The chaos is you. Paradise

Don't Dwell — Barnacle Boi

Февральский вечер багряным полотном окутывал город — заходящее солнце в последний раз озарило пространство мягким узором. Бегущая нить розоватого заката неслась по крышам, огибая вокруг тонкие деревья и целуя острые ветки. Она тянулась по всей округе и окутывала заботливой ладонью. Полупрозрачные облака тянулись тонкой пеленой по пространству темнеющего неба, пропуская из себя чарующий закат. Сладкая фиолетовая строчка света мягко остановилась на ярких широко раскрытых глазах. Их зеленоватый оттенок наслаждался открытым видом на что-то такое, что нельзя описать завуалированными словами о свободе и красоте. В пурпурно-пунцовом и была настоящая свобода, жизнь. Душа мечтала заглянуть за мешающие дома и баннеры, нырнуть за солнцем вслед, очутившись в пространстве томительного восторга. Тело окутывало приятное тепло, слабый ветерок щупал тонкую кожу, покрытую темноватыми веснушками, и проникал под больничную бельевую хлопковую тряпочку с двумя завязками на спине. Тонкие ноги покачивались под бегущий ветер слабыми волнами, как на пляже в большом и ярком городе, вдалеке от него. Изуку сидел на подоконнике открытого настежь больничного окна. Его завороженные зрачки не отрывались от линии горизонта, наблюдая, как быстро и плавно садится светило вниз, по ту сторону. Была бы его воля, он, как Питер Пэн, воспарил по невидимой лестнице и полетел туда, куда его тянул румянец заката. Но он не птица, чтобы летать — фантазия сделала это сама. Он обладал огромной необузданной фантазией, по его воле, был бы талант, оживали картины, ходили песни и танцевали книги.        К сожалению, за всю свою жизнь он мог только провожать закаты, и ни разу не опуститься вместе с ними. Изуку ощутил присутствие справа от себя — крепкие руки опустились рядом с его бедром, облокотившись о широкий подоконник. Указательный палец мягко водил по открытой части тела, кожа покрывалась приятными мурашками от незатейливой игры. — Снег исчез. И правда — недавний снегопад не оставил после себя практически ничего. Только пару маленьких лужиц на белесой траве. Снег был в их местности огромной редкостью — а в этом году он шел несколько раз в январе (по словам посетителей и врачей) и один раз в начале февраля, вчера. Всему виной проклятое глобальное потепление — осадков в Калифорнии становилось всё больше, дожди частым образом накрывали штат, и такой чарующий заход солнца показывался все реже. Оттого и желаннее он был. — Я его совсем не видел, — еле слышимо ответил Изуку, наклонив голову вбок. Не хотелось громко говорить, потревожить такой вечер было кощунством и превеликим святотатством. Ветер словно услышал его, оббегая его короткие темно-болотные кудри. Рука потянулась к темнеющему горизонту, но схватить чудо не удавалось. Слишком обычным он был. Рука окуталась темным фиолетовым, обнажая при взгляде все неровности и шрамы. Изуку убрал руку назад. — Тебе не разрешали сидеть вот так, — сказали ему со слегка уловимой суровостью. — Упадешь. — Значит, ты поймаешь. Ответом ему послужил короткий смешок — Изуку повернул голову. Лицо Катсуки было спокойным и уютным. Красные глаза смотрели на иллюминацию вечера, и в профиль острые черты лица смягчились. Винный сиреневый закат обрамлял выразительный ровный нос, полуоткрытые губы и округлый подбородок. Светлая челка спадала на такие же русые расслабленные брови, слегка покачиваясь под ритм слабого ветра. Укор со стороны парня не был упреком — обычным замечанием. Изуку знал, что Катсуки хотел сесть с ним рядом, но повязка на ноге едва ли позволяла ему передвигаться. Бакуго был одет в такую же больничную простыню. Она ему неимоверно шла — подчеркивала мускулистые плечи и ровную спину. Близость тела грело, куполом окутывало уютной разнеженностью. Палец продолжал вести линию по бедру, жестом указывая на своё присутствие. Изуку было уютно и безмятежно, он давно не ощущал такого чувства. Ощущения принадлежности к своей