The drug in me is you

1. Джоуи Стару снится девушка в голубом платье. Блондинка. Синие глаза, размазанный от слез макияж. Она стоит посреди заснеженного леса, а в руке ее зажат букет кроваво-красных роз. На голове — корона, на тонких запястьях белые перчатки. Она похожа на красотку из соседнего двора, королеву Миссисипи, крутую Джорджия. Все вместе и ничего из этого. Потому что южанки всегда веселы, но девушка печальна. Ужасающе грустна. Она смотрит прямо перед собой, сжимая свежие цветы бледными пальцами. Она словно смерть, постучавшаяся в его дверь. Джоуи обожает ее каким-то внутренним чувством, глубокой и теплой любовью, которую можно испытывать к матери, сестре, по-настоящему близкому человеку. Он стоит и смотрит на нее, не может прикоснуться. А она смотрит в ответ, словно онемела, не произносит ни слова, не издает ни звука, пялится на Джоуи глазами-провалами, из них текут слезы. После таких снов Джоуи всегда просыпается в поту. Девушка будто преследует его. Плачет там во сне, умирает медленно и тягуче, но не может высказать ему свою мольбу. А он не может понять, что же ей нужно, чего она хочет. И на утро Джоуи всегда несчастен. Всегда груб с прислугой и ассистентами, всегда угрюм и рассержен. Ему не удается никогда досмотреть, что же там дальше, за гранью этого сна. Никогда принцесса, так он называет девушку, не улыбается, никогда не выпускает цветов из рук. Она прекрасна, словно утопленница, красива мертвой красотой. Джоуи понимает, что к добру такие сны не снятся. Это предвестники бед и неприятностей. И преследуют они его не зря, конечно же. Марала успокаивает. Марихуана успокаивает. Но все ненадолго, будто совсем по поверхности. Настроение выравнивается, но где-то глубоко внутри он знает, что с ним что-то не так. Что-то плохое должно случиться или уже случилось. И когда это чувство становится невыносимым, когда Джоуи хочется бить и крушить, хочется забыть и забыться, он снова идет к Лите. Это чувство паршивое, хуже любого наркотика. Он ненавидит Литу, свою бывшую, но остановиться не может. Он не любит ее, она его просто бесит. Но в такие дни Лита не отказывает. Она гладит его по спутанным волосам, по заросшим щекам, заглядывает в его безумные темные глаза, она говорит, что любит. А он отвечает ей тем же — ломает ее тонкие пальцы, оставляет синяки и кровоподтеки, калечит и унижает ее. За то, что она любит. Именно этим она и разбила его сердце. Своей навязчивой, совершенно щенячьей любовью, своей покорностью этой странной жестокой судьбе, своей мягкостью и заботой, всем тем, что он у нее не просил, а она все равно отдала. Он ненавидит ее за то, что она идеальная. А Марала нет. Марала после Литы была глотком свежего воздуха. Она ворвалась в его жизнь диким ветром, смешливым, непокорным, маленькой своевольной бурей. Она ничего от него не просила и не требовала, он мог рядом с ней быть самим собой — ничего не обещать, ни о чем не думать, развлекаться, чувствовать себя живым и молодым. Все закрутилось быстро и стремительно. Год пролетел незаметно, в легкой кутерьме ее саркастичных ухмылок, вязи коротких светлых волос между пальцев, поездок по всему свету, ее лучистых глаз в первом ряду на всех его концертах, криках до сорванного голоса на треке. Это был год полного счастья. Сказать Марале, что любит, было легко. Утаить от Маралы, что все еще трахает бывшую, было так тяжело. Он чувствует счастье вперемешку с гадливостью, но что-то его удерживает от того, чтобы разорвать все контакты с Литой. Он не знает, что именно. Она будто держит его невидимыми тисками за горло. И за это Джоуи ненавидит ее во сто крат больше. За это Лита платит высокую цену. А потом однажды Джоуи снится мертвая блондинка в заснеженном лесу. И теперь уже три женщины терзают его сознание. Две из них настоящие — о них нужно думать — но Джоуи только и может, что вспоминать призрачную незнакомку из заснеженного леса, ее синие далекие, как бездна, глаза, кроваво-красные губы, траурные цветы оттенка бордо на полной груди. Ему кажется, что еще немного, и она затащит его в этот кошмар навсегда. 2. - Среди сенши нет блондинок? - спрашивает Джоуи Стар короля. Откуда эта мысль, он не знает, но ему хочется, требуется спросить. Он никогда не был излишне щепетильным в общении с Эндимионом, а потому задает вопрос легко, ждет честного ответа. - Уранус? - улыбается Эндимион рассеянно, Серенити беременна малышкой, ей скоро рожать, думать он может только о будущей королеве всея Земли и своего сердца. Джоуи иногда чертовски завидует своему королю. Может быть, если бы у него была настолько любимая женщина, он тоже был бы королем, а не вторым лордом. - Нет, - смеется Стар, - не так. Светловолосая, цвета соломы, выгоревшей на солнце, волосы у нее. Синие глаза, пронзительные, нос вздернутый. Знаешь, похожа чем-то на девок, с которыми водит знакомство Кунсайт. Как будто переделанная, распаханная хирургами вся, но на самом деле все от природы. Красотка, короче. Взгляд Эндимиона проясняется, становится очень четким, цепким. Он щурится, смотрит Джоуи прямо в глаза. - Нефрит, ты о ком-то конкретном? - спрашивает он слишком серьезно. Джоуи морщится. Он ненавидит, когда король называет его старым именем. Тот парень, Нефрит, лорд звезд, умер очень давно. И хотя они с ним близнецы, не найти отличия, Джоуи предпочитает оставаться мистером Старом. Нефрит был демоном, предателем. Нефриту нет ни прощения, ни покаяния. Джоуи Стар — совсем другой парень. Он предан своему королю, за него в огонь и в воду. Он преклоняется перед прелестной королевой, ловит каждое ее слово, благостью пропитаны ее речи. Серенити — это спасение. Джои Стар — глашатай новой эры, менестрель при короле, шут и паяц. Но ведь именно благодаря таким короли возвышались, не так ли? Джоуи Стар обожает быструю езду, громкие гитары и сенши Урана — страстную Маралу. Джоуи Стар — не Нефрит. - Мне сон просто приснился, в нем была