Julia

Она непредсказуема, как океан. Серые, словно грозовое небо, глаза — открытая морская ракушка — напоминают туманное море. Ее улыбка похожа на порыв ветра — иногда охлаждает и освежает, иногда гонит мурашки по коже. Волосы — тонкий, исчезающий луч солнечного света на ночном небе, багряно-красное зарево последних минут. Она спокойна, когда спит. Грудь поднимается и опускается, словно волны, тихо и мерно. Она спит на боку и во сне видит странных людей, которых никогда не встретит в реальной жизни. («Фиолетовый человек с растрепанными волосами», — говорит она однажды, а в другой раз — «Зеленый осьминог в маске».) Иногда её дыхание замирает, словно открывшийся секрет застал ее врасплох, но после возвращается к прежнему ритму с мирным вздохом. Никогда не знаешь, что ей сказать. Чаще всего разговор поверхностный — погода и досадные мелочи, ничего стоящего; и все же нечто выражает глубокие чувства, скрытые словно под толщей воды. «Сегодня хороший день», в конце концов, может значить «Ты сделал мой день лучше». Она неземная. Она входит в соленые воды, белая пена омывает ее тонкие ноги. Она поворачивается и кричит: «Замечательно!» Точнее это она хочет сказать; на самом деле ее слова — «Давай уже, размазня». Она сильна. Первый раз она причиняет боль по ошибке. По ошибке. Она злится, потому что он что-то забыл — незначительный промах. Больше такого не повторится, это обещание. Она благосклонно его принимает и наносит мазь там, где пальцы впивались в кожу. Ей не нравится тот друг. — Зачем ему приходить? Он надо мной смеется. Разве ты не ревнуешь? Ревнует. Может быть. Но друг все равно приходит. — Ты нам нужен, — говорит, — мы исследуем, м-м-м, «коралловые рифы», — настоящее дело важно держать от нее в секрете. Не для того, чтобы ей изменить (кто о таком мог бы подумать?), но потому, что оно за гранью ее понимания. — Что ж, ладно, — соглашается она после долгих уговоров. — Но ты должен будешь звонить мне каждый день, понял? И возвращайся так скоро, как сможешь. Она заботится. Она будет тосковать. Ее любовь так глубока, что без нее жить не получается. Она разозлится, если ей станет больно или одиноко, это вполне естественно. Звонит в слезах, чтобы сказать: — Я… Командировка заканчивается раньше, чем ожидалось, всего через два месяца. У друга странное выражение лица. — У вас двоих все нормально? Нормально. Все нормально. В конце концов теперь точно так будет. У нее самое красивое обручальное кольцо, с граненым аметистом по центру. Ей не нравится, что тот друг будет шафером, но и не пригласить его нельзя. Она наказывает, выворачивая безымянный палец на левой руке. — Слабак. Он ничего общего не имеет с нашим особенным днем. Кольцо, которое она надевает, трет распухшую фалангу. Дочь ее успокаивает. В лунном свете она, уставшая, осторожно прижимает к себе ребенка, смотрит на маленькое личико с нежностью и любовью. Затем оборачивается, и выражение ее лица чуть меняется. Если бы не поменялось, все бы решилось с легкостью. Если бы не поменялось, не было бы боли и наказаний. Очередная ошибка рушит ее спокойствие. — Ты поздно вернулся из лаборатории, — хмурится. — Я волновалась. Знаешь, как тяжело быть одной с ребенком? — пока говорит, давит кожу лезвием ножа, пускает кровь. — Ты это заслужил. За то, как ко мне относишься. Это самая свежая из ран, но далеко не последняя. Она учит. Она права: он заслужил. Девочке почти два года. Она души в ней не чает, балует подарками, приглаживает волосы и поощряет дурное отношение к тому другу. — Он забирает от нас папу. Плохой дядя. Тому другу все еще нужна помощь. — Будем «изучать акул» в Африке. На побережье. — Что ж, правила ты знаешь, — приторно улыбается она. — Звони каждый день и поскорее возвращайся. На этот раз у нее случается выкидыш. Она разбита. Ее боль, ее муки чувствуются даже через километры оборванных телефонных проводов. На этот