жизни. В подкорке мозга включилась видеозапись, Изуку постарается запечатлеть абсолютно все моменты этого вечера как осознания того, что тяжелая участь миновала. Хотя бы на сегодня. И Катсуки был до неприличия привлекательным, Изуку смотрел на закат через отражение в его глазах. Новые небольшие шрамы на картине лица украшали сильнее, чем бы их не было. Короткая жестковатая щетина придавала легкую небрежность. Жаль, у Изуку нет сейчас фотоаппарата — пол жизни бы отдал за то, чтобы сделать фото. Надеялся, что память его не подведет. Катсуки ощутил его взгляд на себе и плавно повернул голову. Его губы тронула чуть уловимая улыбка. — Не поверишь, но за целый месяц я ещё ни разу не курил. — Это огромное достижение. Может, стоит тебя оставить подольше в больнице? — Воздержусь. Изуку заразился приглушенным смехом. Казалось, всё в этом вечере понизило свою громкость — птицы еле щебетали, машины практически не шумели, и общий гул городка затмился под темным небом. Закат бросал последние лучики, задерживаясь насколько мог. Скоро и он уйдет, отдавая власть тихому мраку.        — Скоро комендантский час, — невзначай произнес Изуку, задумываясь над возникшей мыслью. — И что? — спросил Катсуки, устраивая подборок на плече зеленоволосого. Левая рука обняла туловище Изуку. Он не упадет, хотя такого желания не было и в помине. — Есть идейка. — Нутром чую, что твоя жопа давно в приключениях не бывала. — Нас же скоро выписывают, — объяснял Изуку, обернувшись. Их носы практически соприкоснулись. — Почему бы не повеселиться напоследок. — Что ты подразумеваешь под «весельем»? — изогнул бровь блондин, обдавая лицо Изуку теплым выдохом с привкусом медикаментов. — Сейчас увидишь, — не дав себя поцеловать, Изуку поднял ноги и быстренько спрыгнул с подоконника. В палате резко стало темно — искусственный свет пробивался в щели между дверью и плиточным полом. Света и не требовалось — недовольный взгляд Катсуки можно быть проглядеть и в кромешной темноте. После недавнего тяжелого состояния Изуку держался донельзя уверенно — то ли на это повлиял закат, то ли он начал свободнее дышать. Катсуки не мог не выглядеть озабоченным — тело кудрявого парня не до конца стабилизировалось от постельного режима и приемов лекарств, да и болезненная худощавость отягощала состояние. Но в глазах Мидории блистал прежний огонек азарта, его не заботило слабое тело, как заботило Катсуки. Ладно он — нога пройдет, как и остальные раны, не раз такое приключалось с ним за всю его непостоянную жизнь. А Мидория казался таким хрупким, что Бакуго не мог не переживать. Объятия были чуть ощутимыми, легкими. Казалось, приложи небольшую силу, и все кости парня тут же переломаются. Но Изуку такого не ощущал. Его душа горела, наконец-то была жива. Она была сильнее телесных недугов, питалась энергией, заражая Катсуки. Он замечал, как они обменивались своей энергией, то забирая, то отдавая. Невидимый обмен шаткими эмоциями придавал уверенности. Катсуки быть слабым запрещено. Такая же мысль бегала и в голове у Мидории. — Ты просто конченый. Такую фразу Катсуки выдал, когда Изуку спер откуда-то инвалидную коляску и заставил блондина сесть в нее. Силой тому послужила настойчивость — да, иногда, или даже крайне редко (невозможно) Бакуго шел у него на поводу. Может, потому что идея пошуметь в мертвенной больнице не казалось идиотской. Он тоже хотел сбросить напряженность и хотя бы раз повеселиться. — Только сейчас понял? — широко улыбнулся Изуку, повышая скорость бешеной коляски. Двумя руками держась на ручки, он одной ногой ускорялся, а другой стоял на металлической конструкции, соединяющей два колеса. Громкие отскоки колес о плитку заполоняли весь длинный коридор. — Давно. Прижиться с этим трудно. — А ты попробуй, — Изуку в шутку дернул коляску вбок, намереваясь зайти в поворот боком — как это делают профессиональные дрифтеры на японских тачках. Мидории стоит поучиться этому побольше. Катсуки от резкого движения вцепился в