эта девушка, - нехотя говорит Джоуи. Он теперь редко пророчит, но всякое случается. Почему-то королю правду говорить не хочется, впервые за долгое время. Внезапно он понимает, что зря спросил о девушке из сна. Король, даже если бы и знал правду, не сказал бы ее, - и я подумал, она могла бы быть сенши. - Это пророчество? - напрягается Эндимион, все его мышцы скручены узлами, он похож на огромную темную кошку, готовящуюся к броску, опасную, но сейчас вкрадчиво-спокойную. Давно Джоуи не видел своего монарха вот таким. - Нет, твое величество, - смеется Джоуи беззаботно, а у самого в животе липкий комок, - это всего лишь дурацкий сон. Ты ведь знаешь, что меня всегда интересовало, почему сенши внутреннего круга так и не возродились. Вот и подумалось, но глупости все это, я не предсказывал годами. Это умение ушло вместе с демоном. - Возможно, - задумчиво произносит Эндимион, его глаза сощурены, - но все равно тебе стоит поговорить с Оданго. Ты же знаешь, что наша королева страдает без своих подруг. Давно потеряла, но без них не может совсем. Скучает очень сильно, грустит по ним, может, ей станет легче, если ты расскажешь ей то, что сказал мне? - Конечно, мисир, - улыбается Джоуи, обещание дать очень легко, потому что он не собирается его выполнять. Он чувствует очень остро, что Серенити точно не нужно знать ничего о блондинке из сна. Жива ночная гостья или мертва, не имеет значения. Теперь Джоуи уверен полностью, что это не сон. Это пророчество. Правда все, он разучился говорить со звездами, они не шептали ему ничего в этой жизни. Но всегда ведь бывает тот самый первый раз. А если так, то все они прокляты. 3. Эа умирает очень глупо и по-дурацки. Они никогда не были с Джоуи друзьями, но это будто бы нереально. Эа, их четвертый, лорд Зойсайт Огненный, мертв. И его убийца — Джедайт, третий лорд Иллюзиона. Это словно какой-то плохой фильм, немое кино, в котором каждый пытается закричать и не может. Зойсайт не был Нефриту другом, но они были братьями, их связь всегда была крепкой и нерушимой, такая бывает только у щенков из одного помета, где бы они ни были, всегда встанут на защиту друг друга, всегда вспомнят, оскалят клыки. Джоуи чувствует себя так, словно ему отрубили руку, без сердца оставили совсем. И целым ему никогда больше не быть. Теперь он без одной четверти. Дерьмовое перерождение, дерьмовый мир. Он бы выругался и в адрес Серенити, которая не спешит использовать Серебряный Кристалл и вернуть Зойсайта, но не смеет. Они должны быть благодарны правительнице за то, как все есть, не просить большего. И если уж мир повернулся к ним темной стороной, Зойсайт погиб, а Джедайт — братоубийца, значит, так тому и быть. Не ему судить о том, что может сделать Серенити, а чего нет. Эа погибает совершенно по-идиотски в двадцать пять неполных лет, защищая не родную сестру Джоланду от посягательств бывшего ухажера. У Джеда и Джо что-то не вышло, покатилось под откос, расстались они врагами, но очень уж верными. До такой степени, что их постоянные угрозы убить друг друга не казались такими уж и угрозами, выглядели правдоподобно. И вот так случилось, что дурачок Эа, огненный, как и раньше, полез защищать сводную сестренку. Получил три четких удара в грудь. Джедайт бил наверняка, не сразу, конечно, понял, кто перед ним. В слепой ярости, приправленной парами алкоголя, брат набросился на брата. Старая, почти библейская история. Каин убил Авеля, а Джедайт убил Зойсайта. Джоуи знает, что третьего ждет суд. Он не понимает, что испытывает к Джеду — нет, не ненависть, скорее некое гадливое чувство презрения, жалость, удрученное чувство неизбежности. Джеда будут судить на королевском суде. Кая, сенши Нептуна, осталась соломенной вдовой. И все ради чего? Ради мести жалкой девчонке, связанной с ревностью, упертостью Зойсайта. Не поделили место в группе, не смогли договориться. Ужасная трагедия, еще более ужасная глупость. Джоуи чувствует себя обманутым. Эта пластиковая трагедия им совершенно не подходит. Но отчасти Стар понимает Джедайта. Его ужасающая ярость к Джоланде, ненависть черная и сосущая похожа на его собственные взаимоотношения с Литой. И только поэтому, других причин действительно нет, Джоуи решает поговорить с Джедом. Третий лорд ожидает суда в камере предварительного заключения, под залог его, конечно, не выпустили. Джоуи это все что-то напоминает. Он не знает, что именно, память-то дырявая. Кажется, что-то подобное было. Кажется, они все реверсы друг друга. Проходят через одно и то же, не могут остановиться. Эта мысль гадкая, рождает на языке горький привкус. Чувство дежа вю не покидает его, пока он идет по мертвым пустым коридорам, пока высматривает за узкими бойничными проемами камер лицо Джедайта. Третий сидит на постели совершенно спокойно. Золотые кудри сбриты под ноль. Выражение лица нечитаемо. Тюремная роба блевотного зеленого цвета навевает тоску. Но с первого взгляда на Джеда Джоуи понимает, что он не раскаялся, что четко и ясно понимает, что он сделал, зачем, что обратной дороги нет. Ну и пусть. Джоуи смотрит из-за стекла на своего брата. Еще одного. Брата и братоубийцу одновременно. Он не может решить, что ему делать с эмоциями, ненавидеть или простить. И возможно ли принять эти раздирающие душу чувства? Эндимион, понятное дело, здесь уже был, сказал свое веское королевское, и уже ничего не изменить. Но Джоуи не Эндимион, он вправе быть жестоким или мягкотелым, это уж как сам решит. - Почему ты убил Эа, за что? - спрашивает Джоуи неуверенно, поднося пластиковую трубку к губам. - Я убил не Эа, а Зойсайта, в этом большая разница, - спокойно произносит Джед, будто ничего не чувствуя, едва шевеля губами, - а причина проста, всегда причина в этой мерзкой суке Джо. Если бы не она, не случилось бы с нами этого. Джед едва заметно скашивает взгляд. Джоуи понимает, о чем он. Обо всем на свете. - Это того стоило? - спрашивает Джоуи, на душе