Между усмешкой и яростью

— Никогда бы не подумала, что скажу это, но твое молчание, мальчик–одуванчик, еще хлеще твоей же болтовни. Реборн за столом хмыкает. Тишина в доме до жути осязаемая. Юки откидывается на спинку стула, но к окну не отворачивается, предпочитая скучающе взглянуть на Тсунаеши, который решил отмалчиваться. Еще несколько дней назад утром она расслабленно расчесывала свои спутанные ото сна волосы, когда в гостиной послышались крики, а следом звук разбившегося стекла. Цыкнув, спустилась на кухню, прислонившись к дверному косяку и принялась внимательно изучать незнакомца. Он был похож на ребенка, но официальный костюм и глаза, не принадлежащие маленьким наивным детям, наталкивали на то, что перед ней предстал подвох во всем его великолепии. Почему Тсунаеши снова истерит? Юки не понимала ровным счетом ничего, и это напрягало. Когда гость поднял на нее свои глаза, то Савада подавила порыв отступить. Вместо этого с безразличием уставилась в ответ, хотя инстинкты вопили об опасности. — Чаоссу, меня зовут Реборн. Я репетитор твоего глупого брата и сделаю из него босса мафии. — Я на такое не соглашался! — с паникой в голосе выкрикнул Тсунаеши. — Я не собираюсь становиться никаким боссом! Я лучше с обезьянами буду сидеть, чем с ним в одном доме! — Местный зоопарк через час где–то закроется, — произносит девушка с незаметной победной усмешкой. Тсунаеши шумно втягивает носом воздух, возмущение уже скапливается в воздухе, грозясь обрушиться на всех, кто тут есть. — Иди поиграй в другом месте, Реборн! Раздался глухой звук, и вот ее старший братец хватается за голову, на которой скоро появится внушительная шишка. — Юки, — представилась и зевнула, двигаясь на кухню, чтобы приготовить себе завтрак. — Ну, удачи тебе в этом неблагодарном деле. — Ты вообще на чьей стороне? — Тсунаеши пришел в себя и теперь недовольно косился на гостя. — Скажи ему, чтобы уходил. — Он по твою душу пришел. Так что разберись с этим, как настоящий мужик. — Это как? — хлопнул непонимающе глазами тот. — Сам, — припечатала, слыша в спину обвинительные крики и хмыканье наставника, что пристально следил за ней все это время. Юки Савада старалась. Серьезно, старалась: не отсвечивать, лишний раз не пересекаться с нянькой Тсунаеши, не высказывать свои мысли о том, какого хрена он за ней следит. Впервые в жизни сложилась подобная ситуация — когда приходится быть постоянно начеку, ожидать неприятностей и держать в поле зрения того, кто может значительно усложнить жизнь своими выходками. Воровство еды, мелкие подставы не в счет, хотя и они уже начинали действовать на нервы. — Обязательно было наряжаться в сельские шмотки? — интересуется Юки, завидев ночью около открытой двери комнаты Тсунаеши его учителя в розовом платке и такого же цвета длинной ночнушке с пестрыми цветами. — Это конспирация. — Да тебя и без нее никто не знает. Не отбивайся от своего ученика. И лицо сделай попроще, доярки не выглядят так, словно планируют завоевать мир. И успевает нырнуть в свою комнату, быстро закрывая дверь. До слуха доходит, что по ту сторону что–то громыхнуло и распалось на части. Там, где несколько секунд назад была ее голова. Какой нервный репетитор попался. Лекция Реборна про пламя, про мафию и о том, что ее тоже не обошло это стороной, хоть немного поставило все на свои места. Стал понятен тот приезд Тимотео, работа отца. От этого на душе становилось еще хуже. Не получается давить вежливую улыбку на слова Реборна про то, что Иемицу и дед интересуются успехами детей, но получается контролировать ненависть, когда откровенно поставили перед фактом — она часть мафии и никуда не денется от такой судьбы. С трудом устояла над тупостью остальных домочадцев, которых волновали лишь хорошие оценки «Тсу-куна» и что на одного человека в доме стало больше. Как будто она единственная чувствовала давление на свою жизнь и попытки заковать ее покрепче. Что они хотят добиться этим? Наладить «хорошие» отношения? Показать, что Юки и Тсунаеши способны на большее? Или же боятся? Боятся, что кто–то из них выйдет из–под контроля и обернет силу против них самих? Кого они видели перед собой? Не злодейку. Проблемную младшую сестру. Девчонку, которая не умеет давать другим обещания, высокомерно смотрит на людей и бьет по слабым местам. Жизнь давно сделала ее одиночкой, заменив счастливый смех кривой усмешкой. Каждый раз, когда ускользала из дома, то чувствовала себя лучше. Казалось бы, так становится мишенью для других — тех, у