ободки больших колес и показал парню своё набухшее раздражение. — Кто ж так делает, — буркнул он, наблюдая, как веселье на веснушчатом лице ничуть не ухудшило его недовольство. Только раззадорило. — Это нужно делать по-другому. — Научишь? — Только через мой труп. — Слабое оправдание. А пока побудь моим подопытным в этой одиночной гонке. — Тц, и во что я ввязался из-за тебя, — Катсуки опустил голову на ладонь согнутой руки. В его глазах промелькнули вспышки интереса. И он сдался, усмехаясь. — Ха, ладно, твоя взяла. Валяй. Изуку взял скорость выше, насколько позволяла длина пустого коридора и слабого света от настенных ламп. Останавливаясь практически у стены, он быстро разворачивался и, отталкиваясь от той же стены, летел обратно. Катсуки возложил на себя ответственность управляющего — Мидория мог терять управление от набора скорости, и тогда блондин вел их по прямой, без увиливаний в стороны. Мидорский азарт попал и на него — жаль, что его старенький автомобиль сгорел. Они бы прокатились по ночной трассе, со шлейфом отдавая на поворотах. Что-что, а Бакуго умел водить в стиле дрифта — часто принимал участие в ночных гонках в Анджеле. И частенько возвращался с желанной победой. — Немедленно прекратить, молодые люди! Им пришлось резко затормозить. Прибежавшая на громкий звук медсестра встала на пути, раскинув руки по сторонам. Её грозное лицо покраснело, смотря на ни в чём не повинных (по их версии) парней. — Что вы устроили? Комендантский час уже давно настал, быстро разойтись по палатам! — Да ладно вам, дайте немного позабавиться, — ответил ей в шуточной манере Изуку, устраивая руки на плечах блондина. — Тут такая тоска смертная — вешаться хочется. — Мистер Мидория, вам немедленно нужно вернуться в палату. Вы ещё не до конца пришли… — Пришел в себя? — закончил за неё фразу Изуку, нарочно прыгая на носках. Катсуки и не замечал такой бойкости и наглости от парня. Скорее, помнил её в начале учебного года. За то время Мидория в его глазах становился мягче и ранимее. Видимо, вывел своих демонов погулять. Ему оставалось только с интересом наблюдать за историей. — Как видите, я в полном порядке. — Вернитесь к себе, быстро. Требовательный возглас не тронул ребят. — Отойдете? — мотнул рукой Бакуго, приказывая медсестре удалиться. — Ехать мешаете. — Мистер Бакуго, вы… — Это желание больных людей, — прервал её снова Изуку. — Вы же должны лечить людей, разве не так? А мы психически неизлечимы. Это такая современная терапия — кататься на инвалидной коляске по больнице. Вы разве не читали свежую статью из всемирной медицинской ассоциации? Психиатрическая терапия с помощью физической нагрузки помогает… — Ладно, чёрт с вами, — сдалась медсестра. Поток слов Мидории было не остановить — думать и анализировать он умел профессионально. В глубине души Бакуго был даже горд за него. — Только не так громко, вы разбудите остальных пациентов. Проблем только не хватало заработать. — Ваше великодушие будет кармически вознаграждено, — усмехнулся Изуку. Его взяла. — Я сообщу богу о вас. — Стоило всё-таки перевести в психиатрическое отделение, — бубнила себе под нос медсестра, смотря за удаляющейся коляской. — Их бы там приструнили. Изуку завернул за очередной угол и остановился. Перед ними очутилась дверь в медицинский отсек. — Психически неизлечимы? — с насмешкой вспомнил фразу веснушчатого Катсуки, поднимаясь. — Скорее ты. — Ты тоже. Неизлечим от меня, — Изуку помог ему подняться, хотя и не стоило. Бакуго весил практически в два раза больше — такую тушу мышц он бы не поднял. Но от протянутой руки не отказался. — Да пиздец. Такое не лечится, — пропыхтел Бакуго в ответ. Упрямство бросаться колкими фразами преодолело влечение сгрести в охапку зеленоволосое чудо и хорошенько встряхнуть. — И куда ты нас привез? Это не палата, чёрт возьми. — Знаю, — ответил Изуку, открывая незапертую дверь, жестом приглашая блондина войти. — Тут можно найти кое-что крутое. — Сомневаюсь. Уколоться вздумал? Прибью. — Намного