паршиво, кошки скребут. Джедайт не достоин милосердия. Все-таки. Когда они были демонами, они расчетливо и бессовестно резали друг друга, словно зверей, выслуживались перед Берилл, зарабатывали звездочки на погоны. Они ведь были темными. И вот сейчас они снова светлые, вычищены Серебряным Кристаллом, звонкие и новые, как монеты в карманах будущего короля. Но Джедайт убил брата. Это необъяснимо. Джоуи чувствует себя разменной монетой. - Я не знаю, - и этого Джоуи достаточно. Зойсайт убил Нефрита, приложил максимум усилий, чтобы отправить второго лорда на тот свет, но Джоуи не рад тому, что сейчас видит перед собой. Когда-то они с Джедом были близки, хорошо понимали друг друга. Они были не только братьями, но и друзьями. И Нефрит всегда был на стороне Джедайта, в любой из эпох. Но только не в этой. Джоуи встает и идет прочь. Ему физически плохо от того, что он услышал и увидел. Это словно параллельная реальность, глубже и ближе к аду, чем Темное Королевство. В этой реальности его близкий друг превратился в холодного бессердечного мудака, и он больше не может быть на его стороне. Непрошеные слезы жгут глаза, ему так жаль мальчишку Эа, так жаль, что все оборвалось на мажоре, на самой высокой ноте. И это странно, но больше всех ему жаль Джо. Он не был близко знаком с сестрой Эа, но, наверное, разменной монетой в этой истории стала именно она. 4. Лита ждет его, как и всегда. Сидит на кухне, курит. Он ненавидит, когда она так делает. Ненавидит ее каштановые волосы, подвязанные на макушке — оттаскать бы за них, вцепиться пальцами, тянуть, пока она не расплачется, пока глаза на лоб не полезут. Ненавидит этот ее взгляд загнанного зверя, эти ее тонкие белые запястья. Всю ее ненавидит. Потому что она его любит. После встречи с Джедайтом он ненавидит Литу еще сильнее. За ее любовь, за ее простоту и прямоту. За то, что он сам может закончить также, как и Джед, если вовремя не остановится. «Как можно вот так?» - она часто спрашивает. А он только усмехается. Если бы он был чуть более суеверным, считал бы, что Серебряный Кристалл не вытравил из него демонское отродье. Но так не бывает. Кристалл — идеальное лекарство ото всех болезней. И скверны в Нефрите нет, она есть в Джоуи Старе. Мужчине, который ненавидит девочку Литу, хочет ей обладать и хочет избавиться от нее. Сплошные противоречия. - Привет, - сухо бросает он, садится и тоже закуривает. Ненавидит, когда она так делает, но сам курит сладко, взатяг. Бывших наркоманов, как известно, не бывает. И сейчас ему очень нужно забыть, не быть, стать кем-то совершенно другим. Может, именно поэтому он с упорством глупца приходит из раза в раз к Лите — с ней он может быть кем-то другим, не строить хорошую мину при плохой игре. А она стерпит все. - Привет, родной, - отвечает она бездумно, накручивая кучерявую прядку, выбившуюся из прически, на палец. Джоуи сглатывает комок мокроты. Он ненавидит, когда она так говорит. Они не любимые, не родные, никто друг другу. Он приходит, чтобы поиграться с ней, чтобы удовлетворить свои темные желания, выместить на ней горечь, злобу, разочарование. И все. Не более. Но она все равно не играет по правилам. Чертова кукла. - Не называй меня так, - рычит он, прочищая горло от флегмы. Лита поворачивается, мягко улыбается, просто смотрит на него. Так, будто знает его сотни лет, каждый закоулок зачерствевшего сердца, каждую трещину и червоточину. Джоуи не может выдержать её взгляда. Хватает за запястье, жмет, пялится в глаза, пока она не вскрикивает, пытается вырваться, тянет на себя, но он все равно удерживает, рвет хрупкую ручку. Знает прекрасно, что ей больно, что вывихнет руку, но ему все равно. Это наслаждение наблюдать, как ей больно. Это чувство на секунду заглушает черную ненависть, совершенную пустоту в его душе. Глаза Литы темнеют, приобретают металлический бутылочный оттенок. Еще секунда, и она заплачет. Джоуи кажется, что он скурвился совсем, чудовищем стал. Но садистское наслаждение не отпускает его. Ему так радостно и правильно дарить ей не ласку, но страдание, убивать ее своим поведением, крошить и испепелять в прах все то хорошее, что у нее осталось к нему. Джоуи хочет выжать из нее немного настоящего чувства, чтобы ее истинная личина показалась из-под маски. Но он все равно не может. Она всегда, каждый гребаный раз, когда он приходит к ней, словно к послушной собачонке, говорит ему: «Привет, родной». И тогда Джоуи заставляет ее перегнуться через стол под неудобным углом, зашипеть, вывернуться, спасая запястье от неизбежного перелома. Она красивая, эта домашняя собачка, пуделек, девочка для битья. Очень красивая. Он помнит, как повстречал ее в цветочном магазине. Не помнит, что делал там в четыре утра, должно быть, обдолбался хорошенько. Но ее он помнит четко и ясно. Эти каштановые мягкие волосы, зеленые глаза, эти губы, нос, руки. Все в ней взывало к его ярости, все умоляло трахнуть ее, воспользоваться этой замечательной и волнующей невинностью. Она уколола палец шипом от розы, вскрикнула тихонько и засунула безымянный в рот. Ничего более красивого в своей жизни Джоуи не видел. Или видел, но вспомнить не смог. В его выпотрошенном коксом мозгу зажглись звезды. Все, чего он хотел, обладать ей, этим маленьким цветочком. Больной ублюдок, - точное определение. Конечно же, она отдалась ему прямо там, за прилавком цветочного магазина, быстро и жарко. Он ведь Джоуи Стар, рок-звезда, а кто бы отказался? И было это очень грязно, среди лепестков роз и пожухших бутонов. Много страсти, ничего более. Джоуи застегнул ширинку, не помог ей подняться. Она сидела в своем сбившемся форменном платье у его ног и смотрела снизу вверх. Слезы. В ее глазах блестели слезы. И он не мог понять, почему. А она вытерла глаза тыльной стороной ладони, улыбнулась ярко, красиво и сказала только одно: «Приходи, когда захочешь». Джоуи только усмехнулся, издевательски отсалютовал ей двумя