Жизнь Хатидже Турхан-султан.

На следующее утро Атике султан была вынуждена покинуть Топкапы, поскольку её муж, Кенан паша, прибыл за нею во дворец ради того, чтобы забрать безутешную жену туда, где, по его мнению, ей будет лучше, чем в этом злополучном месте. Валиде султан и Падишах с полным доверием передали султаншу в его руки и вроде как освободились в какой-то степени от заботы над ней, такой беспомощной и убитой горем. Словом, паша избавил их от тягостной обязанности над дочерью и сестрой, которая всеми силами отталкивала поддержку, предлагаемую матерью и братом, желавших помочь ей, ибо видеть её в таком виде для них было воистину мучением. После же обеда в этот день тихой церемонией прошли похороны султанзаде, смерть которого подтвердил главный лекарь Топкапы, сообщивший, что Абдулла скончался от непродолжительной болезни, начавшейся примерно после отъезда его матери и которая незаметно для всех убила его. И не возникло затем у многих сомнений, что султанзаде заболел лишь от отсутствия матери, которую он горячо любил, как никого во дворце. Все там знали, что мальчик засыпал только в присутствии матери, под её голос и в глубокой уверенности, что она рядом и никуда не уйдёт от него. Никто, наверное, не забудет дня, когда султанша неделю назад покидала свой дворец и оставляла там султанзаде на попечение нянек, служанок и аг, которые едва могли успокоить мальчика, желающего уехать с матерью в Топкапы, но поскольку уже тогда у него проявлялись признаки болезни, впрочем, которой он часто болел, его оставили во дворце. Слуги были убеждены, что болезнь его пройдет так же, скоро, как и обыкновенно, но, по-видимому, отъезд матери дал осложнение, и мальчик третьего дня так сильно захворал, что Салиха ханым хотела было написать своей госпоже об этом, но подумав вновь, она решила не отсылать письмо, сославшись на излишнее беспокойство на этот счёт. Сейчас все во искренне сожалеют, что они напрасно надеялись на скорое выздоровление султанзаде, и теперь слуги во дворце только молятся, чтобы боль от утраты поскорее ушла, оставив все воспоминания о печальном позади. Лишь спустя пару недель после отъезда Атике из дворцового воздуха испарился ядовитый туман печали, и вновь затем воцарилось в Топкапы величественное молчание, прерываемое изредка звонким присутствием здесь юных красавиц гарема. Время торопливо бежало вперёд и желало всецело задерживать своё внимание на одной только утрате несчастной матери, мир для которой погиб или же только потерял смысл. Впрочем, это же время и отдалит её от этого злополучного дня, хотя и не искоренит из неё воспоминания о нём. Ибрагим же в последующие дни мало пёкся о том, что происходило вокруг него и государства Османского. Он так страстно увлёкся своим гаремом, что подобный интерес его заставлял удивляться многих, в том числе и Валиде султан. Она, хотя, совсем не была этим огорчена или раздражена, даже напротив: ей вновь, как и прежде выпал шанс вкусить сладко - горький вкус власти. Кёсем дошла до того, что она стала устраивать собрания, на которые приглашались, по обыкновению, все государственные мужи, играющие хоть какую роль в исполнении её власти. Подобное ничуть нельзя было назвать наглостью или дерзостью, поскольку это позволяло её ставленникам создать таким образом видимость того, что их присутствие важно́ и необходимо для блага государства, и вследствие чего их влияние безукоризненно возрастало в глазах тех, кто яро выступал против власти Кёсем. А таких было вполне достаточно. Впрочем, сама Кёсем могла посчитать их по пальцам, потому что у неё было везде много рук, готовых считать что-либо по пальцам. Так, она с полной уверенностью в своих протеже и великом визире, Кеманкеш паше, отдалась