лучше, — зеленые глаза впились в него с довольствующим интересом. — Тебе понравится. Внезапно Мидорию окатил сухой кашель. Согнувшись практически пополам, он удержался на ногах, придерживаясь за счет стены. Зажимая рот рукой, он кашлял слишком сильно. Казалось, глотка и горло собирались вывернуться наизнанку. Катсуки мгновенно оказался рядом, придерживая дергающееся тело. Резкое изменение настроения подкосило и его — он с непониманием широко раскрытых глаз окутывал Мидорию, собравшись звать ту истеричную медсестру. Но кашель прошел так же быстро, как и появился. Выпрямившись, он туманно смотрел то на комнату, в которой они оказались, то на напряженного блондина. — Я в порядке, — пришел в себя Изуку, в успокаивающем жесте покачивая рукой. Кривая улыбка не скрасила лицо, она натянулась сама собой. Это Бакуго не убедило. — Что это, твою мать, было? — в голосе Катсуки забрезжила тревога. — Я же говорил, что ты не до конца вылечился. Тяжело вздохнув, он повернулся к двери. — Накатались. Всё, пошли обратно. — Нет. Твердость голоса веснушчатого заставила его обернуться. Изуку стоял ровно, словно не он содрогался от ужасных потугов кашля пару секунд назад. Наебать Бакуго он не сможет — так и знал, что Мидория всё это делал во вред себе. Это жутко начало бесить. — Быстро пошли обратно, — голос Катсуки звучал намного жестче и угрожающе. — Или я заставлю. — А я говорю, что никуда не пойду, — спор с блондином ни во что хорошее не выльется. Катсуки тяжело выдохнул, устало потирая глаза пальцами. — Ты, блять, думаешь, что твоя жопа бессмертная? — всё же упрямство Бакуго было сильнее. — Ты и так еле проснулся от комы. Сколько ты пролежал, неделю, две недели, месяц? Тебе сказать, сколько я над тобой проторчал? Ждал, когда проснешься?! Твой тупой мозг не может этого понять? И всё же Катсуки не умел высказывать свою обеспокоенность адекватными способами. Он умел выражать её грубостью и оскорблениями. Потому что по-другому не научили. Грубость для него — защита от внешнего мира. Слабость Бакуго показывать не должен. Даже перед тем, кто читает его эмоции как открытую книгу. А Изуку продолжал смотреть на него упорным своевольным взглядом. Всё всегда заканчивается одинаково — Бакуго бесится из-за упрямства Мидории, а Мидория продолжает делать по-своему. Это зависимость — Катсуки давно на игле. Своего собственного отчаяния от безвольности. В его мозгу продолжает оставаться неизвестной мысль о том, как ловко Мидория умеет им манипулировать. Изящно и зверски несправедливо. — Даже тот фиолетоволосый чёрт быстрее тебя в сознание пришел, — продолжал Катсуки. Он не злился, нет. Точнее его эмоцию можно описать как беспокойство. Это в прямом смысле. В фактическом таилась такая густота и палитра цветов и оттенков эмоционального состояния, хватило бы и тому фиолетоволосому фрику, и половинчатому, и ещё осталась бы целая гора. Под такой палитрой взгляд Изуку потеплел. — А ты продолжаешь и продолжаешь свою хуйню, да сколько можно? Сдохнуть побыстрее хочешь? Возможностей это сделать у тебя было охуеть как много! — Именно поэтому не хочу лежать в кровати, — спокойный, тихий голос заставил Катсуки униженно замолчать. Чёрт, как же это трудно. Он не умел читать эмоции, даже на этом веснушчатом лице это удавалось хреново. Как собака на привязи — чуть натянув цепь, заканчивал рычать. Влияние Мидории было слишком огромным — хотелось вскрыть мозги и разрезать их на мелкие кусочки, а затем выкинуть в мусорный бак. — Не хочу, чтобы жизнь пробежала мимо меня. — Всё, что ты делаешь, и заставляет её бежать. — Если бы я этого не сделал, то не увидел сегодняшний закат, — Мидория подошел ближе, забывшись. Оттянул цепь. — Или не ощутил долгожданного веселья. Разве это не стоило того? — Ты чертов мазохист, — ответил ему в лицо Катсуки, сжав кулаки. Ногти больно впились в ладони, заглушая разум и натянутую цепь вокруг горла. — И ебучий садист впридачу. — Разве тебе не было весело? — в темноте зеленые