пальцами. Но шли дни, он вспоминал девчонку из цветочного магазина. Её звали Литой. Он ненавидел свою странную привязанность к ней, свою тягу к ее белым запястьям, к тому, чтобы оставлять синяки на них. Она была такой хрупкой, такой красивой, она так много могла ему позволить. Она сразу, с первой минуты принадлежала ему и не стеснялась этого. У него было много восторженных фанаток, но здесь дело было вовсе не в этом. Он вообще сомневался, что она поняла, кто он. Но это все было совершенно неважно. Джоуи пригласил Литу на свидание. Он, правда, хотел, чтобы все было по-нормальному. Она оказалась скучной, необразованной дурочкой, смотревшей ему в рот. Кончено же, она знала, кто он. Фанатка. Голддиггер. Обычная история. Его презрение после спонтанного вечера лишь усилилось. Но новый вечер закончился шикарной ночью. Лита все также была хороша в постели, все также стонала его имя и извивалась под ним, позволяла тянуть себя за кудри, выкручивать запястья, позволяла мерзости, откровенные жестокости и грубость. Она была идеально податливой и совершенно не подходящей ему. Но отделаться от нее он уже не мог. Прилепилась, словно жвачка к подошве, словно кокс в его венах. Треснутый союз длится чуть больше двух лет. До Маралы прекрасной, во время отношений с ней. И, черт все дери, Джоуи думает, что это состояние можно назвать «на всю жизнь», если он не убьет ее раньше. Все в ней раздражает его до дрожи в пальцах. Джоуи бросает Литу на кровать, рычит, пока справляется с брючным ремнем. Она больно ударяется затылком о подголовник, шипит, трет ушибленное место. На глазах выступают слезы, губы дрожат. Он смотрит, впитывает, наслаждается ее беспомощностью, своей силой. Если бы в ее действиях было чуть меньше воли, происходящее можно было бы счесть изнасилованием. Но это же Лита, у них все полюбовно, как иначе? Он ведь родной, да? Она ведь ради него на все готова, верно? Фанатки не остаются на завтрак, зато иногда так делают рок-звезды. К слову, Лита прекрасно готовит. Хоть что-то не бесящее в ней. Джоуи оказывается между ее ног, медленно рвет на ней халатик, он любит только так, чтобы она могла себя почувствовать жертвой во всех смыслах, а с него не убудет, у нее целый шкаф таких халатиков. Её собственный поясок оказывается на ее белом горле, а он тянет, сильнее, резче, до асфиксии. Когда ее глаза начинают закатываться, он отпускает, с наслаждением входит в ее тело, без подготовки и предварительных ласк. Но она ведь уже готова, хорошая девочка, нежная. Как сучка в течке она хочет его всегда и везде. И это заводит до потери сознания. Она словно игрушка на заводе, всегда знает, что нужно хозяину. Лита стонет, выгибается, он царапает кожу на ее спине, сминает складками. Она снова вскрикивает, он затыкает ей рот поцелуем, затыкает пустое пространство между ее ног своим членом. Кончает, откатывается, не позволяя даже на секунду поверить, что все у них по-настоящему, что они хоть когда-то, но могли бы быть вместе. Джоуи спит неспокойно. Ему снова снится блондинка в заснеженном лесу. Голубое платье внезапно окрашивается красным. Раньше этих деталей не было. Но теперь он отчетливо видит — три аккуратных отверстия в груди, а из отверстий капает кровь. Розы-то раньше были белыми, и только от ее крови напитались бордо. Блондинка плачет, не может остановиться, мертвыми бельмами пялится на Джоуи, прожигает этим безмолвным взглядом. Он хочет уйти, но стоит, смотрит глаза в глаза. А потом она улыбается кроваво и прекрасно. Все губы у нее разбиты, а зубы выщерблены. Она действительно мертва. Джоуи кричит. Во сне и наяву. Лита склонилась над ним, пытаясь успокоить, он хватает ее за запястье, снова тянет на себя. Тонкая белая кость хрустит, ломается в его руках. Лита кричит так, что закладывает уши. 5. Джоуи отвозит Литу в больницу. Ему не хочется этого делать совершенно, но это ведь он причинил ей боль, выломал её тонкое белое запястье. Джоуи не чувствует настоящих угрызений совести, он будто пуст и совершенно спокоен. И это больше всего бесит. Он сам себе напоминает Джедайта в эту секунду. Спокойный, сосредоточенный, пустой. Он делает правильную вещь — довозит ее до приемного покоя, отправляет в отделение скорой помощи. И это лучше, чем ничего. Лучше, чем вести себя, как гребаный мудак. Джоуи сидит, сгорбившись, за рулем, не уезжает. Он и сам не знает, почему именно так делает. Его присутствие здесь совершенно не требуется. Он — лишний. А на Лите все заживет как на собаке. В этом ее удивительное и такое нужное качество — собачья преданность. Если он позовет, она придет. Даже из могилы, если понадобится. Настоящая фанатка. Джоуи сидит, золотистая полоска появляется на горизонте. Он не может до конца понять, что же его так бесит в Лите, и почему он все-таки привозит ее в больницу, не оставляет разбираться самой с проявлениями своего дурного нрава. В Лите все не так — ее покорность, ее преданность, ее влюбленность детская и чистая. Не бывает такого, все обман и вранье. Ей от него что-то нужно, этой глупой девчонке. Денег никогда не просила, так попросит. Папарацци никогда не доносила, еще успеется. Такие, как она, простые, прямые, обычные всегда имеют свои причины. Тоже простые и обычные. Джоуи не верит, что она его любит. Джоуи не верит, когда она называет его родным. Джоуи ненавидит ее за то, что в ней нет изъянов, что, по сути, в своей простоте она идеальна. Если бы он сам не был таким мудаком, он мог бы быть с ней счастливым. Пожалуй. Но счастье дорогое удовольствие. Ему за Маралу не расплатиться. Мысли о Марале приводят к странному теплому чувству на дне желудка. Джоуи никогда никого не любил. Ни в том мире, ни в этом. Он всегда был одинок. Нару Осака не в счет. И только Марала раскрыла его сердце до нужного уровня, показала, каким бы он мог быть всегда, если бы они встретились чуть раньше. Джоуи жалеет и удивляется. Почему им не дано было познакомиться в