в объятия своего злейшего врага и вкупе преданнейшего друга - политику. Стоял весьма тёплый день для начала апреля, когда в воздухе стали появляться запахи, предвещающие скорые перемены. И в самом деле: всем визирям была разослана весточка о новом совете, на котором непосредственно будет присутствовать сам султан. Данное известие всех взволновало, а именно пугало всех присутствие падишаха. Никто и подумать не мог, что в такой прелестный весенний день султан порадует своих рабов своим появлением на совете дивана. Это было поистине уникальное явление. Собрались они в назначенный час и выстроились в неровный ряд ещё до того момента, как в дверях появилась фигура Султана. Они недоуменно до этого переговаривались меж собой. Больше всего восклицал Силахдар паша, успевший к сему моменту подольститься к Валиде султан и наметится к ней в зятья. Чёрные глаза его метались по коричневому от пыли и грязи ковру, а губы бесперебойно шевелились в разговоре. Остальные паши, насупившись, слушали его и легонько кивали головами, на которых столбом стояли высокие тюрбаны, внося в разглагольствования свою лепту. Единственно, Кеманкеш паша, стоявший у трона, как и должно́, сжимал челюсти до желваков от одного только присутствия здесь Мустафы и красноречиво молчал: так глубоко он ненавидел этого вечно заискивающего и двуличного змея. Выжидая прихода султана, он успел тысячекратно проклясть его за сказанные слова. — Что же, все мы и в самом деле сможем теперь лицезреть нашего падишаха... Единственно, я могу усомниться в том, знает ли он, зачем ему являться сюда. Я слышал от некоторых лиц, что дело чрезвычайной важности, дескать падишах должен знать об этом. Но ему то будет интересно знать то, что здесь обсуждается? Что говоришь, Мехмед паша? Что же... Да, так и есть. Мы должны хранить молчание, дабы остаться в живых. Если бы мои слова были услышаны не теми ушами, меня бы вздёрнули на плахе. Это только в лучшем случае... Кеманкеш паша не выдержал: — А в худшем - вы уйдете в отставку? - сказал он басом. Силахдар обратил свой взор на Кеманкеш пашу и невольно насупил густые чёрные брови. Темные глаза его прошлись по изувеченному в пожаре лицу великого визиря и, как бы насмехаясь, он ответил незамедлительно: — В худшем - меня бы лишили должности, а затем казнили. Один визирь преклонных лет ответил: — Мне казалось, что именно так и делают по обыкновению? — Вы, паша, - обратился к нему Силахдар, - несомненно правы, однако бывают и исключения... Паргалы Ибрагим паша, к примеру. История гласит, что султан Сулейман Великолепный приказал казнить своего великого визиря, когда сам находился во сне. Ибрагим паша был казнён великим визирем. В зале повисло напряжённое молчание и как раз в этот момент вошёл падишах со своей свитой, а именно с Джинджи ходжой. Появление последнего произвело на присутствующих здесь визирей необычайное волнение. То, как этот человек вошёл в эту залу, каким взглядом обвёл их изумлённые лица, как жеманно он начал перебирать подол своей богатой одежды, когда сел на тахту, стоявшую вблизи трона падишаха - всё это поразило пашей. Даже тюрбан, скрывавший лысую голову Джинджи говорил об одном лишь его высоком положении, не говоря о перстнях, украшавших все десять пальцев, и соболином мехе на могучих плечах. Также заметили, что держался он с повелителем весь совет чрезвычайно развязно, не боясь сказать что-нибудь лишнее, как боялись делать это остальные. При любом удобном случае не робел вставить своё слово, которое повелитель считал едва ли не самым важным на совете. И что более удивило всех, так это то, как переменился султан за столь короткое время. Вместо болезненного юноши с вовсе не царственной осанкой и тихим и измученным голосом, они