кого на уме недобрые мысли. Но Юки не акцентирует на этом внимание. В конце концов, ей к сложностям не привыкать: доказательство — косой шрам на ребрах от лезвия, полученный еще в далеком детстве в одной из потасовок. Отстраненность скрывается за опасностью, заполняющей ее взор в моменты холодного расчета или пылкой злости. На самом дне. Там, где никто не увидит. Не поймет. Не достанет. — Ты даже не возразишь, что этот хмырь будет мучить меня? — восклицает Тсунаеши и тут же ловит лбом деревянную ложку, от силы удара которой чуть не улетел на несколько метров. Потирая покрасневшее место, сердито смотрит на зачинщика беспредела — Реборна. Тот же игнорирует подопечного и копается в тарелке с печеньем, будто подобное произошло не с его руки. — Ты мог бы открыть канализационный люк и кинуть в него пачку чая или упаковку кофейных зерен. Интересно будет посмотреть, как он нырнет туда следом, — отвечает так ровно, что чувствует — личный ад уже близко, дергает нервно бровью, а глаза хищно сужаются, предвещая неприятности. Тсунаеши же давится словами, испуганно косится то на сестру, то на Реборна, вжимая голову в плечи. — Не зазнавайся, Савада Юки, — набирающее обороты недовольство чувствует всеми фибрами, вдыхает глубже. Возможно, ей просто нужна эмоциональная встряска, чтобы в голове все вновь встало на свои места или вылетело нахрен за ненадобностью. — Что такое? Больше ничего сказать не хочешь? — с едкой усмешкой интересуется Реборн. — Таким темпом скоро твои умственные способности подвергнутся сомнениям. «Я подвергаю сомнениям твои умственные способности. Как печально, больше двух строчек из себя выдавить не получится», — разводит в мыслях руками, — «а ведь старалась же». И могла поклясться — у собеседника дернулся глаз. Ситуацию не спасает даже Тсунаеши, до сих пор сидящий за одним столом с ними — карие глаза широко распахнулись в страхе. — Ты не боишься меня, — констатирует итальянец. — Почему? Он уже начинает искать ее слабости. Хочет разобрать саму природу ее личности. Растерзать защитный бастион из равнодушия, проникнуть глубже, чтобы вытащить сдерживаемые эмоции, увидеть другую сторону. И ради такого готов причинить боль. Этого будет достаточно для понимания того, какую сторону раны лучше подцепить и какие ее края лучше развести в разные стороны. В том, что такой момент настанет — сомнений нет. — Почему? Я с тобой говорю, сестра никчемного Тсуны, — внимание Реборна полностью концентрируется на ней. Разворотом. Щелчком. Взятием на прицел. Юки не орет грязным матом, не выдает тираду проклятий, как это знакомство уже поперек горла встало. Лишь поднимает кружку с чаем и с шумом делает небольшой глоток, не разрывая зрительного контакта с собеседником. Удивительно, что та до сих пор не лопнула. — Ты странная, — выдает он спустя какое – то время. — Она хуже, — ляпает вдруг расхрабрившийся Тсунаеши, и сразу же с криком валится на пол из-за выбитого Реборном стула. Наверное, чутье подсказывает — сейчас наступит конец чужому терпению, а следом и чьему–то физическому благополучию, потому Юки медленно проводит языком по сухим губам, моет кружку в раковине, аккуратно ставя на место и разворачивается к цирку — Тсунаеши костерит Реборна за подлянку, а тот и ухом не ведет. — Прекращай лезть в мою голову, детектив доморощенный. — Куда собралась? — подобрался новый знакомый Тсунаеши. — Мыться и отрубиться, раз не могу напиться вдрызг. И первой шагает к дверям. В кошмаре просыпаться отвратительно, а в том, где ты проигрываешь — еще хуже. Ночью она снова уходит из дома. Пусть в темное время суток не было теплой постели, школы и однообразных монотонных будней. До сих пор в ушах стоит нытье Тсунаеши — будучи на год младше него и имея хорошие оценки за спиной, она занималась с отстающими учениками — позволял запас свободного времени. К тому же, на нее саму благотворно влияла обстановка, где внимание уделялось тексту, задачам и вопросам, а не тому, кто сегодня — угадайте — сорвал очередной урок. Учителя были только рады — может быть сестра повлияет заодно и на растяпу. Неудивительно, что он первым и попал под раздачу под аккомпанемент проклятий и бубнежа, что ничего не может запомнить. Он с ослиным упрямством воротил нос, обижался, что в классе его персона в самом конце списка по оценкам. Разве что не на самом днище. — Тсунаеши так вырос, — с улыбкой говорил отец перед тем, как уехать на свою «сверхсекретную» работу. — Юки, вы с ним замечательно ладите — голос льется патокой, — ты ведь