Серебряном Тысячелетии? Такая женщина ведь одна на миллион. Без Маралы, наверное, он бы все еще оставался демоном. Она стала его искуплением. Как он вообще мог жить без нее так долго? Ветер в его волосах, - это все она. Лита выходит из больничного покоя, её рука болтается на перевязи. Она не видит его припаркованную в предрассветной мгле машину, стоит, прикуривает. На парковку к ней выходит миловидная женщина с короткой стрижкой. Под очками блестят темно-синие глаза. Джоуи не знает, кто она, но у нее волосы цвета самой глубокой точки океана. Сравнение приходит на ум само собой. Он мог бы написать о ней песню. Они разговаривают о чем-то с Литой, а потом женщина обнимает его пассию. Крепко, сердечно, так, словно они давно друг друга знают. Словно они лучшие подруги, просто долго не виделись, а потому робеют, чувствуют себя неуютно рядом друг с другом. Много разного в жизни случилось, и не расскажешь просто так. Джоуи хмыкает. Если они действительно подруги, Лита точно не скажет правды. Лита прощается, идет прочь. Все еще не видит машину Джоуи или не желает видеть, замечать. Впервые Стар понимает, что Лита ведет себя по-другому, не так, как обычно. И это удивляет. Он выбирается из машины не для того, чтобы догнать её. Не в этом дело. Ему отчего-то нужно поговорить с другой, её подругой. Джоуи нагоняет ее почти что в дверях. -Эй, док, - зовет он, а она оборачивается. Хрупкая, красивая, темноглазая. Что-то в ней кажется чудовищно знакомым и удивительно прекрасным одновременно. Будто она ключ, будто она могла бы занять место блондинки из его сна. И эта мысль пугает, в одно мгновенье заставляет Джоуи обливаться потом. -Не... - начинает она, но останавливается, пристально смотрит на Джоуи, - мистер Стар, - сухо добавляет, резко и неодобрительно. И вот тогда Джоуи понимает, что Лита все ей рассказала, и эта маленькая женщина ненавидит его, мучителя, садиста, богатого, избалованного ублюдка. Ненавидит, но из профессионализма или из чувства собственного достоинства вслух ничего не говорит. - Я оперировала Эа, - внезапно говорит она, будто смилостивившись, - вы, наверное, поэтому пришли? Мне нечего сказать. Он умер у меня на столе, я ничего не могла сделать, совершенно ничего. - Она говорит, а Джоуи чувствует какой-то ужасно тугой комок в своей груди, удушающий, будто острый, мешающий ему думать и чувствовать по-нормальному. В голову приходят мысли — ему так тяжело слышать, что Зой умер в этой больнице, что эти хрупкие белые ладони не смогли его спасти, ему так стыдно, что он сломал руку Лите из-за своей несдержанности и откровенной жестокости. И Лита ведь ни в чем не виновата, Зой не виноват. Это какое-то плохое кино, в котором он один из главных злодеев. Откровения с Джоуи случаются редко, но ведь с Нефритом было по-другому. - Вы не виноваты, - еле прочистив горло, говорит Джоуи, - я знаю, что вы сделали все, что могли, даже больше. И я не забуду этого, он был мне братом почти. - Не забывайте, - говорит Софи Захрини — так написано на ее бейджике — и внезапно легко сжимает его ладонь в своей хрупкой ладошке, - такое нельзя забывать. Она заходит в больницу, а он остается стоять на парковке. Задирает голову в почти что светлое утреннее небо. Последняя тусклая звезда подмигивает ему своим холодным металлическим светом. Джоуи выдыхает. Как он может забыть? 6. Джоуи обожает те нечастые дни, которые он может провести с Маралой. У них обоих слишком мало свободного времени, чтобы насладиться обществом друг друга Она постоянно на соревнованиях, а он в туре. И каждая встреча — это настоящий праздник. Когда Уранус узнает, что Зойсайт погиб, она срывается и прилетает в Токио. Джоуи ей благодарен, правда, но чувствует себя паршиво — она не должна жертвовать карьерой и удачей ради его спокойствия. По большому счету, она и сделать-то ничего не может. Просто быть рядом с ним. Но этого уже достаточно. Он встречает ее в аэропорту, везет в свой большой дом, а она ерзает на переднем пассажирском — привыкла быть за рулем, не привыкла медлить и тормозить на светофорах. Джоуи же наоборот — соблюдает правила неукоснительно, ему достаточно пары приводов за вождение в нетрезвом состоянии. Эндимион свое мнение высказал четко — еще один косяк, и спасать Нефрита никто больше не будет. Джоуи и Марала ужинают в тишине, она ничего не спрашивает, все и так понятно, а он ничего не говорит, потому что не знает, что же ему сказать. О чем спросить и попросить или что же сделать. Она смотрит на него своим пронзительным взглядом синих глаз, неодобрительно качает головой, сдувает со лба непослушную челку, допивает вино на донышке бокала. Марала любит виски, но сегодня они пьют белое австралийское. Джоуи чувствует себя отвратительно. Не только из-за Зойсайта, хотя его гибель вызвала настоящую бурю эмоций, разделила жизнь на до и после, на какие-то неровные половины. Внезапно Джоуи понимает, что он думает о Лите — о ее сломанной руке, затравленном выражении лица, о том, что она называет его всегда «родной». Почему-то при мыслях о ней Джоуи не испытывает обычного раздражения. Он чувствует какую-то нездешнюю горечь, стыд, смешанный с разочарованием и бессилием. Джоуи не понимает, что с ним творится. Марала заставляет его притвориться, что все нормально, тащит его бродить по вечернему Токио. Ему не хочется совершенно, но он цепляет темные очки, берет ее ладонь в свою и петляет по улицам города. Их нещадно щелкают камеры папарацци, требуют улыбок и объятий на камеру, и они не разочаровывают. Притвориться счастливым оказывается не так уж и сложно. Марала высокая, всего на пол головы ниже Джоуи. Она поспевает за ним легко, даже не напрягаясь, она ему настоящая ровня. Лита никогда не была и не будет. Но именно ее образ сопровождает Джоуи всю дорогу. Мягкие кольца длинных волос — у женщины рядом с ним волосы короткие, светлые, выбритые у висков. Зеленые чистые и честные глаза — у его