встретили совершенно иного человека. Поразила их эта перемена, произошедшая за два месяца. Появился перед ними совершенно новый, вернее даже сказать, обновлённый человек. Перемена эта коснулась и его облика: взгляд стал более уверенным, а тело скинуло с себя оковы прежней напряжённости. Он заметно пополнел, что несомненно пошло ему на пользу; стал шире в плечах и поясе, и могло показаться даже, что он стал покрупнее. Лицо его теперь украшала клинообразная густая черная борода, а серые глаза просветлели и словно стали излучать свет. Сомнений не было - женщины повлияли на него наилучшим образом. Изменился он не только внешним видом, но и внутренним своим содержанием. Разумеется, кое-какие привычки и особенности остались при нём, однако то, как стал он рассуждать и мыслить, удивило многих. На протяжении всего совета он принимал своё непосредственное участие и даже говорил порой совсем неглупые вещи (как предполагали многие перед советом), однако наблюдалась в нём теперь такая ленивая безучастность ко многим важным вещам, что наверняка возмутило визирей. Хотя нельзя было сказать, что он прослыл в тот миг человеком равнодушным. Когда начали рассматривать вопросы о бедственном положении людей, пострадавших в пожаре, случившемся в районе Фатиха, он с глубочайшей страстью стал высказывать свои мысли на этот счёт и приказал слугам, чтобы ни один человек, которого коснулась эта беда, не был лишён его милости. — Почему же я, сидя в таких замечательнейших условиях, не должен думать о людях, которые страдают и мучаются?! - восклицал он и косо поглядывал на Джинджи, внимательно изучавшего его, - я же, как тень Аллаха на Земле, не могу закрывать на это глаза и просто обязываю своих подданных вмешаться в это дело немедленно! Что это такое? Почему мне только сейчас говорят о том, что произошёл пожар, унесший десятки жизней? Силахдар паша, я доверяю это дело тебе, поскольку доверие моё к тебе безграничное... Ты служил верой и правдой моему покойному брату и, дай Аллах, так же прослужишь мне. По завершении совета дивана все, за исключением, султана, Джинджи и Кеманкеш паши, покинули залу. Мустафа неуверенно качался с пятки на носок и раздувал во вздохе сильную грудь. Голова его глядела вниз, на обувь на падишаха. — Повелитель... — Говори, Кеманкеш. — Есть разговор... Однако, - он то и дело поднимал глаза на Джинджи, - без посторонних. — Что ж... - произнёс Ибрагим, но увидев вопросительный взгляд своего фаворита, продолжил уверенно, - Джинджи ходжа здесь не посторонний, я доверяю ему ровно так же, как и Силахдару. Я ведь так нынче говорил, так? — Повелитель, относительно этого я и хотел с вами поговорить. О Силахдаре аге. Я понимаю, что этот человек уже как десять лет служит Османскому государству, и за ним никогда не замечали недостойного поведения... — Но? - продолжил Джинджи, видя, как смутился Кеманкеш. — Если тебе есть, что сказать, то говори, - ответил султан. — Этот человек недостоин того, чтобы находится здесь, у вашего плеча. Мне не хватит дерзости сказать вам о нём то, что испортит его в ваших глазах, но вы только должны знать, что я этому человеку не доверяю, и теперь доверие моё к нему испорчено навсегда! Если вы прислушаетесь к моему мнению и... — На каком основании наш падишах должен слушать твоё мнение, а? - воскликнул вдруг Джинджи и распростёр руки, - если у тебя есть доносительство - так выкладывай, а не выдвигай свои предположения! Кеманкеш окончательно рассеялся под натиском этого колдуна, и моментально он рассердился. — Хусейн эфенди, не заставляйте меня гневаться перед повелителем, вы не в том положении, чтобы упрекать меня в чём либо! Я не намереваюсь продолжать беседу дальше в присутствии этого человека, повелитель, - ответил