раз нельзя вернуться на недельку; нужно обязательно закончить дела, даже если она со слезами просит его сильных объятий. У друга тот же странный взгляд. — Уверен, что все нормально? Можешь в любое время со мной поговорить. Конечно. Все нормально. В отношениях все хорошо. Сразу же после этого она снова прокалывает кожу. Вместо того чтобы просто сделать надрез острым металлом, поворачивает лезвие в сторону, совсем чуть-чуть. Вспоминается давно забытая схватка, в которой молодой, красивый мужчина давил каблуком тыльную сторону правой ладони. Вспоминается, как тот мужчина заставлял красть, испытывать боль и унижение. Но это — другое. Это — по любви. Это — заслуженно. Потому принимается без возражений. В больнице ничего о ней не знают; она любовно перевязывает раны и целует каждый раз, когда становится больно. Иногда она снимет повязки и бьет в незажившие раны. Носить длинные рукава зимой нормально. Нормально всегда носить длинное пальто, чтобы скрыть ее следы. У людей часто бывают засосы, а то, что у него, не сильно отличается. Девочке исполняется пять. В честь этого устраивается вечеринка, куда приглашают всех ее одноклассников и друзей, и тот друг в очередной раз возвращается с миссией. — Нужна помощь с… Ну, знаешь, — он оглядывается. — Будем «изучать осьминогов» в Австралии. Она смотрит сердито. — От тебя одни проблемы, Польнарефф. Как бы то ни было, это необходимо. — Правила ты знаешь. На этот раз плохо не ей — плохо маленькой девочке. — Ей нужен папа. Мне… мне очень тяжело. Но дел слишком много. Примерно на две недели. Она терпеть не может бесконечные «совсем скоро», потому что ей не все равно. Ей нужно помочь. Ей нужен тот, кто будет любить ее в ответ. — Я знаю, ты меня любишь, верно? Тогда возвращайся домой. На этот раз она нагревает нож, прежде чем вонзить его в крепкие мышцы. Прикрывает крики боли рукой, чтобы дочь не услышала. — Впредь возвращайся тогда, когда ты мне нужен. Поверь, мне гораздо больнее, чем тебе. Это — по любви. Она любит так сильно, так отчаянно, что просто не может не причинять боль. — Мазохист, — добавляет она, чуть улыбаясь. — Тебе же это нравится. К просьбам старика о помощи она неожиданно терпима. — Конечно езжай. Знаю, что много времени оно не займёт. Приходится задержаться на день, а новость о неизвестном дяде убеждает, что скоро придётся снова уехать. Она хмурится, берет его левую руку и срезает тонкий кусочек плоти, словно кожуру. Кажется, будто бы металл горит — плоть хрустит, шкварчит. — Ты ведь не оставишь меня? Не оставишь меня совсем одну? Уверена, вместо тебя может поехать кто-нибудь другой. Разве ты не хочешь остаться здесь, со мной? Но присутствие зла в том городе нельзя игнорировать. Даже зная риск наказания, придётся расстаться. Это не займёт много времени — несколько дней или неделю, наверное: наказание будет слабым. Лучше примириться с такой возможностью, чем подвергнуть семью опасности. Старик смотрит с тем же выражением, что и друг. — Знаешь, я очень люблю твою бабушку. Хоть я сильно обидел её своим поступком, она на меня лишь накричала. И ей нравятся все мои друзья, а мне — её подруги. Мы доверяем друг другу. По крайней мере так было раньше. Она тоже доверяет. (Звучит наигранно, фальшиво.) Ей нравятся друзья, которых он просит уважать. (Но только не тот друг… Подождите, а есть другие?) В тело врезается дротик. Растворяется, словно лезвие ножа в плоти. В голове звучит её голосом «тебя слишком долго не было дома». Теперь нужно самому себя наказать; когда эта рана заживёт, старая, от кухонного ножа, исчезнет под новой кожей. Звонить каждый день и возвращаться поскорее. — Почти месяц прошел, — говорит она по телефону. — Когда ты вернешься из этого Морио? Твоя дочь заболела. — Я… — и неожиданно приходит осозание. Неожиданно все встает на свои места. Она им манипулирует. Причиняет ему боль. — Джулия. Я подаю на развод.