глаза до невозможности ярко горели. Катсуки не мог отвести от них свои. — Весело. Но только это вылилось вот в это. Катсуки показал на всего Мидорию. Продолжал бесполезно кичиться над тем, кто этого совершенно не хотел. Загонял себя в угол с каждым вздохом. Изуку намеренно избегал ситуации с кашлем — ему всё равно? Доказать самому себе свою уверенность и силу? Скорее, упрямство не замечать очевидное. — Ты слишком слаб, — немного успокоившись и разжав кулаки, произнес Катсуки. Не смог не заметить, как слова отразились на Мидории. Его будто окатили ледяной водой. — Если не можешь смотреть правде в глаза, то я тебе её покажу. Шевели своей задницей в палату и отдыхай, окей? Изуку отошел на шаг. Лицо потерялось в темной комнате. Катсуки снова не сможет прочитать его эмоции. Осознание болезненно отразилось внутри. Веснушчатый намеренно продолжал не доверять ему? После всего, что было? Катсуки стало противно, до холодного пота. — В этом всё и дело. Короткая фраза, но ничего не значащая для Бакуго. Непонятная, как начертательная геометрия для трехлетнего ребенка. Мидория любил наблюдать, как Бакуго тупеет на его глазах, не может понять его фраз? Доволен ли этим? Катсуки начинает вскипать с новой силой. — Мы пойдем в палату, когда я заберу отсюда необходимые вещи, — только и ответил Изуку, ловко лавируя в темноте комнаты. — Сука.       И всё же Катсуки продолжал его ждать. Скорее не настырно, а наивно. Катсуки можно описать как самого наивного человека на земле. Или тупого. Он не хотел выплеснуть свою злость — знал, чем всё может закончиться. И не хотел быть молчаливо податливым в нитях этого зеленого мечтателя — такие ситуации тоже не сулят ничем хорошим. Из всего спектра чувств он не знал, что использовать в данный момент. Всё равно останется позади. В этом и проблема. И это, блять, он ненавидит. Мидория появился из темноты спустя нескольких тягуче-долгих минут, держа в руках несколько склянок и упаковок таблеток. — И что это? — неодобрительно посмотрел на него Бакуго, скрестив руки. — Наркота? — Нет, — спокойно ответил тому Изуку, протягивая предметы ближе к блондину, чтобы тот получше взглянул. — Витамины группы Б, аскорбиновая кислота, толкушка и… — Спирт? — хмуро откликнулся Бакуго, забирая из рук парня чертовы склянки. — Ты чего своей башкой удумал? Опять в кому впасть? — Скорее, сделать витаминный коктейль, — просто улыбнулся Мидория. Бакуго подозрительно смотрел то на него, то на баночки у себя в руках, и тяжелым взглядом требовал от парня пояснений. Под таким гнетом Изуку сломался. Хоть где-то. — Это смесь витаминов и спирта, разведенного водой. Отличный медицинский коктейль, раз уж ничего другого у нас не имеется. — И как это отразится на твоем организме? — Бакуго продолжал не доверять ему. — Положительно. Катсуки, — Изуку снова сделал это. Тихий голос и близкое расстояние вынуждало его ломаться снова и снова. Руки веснушчатого обхватили его лицо, вынуждая посмотреть. Как же бесит. — Я просто хочу, чтобы ты наконец расслабился. Я вижу твою нервозность. Так дай мне помочь. Рука Мидории медленно опускалась, слегка касаясь кожи шеи, оббегая овал ключиц и останавливаясь на месте сердца, которое колотилось в бешеном темпе. Знал, что Изуку это чувствовал, но сделать с собой ничего не мог. — Какой же ты, сука, сложный, — зажмурил глаза Катсуки, признавая своё поражение. — Тебе нравится это? — Что? — Издеваться надо мной. — Кто ещё над кем издевается. Через некоторое время они сидели в палате Мидории в сплошной темноте, к которой привыкли. Бакуго недоверчиво глядел на приготовленный коктейль, мотая стакан в руках. — Это обязательно пить? — задал он вопрос Мидории. Тот, устроившись рядом с занавешенным больничными шторами окном, коротко кивнул. Из-за штор пробивался еле уловимый свет уличных фонарей, и Изуку от него казался донельзя прозрачным. — Ради меня, — манипулятивные высказывания не улучшали обстановку. — Да я только и делаю, что это, — недовольный голос