невесты глаза узкие, синие, взгляд знающий. Тонкие белые запястья — у Маралы руки сильные и жилистые, кожа загорелая. И все это в Марале он обожает, все это в Лите он ненавидит. Но сегодня в его голове намертво застряла другая. От этого еще хуже. Уранус приехала к нему, ради него, засунула гордость куда подальше, а она ведь очень гордая, независимая, каким и должен быть дикий свежий ветер. А Джоуи не может просто расслабиться и быть благодарным за ее любовь. Ему тревожно, и он не знает, почему. Они напиваются в дорогом и пафосном баре на Гиндзе, и Джоуи чувствует себя так, будто все в порядке, почти нормально. Алкоголь его не особенно берет, потому что любит он кое-что покрепче, но сегодня все не так, как надо. И сегодня он пьян. Глаза Маралы блестят в электрическом свете, она улыбается только ему, и равновесие почти восстановлено. Он смотрит на Маралу, больше не думает ни о Зойсайте, ни об Эндимионе, ни о Лите. Есть только он и она. И они всегда должны были быть вместе. В такси они смеются и беззастенчиво лезут друг другу под одежду. Марала, не стесняясь водителя и фотографий в газетах, перебирается к нему на колени и хищно целует, пьет его поцелуй. В ту секунду Джоуи понимает, за что именно он ее любит, за то, что она полностью подходит ему, повторяет все линии его тела, улыбается также треснуто и знающе, как и он, понимает его желания, эгоистичные стремления захватить весь мир, хотя он всего лишь второй лорд. Именно поэтому Марала называет его только Джоуи, также как и он ненавидит это устаревшее Нефрит. Они еле терпят до дома, он раздевает ее в холле, прижимает к стене, срывает рубашку и нитку цепочки с шеи, пуговицы отскакивают, катятся по мраморному полу, а она смеется гортанно и хрипло. Обвивает его пояс ногами, переплетает пальцы в замок у него на шее. Он подхватывает ее под бедра, поднимает, падает вместе с ней на диван, не удерживая равновесия. Они смеются уже вместе, хохочут. У Маралы мускулистый живот — шесть кубиков, она дрожит от смеха и предвкушения, когда он проводит языком мокрую дорожку по ее скрученным узлами мускулам. У Маралы маленькая грудь, которая так идеально ложится в его ладони. Он прикусывает сосок, она вскрикивает и выгибается ему навстречу. Он целует ее шею, она ухмыляется — даже на загорелой почти до черноты кожи завтра будут видны синяки, но ей очевидно все равно. Джоуи притягивает ее к себе, но она отталкивает его игриво, смеется, меняет их местами, всегда ведущая, никогда ведомая. Джоуи ухмыляется — это самое притягательное в Марале, ее жажда жизни, желание обладать, чувствовать свою власть над ним. Она впускает его в свое тело лишь тогда, когда хочет сама. Насаживается на его член под острым углом, запрокидывает голову, закатывает глаза томно и красиво, останавливается. Он кладет руки на ее бедра, насильно заставляет двигаться, эту пытку от нее он не намерен терпеть, как бы прекрасна она ни была в ту секунду. Марала движется бесконечно медленно и расслабленно. Издевательски улыбается, целует его в шею, губы, кадык. Джоуи наслаждается этим мучением, позволяет Марале забраться себе в мозги. Смотрит на нее, наблюдает за ней, запоминает каждую деталь этого уродливого вместе. Эта мысль приходит внезапно, и он не понимает, откуда она берется. Её широкие плечи, узкая талия, маленькая грудь, золотистая кожа и золотистые волосы, - все это так прекрасно и так неподходяще и не к месту. Дыхание задерживается в груди, словно Джоуи попал в безвоздушное пространство. Он закрывает глаза. Под веками бегут цветные пятна. А потом он видит перед собой блондинку в голубом платье. У нее длинные светлые волосы все в крови, слиплись сосульками, пристали к белому мертвому лицу. У нее заплаканные глаза, все в хлопьях черного, туши, подводки, бог знает, чего еще. У нее трясущиеся болезненно-красные губы в жирной помаде, в крови, искусанные и изувеченные. Джоуи стоит напротив нее, смотрит в ее небесно-синие глаза, не может понять, почему она снова здесь. Его мозг топит в эндорфинах, в ощущении тела Маралы, ее запахе. Но видит он перед собой только блондинку в голубом. Открывает глаза, но видение не проходит. Джоуи понимает, что пророчит наяву, что вот прямо сейчас вселенная и звезды открывают ему настоящую правду. Блондинка улыбается, выдергивает из-под сердца нож, на платье тут же наливается кровавое пятно, перчатки все перепачканы бурым. А она улыбается не переставая, ее платье вспыхивает пламенем, она смотрит на Джоуи и горит, рассыпаясь в пепел и прах. - Нефрит, - произносит она, ее лицо превращается в огненную маску, с чадом и пламенем уносится в зимние небеса, истекающие бумажным снегом. Нефрит открывает глаза, отталкивает от себя ничего не понимающую, раздраженную Маралу. - Ви, - треснуто и хрипло выговаривает Нефрит. Из его глаз текут слезы. 7. Серенити требует для Кунсайта суда. Не потому, что он убил человека, принцессе это неважно, не в этом вовсе дело, она бы с удовольствием повесила ему на грудь медали и ордена, если бы была уверена в его верности и преданности. Но пути назад нет — Минория, не будучи ни принцессой более, ни сенши, ни обладая никакой силой, совершила чудо. Разорвала этот ужасный круг, по которому они шли десятилетиями, умерла, чтобы они все жили. Серенити не может им позволить этой слабости. Не с памятью, не после того, что она сделала. И поэтому, только поэтому она требует суда для Кунсайта за убийство Минако. Нефрит и хотел бы поговорить с Эндимионом, попросить королевской милости, но понимает, что им ее не видать — не после всего, что было. Энди знал, что именно снилось Нефриту, понимал прекрасно, что это было пророчество, но не сделал ничего, чтобы предотвратить, спасти крошку Ви. И теперь она похоронена на городском кладбище рядом с Зойсайтом, теперь она больше никогда не возродится. Все для них, все ради семьи. Две жизни ради долго и счастливо, ради тысяч жизней. Стоило ли оно