он весьма чётко и терпеливо, как бы понимая, что резкостью это дело не решить, - если позволите, мой султан, я зайду к вам вечером и выскажусь о том, что хотел сказать давеча. Ибрагим отпустил его, зала вновь опустела. Этот случай заинтересовал Ибрагима всерьёз, и он в самом деле намеревался устроить аудиенцию с Кеманкеш пашой, дабы разузнать поподробнее, о чём тот хотел сказать. Однако в тот вечер не суждено было великому визирю с падишахом встретиться, поскольку произошла встреча Валиде султан и Джинджи ходжи (так же заинтересованного в этом вопросе). Последний, между прочим, уже играл роль не столько целителя-лекаря, а фаворита и советчика. Многих такой расклад немало возмущал, ибо никому не хотелось, чтобы в советники шли люди невежественные и непросветлённые, вроде этого колдуна, верующего в высшую силу и джинов. И он, впрочем, своей верой прельстился к султану и сделался его любимцем, после всех наложниц, разумеется. Так, в тот вечер Джинджи, собравшись, решился незамедлительно встретиться с Кёсем султан, поскольку чутьём своим знахарским чувствовал, что необходимо обратиться именно к ней. Сразу после совета дивана он, вопреки ожиданиям повелителя, отправился в свои покои, расположенные в той же части дворца, что и опочивальня султана, и, войдя в ним сразу же схватился за перо, чернила и бумагу. Написав два-три предложения размашистым почерком, он передал его чёрному слуге, заранее предупредив его, что если оно попадёт в чужие руки, то он скормит его рыбам в Босфоре. Спустя полчаса он получил ответное письмо и вдруг засуетился и стал бегать по богато убранной комнате. Слуга рассеянно смотрел на него. — Чего встал, вахлак? Свободен! - крикнул ему Джинджи, и тот вмиг очутился по ту сторону двери. Спустя какое-то время и сам Джинджи оказался уже далеко от своих покоев и с нетерпением ждал Валиде султан. Появилась она в небольшой темной зале и с неудовольствием посмотрела на знахаря. На плечах её лежали темнеющие соболиные меха, куда она сжимала кажущуюся моложе своих лет тонкую шею, в руках, украшенных кольцами и перстнями, хрустели янтарные чётки. Упрямые губы были надменно сжаты, а серые раскосые глаза упорно метали молнии. Сюмбюль ага, пришедший с ней, шёл за нею по пятам, ссутулился и исподлобья посматривал на свою госпожу. — На каком основании ты смеешь писать мне и просить аудиенции? Ты забываешь, для чего ты здесь?! - сдержанно, отчеканивая каждое слово, проговорила Кёсем, - Я взяла тебя во дворец для того, чтобы ты лечил нашего повелителя, но не для того, чтобы ты назначал мне встречи, ради разъяснения твоих проблем. — И тем не менее вы пришли, моя госпожа... - лукаво улыбнулся знахарь и оскалил клык, выглядывающий из под усов. — Да как ты смеешь, поганец, так с самой Валиде султан говорить! - вскипел Сюмбюль, выглядывая из-за спины султанши. Но Кёсем остановила его жестом. — Чего ты хочешь? - спросила она. — Единственное, чего я желаю - это блага вам и нашему повелителю, султанша... — Но ты не для того позвал меня, чтобы сказать это? Говори, что у тебя на уме. — Я всегда восхищался вами, султанша. Не всякая султанша способна на то, что способны вы. Даже султан... Словом... Вы исключительная женщина. Исключительность ваша заключается в том, что вы обладаете властью, причём властью почти неиссякаемой... — К чему ты ведёшь? - спросила Кёсем всё так же строго, хотя и с некоторой дрожью во властном голосе. — К тому, что вы, потеряв власть, не перестанете быть исключительной женщиной. Кёсем гневно и вопросительно посмотрела на него, но промолчала. Лишь её ладонь сжалась, и чётки, лежащие у неё в руке, глухо хрустнули. — Я всего лишь хочу служить вам и повелителю и хочу сделать всё ради вашего блага. Дело в