Катсуки утонул в резком глотке алкоголя. Спирт колко ударил в нос и разгорячил горло, но постепенно привкус поменялся на более мягкий. Странно, но глоток не отдался прямо в мозг. Можно даже сказать, дало небольшую энергию, что ли. Странно и задумчиво смотря на пустой стакан, он обратил своё внимание на Мидорию. Его стакан оставался полным. — А ты чего не выпил? — спросил Катсуки. Изуку, всё это время смотрящий на него, пожал плечами и отодвинул от себя стакан. — Я для тебя его приготовил. — Я твоя подопытная крыса, получается? — усмехнулся Бакуго, поймавшись в очередную ловушку. Концентрация рядом с парнем никогда не преследовала его действия — в прошлом бы Катсуки давно уже убили из-за этого. Интересный момент пролетел у него в голове и так же испарился невидимым пеплом. Теперь он начал чувствовать прилив алкоголя в мозг. Благо, что он сидит на койке, а не стоит на ногах. Этому поспособствовал голодный желудок — Катсуки не помнил, когда в последнее время нормально ел. Только питался подачками, что Ашидо приносила ему. Больничную еду он терпеть не мог. — И тебе это нравится? — послышалось от Изуку. Катсуки, отойдя от мыслей, посмотрел на него. — Чего? — Вот это. Изуку окинул себя руками в презрительном жесте. Или Катсуки так показалось. — Ты о чём? — возможно, это были не витамины. Если Мидория снова подсыпал ему что-то неизвестное, то он точно его отправит обратно в кому. Как случилось и тогда на вечеринке, и на том идиотском свидании в кафе. Не говоря ни слова, Изуку закинул руки назад, медленно распутывая завязки больничной простыни. При последней она спала на пол, обнажая тело Мидории целиком. Бакуго продолжал его не понимать, но глаза отвести по привычке не мог. Он видел болезненную худобу веснушчатого. Начали виднеться несколько пар ребер, впалый живот такой же ровный. Открытый пах был начисто выбрит, постарались врачи, намереваясь сделать непонятную операцию, которая впоследствии не потребовалась. Ноги были в заживших ссадинах, а на правой руке горел огромный шрам. Который он заработал в том подвале. Из-за него. Из-за Бакуго. Он отвел взгляд и опустил его на пол. Нутром почувствовал, как на это отреагировал Мидория. Теперь он понял, что к чему. Что пытался до него донести. Ему стыдно за себя, за свое тело, с множественными шрамами и худым обликом. А Катсуки ненавидел себя от этого в разы сильнее. — Ты переживаешь, что стал таким, — прочитал его мысли блондин. Его задумчивый голос заставил Мидорию поежиться и обхватить себя руками. — Слабым и всё такое. Я тебя понял. Тогда и я тебе покажу. Бакуго поставил стакан на прикроватную тумбу и встал. Повернувшись лицом к нему, начал расплетать свои завязки. Под уже непонимающий взгляд Мидории. В его планы, видимо, не входило, — он прочитал его мысли. Собирался ныть о себе? Чтобы Катсуки пожалел его? Мидория любит поныть о том, как несправедливо обошлась с ним жизнь. И как тяжело в нынешней обстановке быть сильными и оставаться стойкими до конца. Как будто Бакуго это не знал. Он хотя бы не трезвонил о своих переживаниях каждую минуту — любил закрыться в себе, в своём собственном гнилом мире. Слишком эгоистично. Теперь Бакуго стоял напротив него в таком же нагом виде. Замечательная картина — находиться друг напротив друга совершенно голыми в больничной палате в темноте. Карикатура времен девятнадцатого века. Катсуки представлял, какими тупыми они выглядят сейчас. — А тебе нравится? Приятно видеть недоумение на веснушчатом лице. Что его атаку отражают его же оружием. Он не знал, что Мидория видел перед собой, но догадывался. Проклятая татуировка змеи обхватывала его грудь с правой стороны, задевая половину плеча, открывая пасть в устрашающем оскале в районе соска. Катсуки корил себя, что так и не свел её — хотелось забрать болезнь фиолетоволосого, чтобы вручную снять кожу и избавиться от пятна. Хотя нет — слишком трусливо прикрываться безболезненностью. Следует содрать кожу по-настоящему, с адской болью и агонией. Он это заслужил.       