того? Нефрит не знает. Но Джоуи Стар уверен — нет, эта жажда власти не стоила того. У него был младший братишка — не самый любимый, вздорили они часто, ругались, шутливо, с запалом, мутузили друг друга, игрались, шкодили. Зойсайт был всеобщим любимым ребенком. В Серебряном Тысячелетии, в старом Токио, все жизни подряд. И теперь он мертв только потому, что Серенити решила вертеть их жизнями, потому что не одобрила их союз с сенши внутреннего круга. Нефрит так зол на нее, а вместе с ним и Джоуи. Они ведь близнецы, идеально похожие друг на друга, одно и то же. Нефрит знает теперь, что ни Зойсайту, ни Минако больше не возродиться. Вспоминает тоскливый взгляд Амелии, он не понимает, как теперь ей смотреть в глаза. У Джоуи Стара всего двое братьев осталось. И оба повинны. Да и он сам виновен. Дело не в короле и королеве, дело в них самих. Скверны много, ни один артефакт не справится, гордости много, застарелой обиды на сенши за то, что те были живы и здоровы, служили своей принцессе, а сами они томились в демонской клетке. И это эгоизм самый настоящий. Нефрит теперь понимает, как и понимает, почему Лита выбрала путь смирения. Он заслужил все то, что получил в этом мире. Один брат — в могиле, два других — в тюрьме. Но вне зависимости от его собственных чувств, королю и королеве, будущим конечно, прощения нет. Пока не наступила эра Хрустального Королевства, пока у Джоуи Стара чуть больше власти, чем у Серенити и Эндимиона, он делает все, что может, - вытаскивает Кунсайта из-за решетки. Для этого нужно много денег, хорошие адвокаты и еще больше усилий. Все это у Нефрита имеется в изобилии. Он же глашатай новой эпохи, а по совместительству богатый и эгоистичный мудак. Он делает то, к чему привык, - вытаскивает немногих оставшихся друзей с того света. Кунсайт выглядит ужасно. Что-то в его глазах такое далекое и пугающее, словно он снова стал демоном Темного Королевства. Это не так, конечно. Серебряный Кристалл осечек не допускает. Но Кунсайт выходит из изолятора совершенно другим. Чужим и пугающим. У него еще больше отрасли волосы, у него морщины разбегаются от глаз неровной чередой. У него в зрачке будто слепое неживое пятно притаилось. Плата за жизнь очень высока. Это смерть. И Нефрит не знает, что ему говорить, своему старшему брату, как объяснить ему, что именно сделала Минако. Как и всегда, спасла их всех. Это не объяснить тому, кто живет, чтобы умереть. Это теперь понятно. Марала следует за Нефритом тенью. Взгляд сумрачный, острые плечи опущены, словно она несет тяжелый груз. Все так и есть. Нефрит не знает, любил ли он ее или все еще любит. Это странно чувство, будто сердце внезапно отпустили из тисков. И теперь, имея память, он может самостоятельно решать, что ему делать дальше. Наверное, Марала испытывает что-то подобное. Но вслух она ничего не говорит. Помогает отвезти безмолвного Кунсайта к Нефриту, помогает сделать нужные бумаги, дозвониться до нужных людей. И за это Нефрит ей ужасно благодарен. И за это, наверное, Маралу он и полюбил. Не только за то, что она ветер, за то, что она непокорный ураган. Даже если перед ней монаршие особы. Нефрит понимает, что он не может заставить Кунсайта говорит, не может и сам ему ничего сказать. Нет оправдания, нет утешения, нет ничего, что бы могло помочь. А потому он просто будет ему братом, как было всегда. Кунсайт ведь старший, спасал столько раз их задницы, выгораживал их всех перед Эндимионом. Настало время ему побыть настоящим братом им всем. И Джедайт, конечно, следующий. Джоуи только нужно понять, как вырвать его оттуда, куда он попал. Рей могла бы помочь, но Нефрит не смеет просить одолжения. Он ловит Маралу в темном прохладном коридоре своего особняка, хватает прямо за запястье и не отпускает. Эта сцена напоминает ему другую, он тяжело сглатывает, берет себя в руки, притягивает Маралу к себе. - Успокойся, давай, хватит, - она плачет неслышно, почти незаметно, но в ее глазах блестят слезы. Нефрит прижимает Уран к груди, гладит по волосам, успокаивает, как умеет. Они в одной лодке, выжжены насквозь благостью Серенити, изуродованы ей, вытраханы полностью. Но Нефрит ни о чем не жалеет, ни о днях, проведенных с ней, ни о том, как на пляже придерживал ее за загорелые коленки у себя на плечах, ни о том, как перебирал ее пепельные волосы в пальцах, ни о том, как смеялся вместе с ней, выпив лишнего. Марала — единственное хорошее, что было в этой жизни. Все остальное в нем и в мире отдает гнильцой. И пусть это все не по-настоящему, не от сердца было, стало это правдой. Нефрит за нее благодарен. - Прости меня, - еле сглатывает Уран, ей тяжело даются слова, она помнит все, помнит, как выбила жизнь из груди Литы, встала на ее место, помнит, как выполняла приказы принцессы, считая их справедливыми и правильными. Помнит и ужасается самой себе. Как это возможно? За добро и справедливость, так ведь? Только что в этом хорошего? Марала не знает, ей так плохо и грустно, она рыдает на груди у того, кого должна бояться, ненавидеть тоже, но она не может. Они теперь завязаны узлами навсегда. - Не за что просить прощения, детка, - отвечает Нефрит, поднимает ее лицо, целованное солнцем, целует и сам в просоленные губы, обнимает, снова прижимает к себе, - ты — лучшее, что подарила мне Серенити в этой жизни. Спасибо тебе за все. - Передай ей, что я...мне очень жаль.. я не хотела, чтобы все вышло вот так, - Марала сбивается, закусывает губу. Наверное, Нефрит никогда не видел воительницу Урануса вот такой, хрупкой и беспомощной. И Нефрит в ужасе от того, что с ними всеми сделали король и королева, через что заставили пройти. Нет, это того не стоило. Он только улыбается в ответ. Не знает, станет ли его слушать Литавра. Но он совершенно точно должен попытаться. 