опять. — Не называй меня так. — В смысле? — Элли непонимающе вскинула брови. — Эбби? Это же твоё имя. — И что? — Буду называть тебя так, как мне удобно. — Тогда не удивляйся, что я не отзываюсь. — Позавчера ночью тебе ничего не помешало отозваться, когда я во сне орала. Избирательный слух? — Я не слышала никаких имён. Ты сама про это сказала. Пару раз моргнув будто в замедленной съёмке, Элли вдруг изменилась в лице. Проступающие в её глазах эмоции можно было ощутить всей кожей: недоверие, сменившееся тут же осознанием, сквозь которое прогрызся панический ступор, отрицание, и ещё что-то такое тревожно-мерзкое, словно Элли готова была закопать себя живьём за то, что выдала лишнего. Причин размазывать по собственным мозгам такую гамму негатива она не видела, если честно. Ну снятся девчонке кошмары с её участием, наверняка что-нибудь про подвал или про пропахшие гнилью лабиринты театральных декораций, редкое ли дело с их-то прошлым? Она хотела было открыть рот, чтобы сказать это вслух, но опоздала. — И какую тогда кличку тебе дать? Одноглазая Джо? Йо-хо-хо и три бутылки антисептика? С такими приколами, если я не успею прийти тебе на подмогу в случае чего, скоро не только глаз, но и ногу потеряешь до кучи, и вместо руки стильный железный крюк заимеешь, и для полного соответствия образу тебе останется найти только попугая. Что, затаримся реквизитом прямо здесь, не отходя от темы? Если Элли и стоило себя за что-то корить, так это за язык без костей. — Тебе не говорили, что слушать трескотню щелкунов веселее, чем твои шутки? — Много ты понимаешь. Такие шутки — на вес золота. — Очень грамотное сравнение, золото ведь сейчас ничего не стоит. Они обе замолчали, напряжённо шипя сквозь зубы, словно наполненные паром трубы, вот-вот рванёт и ошпарит до вмиг обваренной кожи; но внутри отчего-то защекотало, забурлило — она вдруг рассмеялась, так искренне, как не смеялась, пожалуй, с самого детства. Девчонка рядом тоже фыркнула, очевидно пытаясь сдержаться. Не получилось. Только успокоившись — минут пять, может, даже десять спустя, — и утирая невольно выступившие слёзы, Элли поинтересовалась: — Если серьёзно, у тебя с этим какая-то проблема? — Да. — Расскажешь? Незатейливый вопрос спицей ковырнул то, о чём она предпочла бы никогда не вспоминать. Отголоски пережитого в плену Гремучек, отдающийся бескрайним ужасом в ушах крик Лева, множество голосов, пропитанных издёвкой, дутым превосходством, пренебрежением на грани ненависти, но не той, что рождена страхом, а той, какую испытываешь к попавшей под ботинок дохлой крысе. Или к вставшему на пути косяку заражённых. К чему-то слишком ничтожному для настоящей эмоции. Как ни странно было это признавать, голос Элли не тащил за собой рваные ленты воспоминаний о крови, унижении, не вызывал внутри чувство уничтожающей любую волю беспомощности. Её имя в губах девчонки оставалось просто именем, и того важнее — её именем. Она почти забыла, что так бывает. — Откровенность на откровенность, если хочешь. — Например? — Расскажи, что тебе приснилось. — Лучше бы нам тогда остаться каждой при своих секретах. — Как знаешь. От этого подвала уже наизнанку выворачивало. Хотелось на воздух. И размять ушибленную спину. — Эй, Эбби? Она обернулась. — Возьми. В протянутой руке Элли лежал револьвер. Простенький Ругер, ветеран со следами неоднократных починок на стволе и покривлённой мушкой — ему бы на покой, а он всё воюет. Защищает хозяйку, как до того защищал прежнего владельца, какой бы незавидной ни оказалась его судьба. Как теперь, похоже, будет защищать её саму. Такую демонстрацию доверия сложно было пропустить мимо глаз. Почувствовав в ладони тёплую от сжимавших её секунду назад пальцев рукоятку, Эбби улыбнулась. — Спасибо.