Это не одна татуировка на исковерканном полотне светлой кожи — вторая татуировка черным широким кольцом сжимала левое бедро, а третья — кривыми полосами шла по бокам, как шрамы. Ошибки молодости — они были и остаются уродливыми. Тогда он совершенно не умел думать. Он никогда не показывал их Мидории, только змею, и то мельком, в том злополучном луна-парке. Хотя назойливое и любопытное нечто всегда старалось вклиниться в его наготу, узнать тело, посмотреть целиком. Бакуго всячески пресекал эти попытки и всегда закрывался в душе. Стыдился ли он своих отметин? Скорее, презирал, что когда-то ими гордился. — Я не знал, что у тебя столько татуировок, — спустя долгое молчание постыдно произнес Мидория. Теперь Катсуки смог определить выражение его лица — его залил розовый румянец, щеки немного надулись то ли от обиды, то ли от смущения, а изумрудные глаза впились в него совершенно жадным способом. — Ну вот, каждый открыл перед друг другом что-то новое, — раскинув руки, как некогда это сделала медсестра, Катсуки стоял перед парнем голый и совершенно не стыдился этого. — Задаю тот же вопрос — тебе нравится? — Это… просто татуировки, — Мидория умный парень. Катсуки даже не стоит говорить лишние фразы, тот понимает его и без этого. — А это просто шрамы, — Бакуго указал на его отметины. Изуку замер, не веря его словам. Как будто Катсуки когда-либо ему врал. Глаза Мидории часто заморгали, блеснув в полумраке. Закрыв их ладонями, протирал, пытаясь остановить поток льющихся слез. Катсуки подошел к нему. Убрав его руки от лица, посмотрел твердо в глаза, внутрь, дальше, глубже. — Как видишь, можно жить и с тем, что на тебе, — большие пальцы вытерли остатки слез с век изумрудных, кристально-чистых глаз. Тонкие пальцы в поддержке впились в его плечи. Катсуки поддерживать не умел, и тем более себя. Но сделать попытку нужно, скорее необходимо. Иначе Мидория изведется до трясучки в теле. — Перестань тупые мысли образовывать у себя в голове, и тем более их произносить. Только идиотом становишься. — Так я и есть идиот, — дрожащим голосом засмеялся Изуку, прильнув к его телу так крепко, что у него чуть ли не затрещали ребра. Бакуго не знал, как повести себя. Он боялся применить силу — Изуку до сих пор кажется слишком хрупким, несмотря на твердую настойчивость. Зарываясь носом в знакомые до боли кудри, он слегка обхватил его спину. Хотелось впечатать запах внутрь, вместе с его обладателем — нельзя. На поводу эмоций следуют только дураки. Бакуго один из них. Самый запущенный. Он немного отстранился с одной целью — аккуратно посадил Мидорию на подоконник. Пришлось поднять голову, чтобы установить зрительный контакт. Битва взглядов была их обыденностью. Под гнетом напряжения кто-то обязательно сдается. Катсуки лишь представлял, что думает Изуку, тот уже давно прочел его мысли, ему это чертовски удавалось. И потому поддался первым. Давно его тревожило это необузданное желание ощутить вкус розовых губ, которые молчаливо столько времени лежали на койке. Не произнося ни слова, не издавая идиотские и тупые, бесящие до подкорки мозга и всего сущего, звуки. Он по ним безумно скучал — не давал себе осознать их значимость. Никто не должен был об этом узнать, догадаться, увидеть, почувствовать — это только его. Его жизнь и его мысли, его чувства, хаотичный и безумно-неконтролируемый поток, познать который вряд ли кому-то удавалось. Изуку приоткрыл в ответ губы робко. Даже смущенно. Словно до сих пор гложется виной. Бакуго чувствует себя малолетним школьником при первом поцелуе, когда сердце уходит в пятки, а душа холодеет. Что с ним, понять не мог. Не до этого было и не для этого его разум покинул комнату уже давно. Притягивая его ближе, углубил поцелуй, заставляя парня перестать думать. Вторгся в его рот языком и прижался к груди так сильно, что чувствовал, как кровь прогоняется по венам его тела. Низ живота завопил о себе. Давно он не ощущал такой тяжести — нервное