подтянешь его оценки? У тебя хорошая успеваемость, да и труда не составит учить Тсуну, он ведь такой старательный мальчик. Нана говорила, что в его комнате в последнее время царит такой идеальный порядок и книг прибавилось. «Ты вспоминаешь про маму и старшего сына каждый раз, когда в отъезде, а наступает время втолкнуть меня в очередную яму, так я становлюсь тоже важной», — с иронией думает девушка, пропуская мимо ушей половину его речи. После редких разговоров с отцом Юки приезжает на побережье, где ветер промозглой сыростью дышит, а песок липнет к обуви, выкрашивая ее в бледно-серый цвет. Линия горизонта зыбкая, несмотря на отсутствие солнца полуденного и раскалящего его воздух жара. Кажется, что морю, зияющей пасти на лице суши, нет конца. Вдали небо лиловое, с водой смешивающееся сплошным маревом. Волны омывают босые ступни, пока Юки в бесконечную бездну вглядывается. Тот же штиль — внутри нее, раскатывающийся умиротворением стихии и спокойствием. Ногам тепло, будто долго-долго море под солнцем млело или вскипало, как вода на костре. Она глубже вдыхает: соль и свежесть. И хочется остаться среди этого мира и покоя, столь необходимого и желанного. Закрывает глаза, в шипение волн погружаясь, в их шепот настойчивый, липнущий к нему следами морской соли. Порывы ветра швыряют в лицо ее же волосы: ни следа от аккуратности. На мгновение поворачивает голову, утыкаясь лицом в мех на капюшоне. Ворсинки щекочут нос, и Юки чихает. Толстовка согревает. А еще служит напоминанием, что пора возвращаться. По ночам же в собственной комнате задыхается. Просыпается и вскакивает в холодном поту, от напряженных голосовых связок, от беззвучного крика. Каждый раз. Снова и снова. Ее выворачивает наружу — едва успевает до туалета добежать. От собственных слов. От яда в них. От легкомысленного смеха матери. Саваду рвало от отвращения, пока Реборн где–то гонял Тсунаеши в горах. Ей чужды прикосновения, родные объятия. Дико о таком подумать. В итоге, глотает обезболивающие таблетки. Хотелось вытащить эту дрянь у себя из груди, только бы заглушить фантомные приступы боли, когда рядом оказывался носитель янтарного пламени. Раненым зверем забивается в самый темный угол комнаты и прячет голову в коленях, обхватывая их руками. Пальцы с силой впиваются в кожу в попытке встряхнуться. Ногти вонзаются в ладони — «полный порядок» на дне расширенных зрачков проникает не в тело, но в душу. Разносится по углам фантомным, распространяет мертвое спокойствие. К слову, еще в младшей школе к ней решили подойти несколько будущих «друзей». Мать одобрила и радовалась таким приятелям дочери. Но Юки уже позже узнала — те просто играли свою роль, ведь так удобно дружить с отличником, да и семья ее не бедствовала. — Это все ты! — взвизгивает девчонка с перекошенным лицом. Ее каштановые короткие волосы торчали во все стороны, а кулаки были крепко сжаты. Остальные подруги стояли за ее спиной и зло сжимали губы. — Это из–за тебя теперь меня отчисляют из школы! Из–за того, что меня видели с каким–то старикашкой в лав отеле, да еще якобы я побила все стекла в школе, но это не так! Я знаю, что это ты подстроила! А другие из нашей компании получили низкие оценки по математике и им урезали карманные деньги! Мои родители были в ярости! Я теперь с такой репутацией ни в один престижный вуз не попаду! Юки делает шаг вперед, и девица тушуется под холодными голубыми глазами, ощутимо вздрогнув. Поравнявшись с шатенкой, Савада тихо шепчет ей на ухо: — Это был твой план. Твоя идея. Ты сделала это с собой и остальные ничем от тебя не отличаются. И замечает, как у той от понимания расширяются глаза, а губы начинают дрожать — вот–вот заплачет, но ей все равно. Она проходит мимо застывших школьниц, так и не посмевших слова сказать. Мириться с ними не собиралась. Если честно, их обиды и непонимание уже надоели. Не стоило даже давать им шанс, а ведь надо было прислушаться к себе. Желчь так и льется в мыслях, а нередко облачается в слова. Юки увлекается одиночеством. Прекрасная альтернатива самоедству. Ей бы, по–хорошему, накопив достаточно средств, свалить из чертового города с небольшой спортивной сумкой на плече. Желание бежать не то что из Намимори, а из страны в принципе становилось все привлекательнее. Хотелось в толпе раствориться и без оглядки нестись, пока ноги ныть не начнут от острой боли, все в крови и пыли. Сесть на ближайший самолет и где-то в Европе спрятаться, пусть даже в самой вонючей помойной яме — лишь бы там, где