том, султанша, что в совете дивана есть человек, взгляды и убеждения которого могут навредить... Гм... Вам. Но я вижу, взгляд ваш хранит непроницаемость - значит, вы догадываетесь о том, что в существовании этого человека нет сомнений. — Разумеется. Моя политика не всем может оказаться по душе, что и порождает рознь. Это неотъемлемая часть моей жизни. Но поскольку ты вдруг заговорил об этом, значит против меня ведутся козни, - отвечала Кёсем, и на её лице появилась лёгкая ухмылка, - что на этот раз собаки лают за моей спиной? Джинджи внутри вздрогнул от этих слов и как можно тише вздохнул, а затем, посмотрев на Кёсем, потёр ладони. — Все мы знаем о вашем намерении выдать дочь покойного Мурада хана, Исмихан Каю Султан, за Силхадара Мустафу пашу, и я же целиком и полностью поддерживаю этот замысел... — И что? - голос Кёсем стал срываться на крик, - какое тебе до этого дело?! — Вся беда в том, Валиде султан, что за вашей спиною ведётся двойная игра, свидетелем которой нынче я стал... Ведь вы, моя госпожа, обязаны знать обо всём, что происходит в вашем окружении - и потому я решительно желаю оповестить вас о том, что планам вашим желают помешать, дабы вы не оставались в неведении. Словом, один человек желает не только вмешаться в дело, связанное с браком светлейшей нашей султанши и Силахдар пашой, но и вмешаться в жизнь паши вообще. Если вы не желаете потерять такого важного для вас человека, вам необходимо найти в совете людей чуть получше тех, которых имеете, ибо ни один из них не объявил вам об этом событии, немаловажном, надо заметить. Так что я готов... Кёсем вдруг встрепенулась. — Да как ты смеешь говорить мне об этом? Ты вновь забываешь, зачем ты здесь. Я не намерена вести подобные разговоры в обществе, подобных тебе, - и она уже развернулась, чтобы уйти прочь, - впредь не смей более посылать мне своих рабов с просьбами об аудиенции, в противном случае наживёшь себе врага в моём лице! Джинджи заторопился, испугался, но успел прокричать ей вслед пару слов: — Усомнитесь, моя султанша, в преданности вашего слуги, Кеманкеша Мустафы паши, и тогда избежите множества несчастий... Кёсем не собиралась возвращаться обратно, но была немало удивлена услышанным; более того, она была потрясена. Евнух, бегущий позади неё, едва поспевал и только разочарованно кивал головой. Они преодолели почти четверть дворца, и тогда Кёсем вдруг остановилась, будто бы в озарении. Она прижала ладони, сжатые в кулаки, с чётками к груди и как бы в замешательстве посмотрела вперёд себя. Губы в задумчивости сжались в тонкую нить, а глаза чуть прищурились. Сомнение, прожигающее дыру в сердце, вновь дало о себе знать. Она уже сбилась со счёта, вспоминая о том, сколько раз ей приходилось в таком остолбенении выходить из колеи. Она была вынуждена вновь бороться сама с собой ради не только своей будущности, но и будущего всего государства. Взвалив на себя такую неподъёмную ношу, она обрекла себя на бесконечные метания между тем, что верно, а что нет. Так и сейчас ей пришлось мыслить о том, как ей поступить. Словам Джинджи ходжи в полной мере верить она не могла, но искра, отлетевшая от слов его, не затухала и только тлела всё более, прожигая в древе доверия смуту. Кёсем была уверена в Кеманкеш паше наверняка, но искорка всё не давала покоя. Она всё ещё была до крайности зла на знахаря, но чувство это замещалось опасением и подозрениями. От быстрой мысли щеки её запылали, несмотря на заметную прохладу в этот апрельский день. Стояла она так с минуту, пока Сюмбюль ага не полюбопытствовал у неё, в здравии ли она. — Сюмбюль, - медленно, отчеканивая каждую букву, проговорила она, - сопроводи Каю Султан в покои нашего повелителя. Возможно, мне предстоит поспешное решение.