напряжение и круглосуточный стресс и бессонница отгоняли похоть на задний план. Изуку наконец поддался, обхватывая руками его лицо, углубляя поцелуй в свою пользу. Заставляя голову блондина кружиться, а дыхание задерживать в легких. С чувственной напористостью нападал на его губы и сплетал языки — ему это было жизненно необходимо. Требовательно до замирания и дрожи. Катсуки чувствовал то же самое. Оторвавшись от губ, продолжил поцелуи на шее. Ему хотелось впиться в неё зубами, оставить кровавый отпечаток укуса, как это часто делал. Но сейчас желал прикасаться к телу мягко, без засосов и других страстных отметин. Тело Изуку всё ещё слабое. Вот именно… Бакуго оторвался от чарующей шеи и посмотрел в замутненные глаза, не замечая застывший в трепетном и влекущем ожидании член, который терся о внутреннюю часть бедра зеленоволосого. — Нам не стоит, ты ещё не отошел… Изуку не дал ему закончить фразу, накрывая его губы своими, прижимаясь сильнее. Юркая рука прикоснулась к горячему члену и слегка провела рукой. Катсуки издал дрожащий рык в его ухо, тяжело дыша. — Не думай ни о чём, — прошептал ему Изуку, покрывая шею и лицо колкими мурашками. — Просто чувствуй. Катсуки уже не знал, что чувствовать. Голова горела, мысли перепутывались, а чувства обострились с новой силой. От медленных и настойчивых движений рукой по его члену издавал тяжелые выдохи и путался в реальности. Легко поднял его тело и опустил на кровать, благо что она находилась рядом с окном, с больной ногой он далеко бы не ушел. Повиснув над Мидорией сверху, снова впился в пленительные губы, прижимаясь до треска близко. Он старался контролировать себя, не применять настойчивость и силу, но с каждым вздохом это стало удаваться с трудом. То, как парень тихо мычал под ним, закинул ноги на бедра и заставил прильнуть ближе, сносило башку как дробовик. Сердце стучало в горле, собираясь вырваться наружу. Изуку обводил руками твердую спину и цеплялся за неё ногтями, царапал, оставлял вожделенные шрамы, намного лучше чертовых татуировок. Катсуки утробно рычал, сдерживая стоны. Прикосновения веснушчатого обжигали лавой, розгами проходясь по торсу и рукам. Было до безумия жарко, голова горела. Бакуго опустился ниже, оставляя мокрый след на шее, ямочке между ключицами, огибая небольшую плоскую грудь. Изуку изгибался под ним, приподнимал спину, терся о его живот своим членом. Смотрел на него полуприкрытыми глазами. Щеки пылали, приоткрытый покрасневший рот учащенно выдыхал воздух. От такого вида блондин потерял голову окончательно. Он приподнял ногу Изуку, устраивая её на плече. Конечно, не стоило рисковать физической нагрузкой, но Бакуго давно уже перестал думать. Пальцы опустились к кольцу мышц, слегка надавливая. Наблюдал за реакцией — будет ли ему больно. Изуку прикусил нижнюю губу, поддаваясь под пальцы. Смотрел на него, в душу, глубже. Он вошел медленно, осторожно и нежно, как никогда не делал. За столько времени у него получалось завладевать резко, жестко и сильно — страсть обуздывала весь разум. А сейчас на её месте совершенно другое чувство, зверское вожделение отпало на второй, третий, бесконечный план. Чувство было гораздо чище, окутывая всё тело целиком, не только район паха. От того и страшнее осознавать это ощущение. Войдя полностью, он уже не смог сдержать стона, озвучивая его в губы напротив. Неуловимыми казались движения, то, как он медленно задает темп, и как Изуку поддается под него, впиваясь ногтями в плечи, оттягивая волосы и поглаживая ногами. Он что-то бормотал в губы, в шею и в кудрявые волосы. Непонятное и нечленораздельное. Может, то, как приятно ему в этот момент, или какой Изуку красивый до беспамятства, когда учащенно дышит ему в ухо, или как его жизнь завертелась в совершенно непонятном темпе. Влекущем только к одному объекту, полностью в его подчинении, постыдном, но желанном. Этот миг хотелось запомнить навечно. — Я тебя люблю, — одними губами произнес Изуку. Тогда Катсуки сдался полностью.