8. У Литы сломано запястье. Он сломал. Потому что был жесток, потому что был пьян, потому что был не собой. Удобное объяснение. Нефрит ненавидит себя за это. За то что все еще оправдывается обстоятельствами, постоянно оправдывается хоть чем-то. Металлия. Серенити. Неважно. Суть одна — он сделал недостаточно для того, чтобы не быть гребаным мудаком, чтобы не причинять боль Лите. Из раза в раз. Из жизни в жизнь. Так или иначе она всегда его спасала. Она всегда верила ему, всегда стояла рядом с ним, даже когда он отталкивал, не хотел, чтобы она была рядом. Когда он был не в себе, она была его разумом, когда воли не хватало, она принимала решения за него, когда было недостаточно сердца у него, ее билось за обоих. Лита — его сила и его стержень. От одной мысли о том, как он обходился с ней, он, не Джоуи Стар, Нефрита воротит. Но у него просто не осталось времени — он не может больше строить из себя страдальца, не может списать все на другого себя и на королевские игры. Единственное, что он может и должен сделать для Литавры, — вымолить у нее прощение, сделать для нее все то, что она все эти годы делала для него. Стать для нее по-настоящему родным. Иначе вся эта жертва Ви будет напрасна. Она работает в цветочном, как и обычно. Нефрит знает, что это ужасно театрально и пафосно, но ему все равно. В Серебряном Тысячелетии он этого не боялся, ему вообще было неважно, кто и что о нем подумает. Что изменилось сейчас? Его личина Джоуи Стара — это не слабость, это настоящая сила. С помощью этого наглого самодовольного лица он может обозначить свою точку зрения перед особами королевских кровей. Уже начал. Когда Эндимион узнал, что Нефрит вытащил Кунсайта из тюрьмы, он рвал и метал, но сделать не мог ничего. Потому что Эндимион — король в прошлом и будущем времени, но в настоящем властью обладает именно Джоуи Стар, второй лорд. Он все показывал средний палец в клипах, щерился на камеру, пришло время сделать это в живую. Нефрит не надевает солнцезащитные очки, как привык. Он, наверное, сошел с ума. Его преследуют полчища папарацци, словно в дешевом ромкоме, но ему откровенно плевать. И он знает, что Литавра этого жеста может не оценить. Но это тоже подождет. Пока что. Завтра, послезавтра и всю вечность впереди он будет выполнять лишь то, что она захочет. Но вот сегодня, прямо сейчас он сделает то, что нужно. Сделает это заявление на весь мир, чтобы все знали и понимали, что с Нефритом связываться не нужно. А особенно король и королева. Ведь это все для них. По национальному телевидению в прайм-тайм. А еще, конечно, для малышки Ви. И в последнюю очередь для них с Литой. Он залетает в цветочный магазин так, словно за ним гонится стая голодных волков. Все так и есть. Вспышки камер в прозрачные окна. Крики и требования сказать хоть словечко. Джоуи умеет эффектно появляться. Лита замирает за прилавком. В ее руке букет незабудок, не завязала ленточку на стеблях. Она смотрит на него пристально и будто устало. Не понимает еще, не до конца осознает, что случилось. В руках Нефрита розы цвета бордо. Все любят такие. Литавра не любит. Он это знает, но делает наперекор. Только сегодня. Только сейчас. Непрошенные слезы застревают в уголке глаза — на Лите голубое ситцевое платье. Она словно из другого мира пришла в этот, остановилась на пороге, замерла с букетиком незабудок и смотрит на него. Это душераздирающе прекрасно. И если бы он не был таким мудаком, она всегда бы выглядела вот так для него — самой лучшей. Дело не в Серенити, дело всегда только в нем. Если бы он хотел достаточно сильно, любое заклятье можно было бы разрушить. Джоуи смаргивает, слеза катится по щеке. Он не хочет плакать, но не может остановиться. Им выпал шанс. Они не успели сделать то, что отменить нельзя. Возможно, если на этот раз Нефрит очень сильно постарается, у них будет это вымученное долго и счастливо. Нефрит смотрит на Литу. Ему кажется, что он сошел с ума — так она прекрасна, дыхание теряется в груди, застревает. Она смотрит в ответ, губы складываются в беззвучное «о», она наконец-то понимает, что произошло. Нефрит не становится на одно колено, не берет ее за руку. Он просто протягивает ей розы цвета бордо и говорит: - Выходи за меня, родная, - и это от чистого сердца, впервые за долгое время без раздражения, ненависти, без всего того, что он чувствовал и не чувствовал. Чувства были его, настоящими, шли они не от сердца, а от Серебряного Кристалла. И вот теперь он смотрит на Литу и понимает, что готов хоть всю жизнь исправлять ошибки, лишь бы она улыбнулась, позволила ему стать ее надеждой, не наоборот. Она молчит так долго, минуты текут, превращаются в вечность. И Нефрит знает, что она вправе сказать это душераздирающее «нет», вправе проклясть его и вытолкать взашей. Она вправе кричать и ненавидеть, обвинять, вправе не простить, не ответить взаимностью, она может сделать все, чего хочет ее сердце. Но внезапно вечность заканчивается, время отмирает, Литавра улыбается, принимает цветы из его рук. - Да, родной, - отвечает она, и тут же оказывается в его объятьях. В сердце Нефрита разрывается хлопушкой счастье, расцветают морозными узорами хрустальные цветы. Ви им всем надежду подарила, умерла за них, словно настоящая богиня. И этот бесценный дар Нефрит не мог просрать. Но пришел он к Литавре вовсе не поэтому. А потому, что только Лита могла сделать его легким, настоящим, счастливым дико и безумно, без всяких причин. Только с Литаврой он ощущал себя живым, и потому ее отсутствие, его беспамятство, отравляло его, убивало каждый день. Нефрит целует осторожно сломанное запястье Литы, сцеловывает навернувшиеся на ее глаза слезы. Он не сразу осознает, что им хлопают. Эти папарации, акулы, жадные до сенсаций и разбитых надежд, прекратили щелкать затворами, и аплодируют им с Литой, словно они действительно звезды. Им достался неидеальный исковерканный мир. Нефрит улыбается, прячет ухмылку в волосах Литавры. Этот мир хорош хотя бы потому, что в нем есть Лита. Вместе они попробуют сделать его лучше. И если верить звездам, им это удастся.