вовек не найдут, даже если постараются. Но слежку за домом чувствовала всем своим нутром. И ставила на то, что отец имеет к этому наверняка какое-то отношение. Еще рано. — Почему ты поссорилась с друзьями? Что тебе опять снова не понравилось? — причитал старший Савада. — Вот давай только без этой дребедени и попыток убить мою самооценку. Не влезай в чужие дела, горе–психолог, крепче спать будешь. — Они милые и всегда так вежливо общаются, даже не смеялись, когда я на ровном месте упал. Естественно. Они угорали, когда ты отвернулся, да еще и слухи по школе пустили. — Мы точно про них говорим? Вот я знаю — нет. — Неправда! Такого быть не может, чтобы они были плохими людьми! — Динь – динь, у меня для тебя плохие новости, — Юки ухмыляется, а Тсунаеши бросает на нее гневный взгляд. Снова выставляет адским созданием, но к такому уже привыкаешь. Прячет блеск в глазах, иногда позволяя выйти на свободу эмоциям и творить хаос. Мысли путаются, губы искривляются совсем не мило, а новый обидчик на горизонте готовится получить удар по роже за свои слова о ее внешнем виде. Так ли неправильно? Она слушает рок–группы, тренируется на баскетбольной площадке, отбивает мяч и делает броски до того момента, пока на улице совсем не стемнеет. И чувствует только глухое раздражение. Вся ее жизнь превратилась в возгласы о том, какой Тсунаеши неуклюжий. Юки даже в школу другим маршрутом стала ходить, только бы не слышать об этом от каждого встречного. Казалось, всем надо ему об этом обязательно напомнить, а тот только смеялся. Савада закидывала в рот мятную жвачку. Та хоть как–то помогала усмирить порыв его треснуть, а вместе с ним каждого тупого сопляка, орущего о том, что сегодня он не опоздал в школу. Одиночество заставляет жить по–другому. Прогуливаться по темным улицам, встречая по пути компанию ребят, где обязательно находится какой–нибудь наглухо отбитый тип. Неважно, что он может сделать с другими — ударит, порежет ножом или заставит пройти через ад. Юки от этого лучше. Пока в городе сплошная тьма, которая пугает многих людей своими звуками и неясными силуэтами, она позволяет себе быть расслабленной. Уйти в отрыв. Город Намимори зажигается сотнями огней. Ярким светом витрин, жилых домов и привычными неоновыми отблесками. В свете тусклых фонарей в руке блеснули ключи от машины одного из задир в пабе. Она проходит около парковки и нажимает на кнопку. Одна из машин отозвалась миганием фар, и спустя несколько минут Савада захлопывает дверь серой субару, вдавив в пол педаль. Оставляя позади дерьмовое настроение, проблемы и каждодневные придирки, мчалась, куда глаза глядят, лавируя в потоке машин, поворачивая с визгом шин. Возникшая на пути случайная патрульная полицейская машина ничуть не пугает. Включает заднюю передачу и едет на той же скорости, что и до этого. Объезжая сигналивших ей водителей, Юки испытывала какое–то мрачное удовлетворение. Высовывает голову в открытое окно под потоки прохладного воздуха и кричит ругательства от бурлящего в крови адреналина. Пусть все думают, что сошла с ума. Наплевать. Для нее это было свободой. Будь то драки или угон машины. Фонарные столбы и автомобили замелькали словно в ускоренном режиме на видео, когда Юки свернула с какой–то улицы и поехала по главной дороге, убрав заднюю передачу. Пару раз чуть не въехала в кусты, еле успевая выровнять руль. Еще один — увернулась на перекрестке от летящей навстречу машины. Если бы леди Случайность не чмокала ее каждый раз перед сном в губы, давно уже пришлось бы вариться в адском котле. Шум двигателя заглушали только гудки водителей и скрежет тормозов, когда те видели, как она обгоняет других без сброса скорости. Наблюдает, как практически растворяется в потоках ветра. Не страшится во что-нибудь врезаться или передать близкий привет местному обрыву — шум в ушах казался незначительной помехой. Она ощущает себя живой, когда стрелка на спидометре переваливает за сотню. Остается наедине с ощущением раскованности, легкости, извилистой дорогой, простирающейся на несколько сотен тысяч километров, и звездами на темном покрывале небосвода над головой. Перекрикивать автомобильные гудки, что раздавались то тут, то там, было необязательно. Каждый мог лицезреть выставленный в окно средний палец. Но с рассветом Савада Юки вновь завязывает высокий хвост, не позволяет себе небрежности в одежде. И смотрит на свою комнату — единственное место, куда вход посторонним заказан, ощущая, что даже тут тяжело дышать. В этой клетке.