«Сумерки» - солнце полуночи

Это было проявлением вежливости при знакомстве.  — У меня не было возможности представиться на прошлой неделе. Ты, должно быть, Пак Чимин. Он выглядел смущенным — меж его глаз вновь образовалась небольшая морщинка. Он ответил на полсекунды позже, чем следовало бы. — Откуда ты узнал мое имя? — спросил он, и его голос слегка дрогнул. Я, наверное, и вправду пугал его. Я почувствовал вину за это; он был таким беззащитным. Я кротко засмеялся — я знал, что звучало это так, что люди успокаивались. И опять я был осторожен по поводу зубов. — О, я думаю, все знают, как тебя зовут. — Конечно, он должен был понять, что оказался в центре внимания в этом скучном месте. — Весь город ждал твоего приезда. Он нахмурился так, будто бы это было ему неприятно. Я предположил, что, учитывая то, каким стеснительным он кажется, внимание со стороны окружающих может быть ему противно. Многие люди испытывают противоречивые чувства. Несмотря на то, что они не хотят выделяться из толпы, они в то же время жаждут для себя всеобщего внимания. — Нет, — сказал он. — Я имел в виду, почему ты назвал меня Чимином? — А ты предпочитаешь, чтоб тебя звали Чим? — спросил я, сбитый с толку тем фактом, что не знал, к чему он ведет. Я не понимал. Несомненно, он явно предпочитал «Чимин» в свой первый день. Неужели людей было так сложно понять если не слышать их мыслей? — Нет, мне нравиться быть Чимином, — ответил он, слегка склонив голову. Выражение его лица — если я правильно его истолковал — колебалось между замешательством и смущением. — Но я думал, что Сухо — я имею в виду мой папа — называет меня за спиной Чимом. Меня здесь под этим именем все знают. Его кожа стала теперь ещё более розовой. — О, — коротко сказал я и быстро отвел взгляд от его лица. До меня только что дошло, что значил его вопрос. Я оплошал — совершил ошибку. Если б я не подслушивал всех в первый день, то я бы обратился к нему, изначально полным именем, как и прочие. Он заметил разницу. Я почувствовал острую боль от беспокойства. Слишком быстро заметил мой промах. Довольно проницательно, особенно для кого-то, кто, скорее всего, напуган моей близостью. Но у меня были проблемы поважнее, чем какие бы то ни было подозрения на мой счет, которые он запрятал у себя в голове У меня не осталось воздуха. Если я собираюсь поговорить с нии снова, то мне придется вздохнуть. Будет сложно молчать. К несчастью для него, тот факт, что он сидел со мной за одной партой, сделал нас партнерами по лабораторной, так что мы должны были работать вместе сегодня. Будет странно — и непостижимо грубо — игнорировать его на протяжении всей лабораторной. От этого он станет подозревать больше, больше бояться… Я отодвинулся от него так далеко, как мог, не передвигая стула, повернув голову в сторону прохода между рядами. Я напрягся, сжав мышцы, а затем одним быстрым вздохом набрал в легкие воздуха, дыша через рот. Ахх! Это было и впрямь болезненно. Даже, не чувствуя его запаха, я мог ощутить его у себя на языке. Вдруг мое горло прожгло вновь, жажда была точно так же сильна, как и в первый раз, когда я почувствовал его запах, на прошлой неделе. Я стиснул зубы и постарался успокоиться. — Приступайте, — скомандовал мистер Ким. Казалось, что стоило мне повернуться к омеге, смотревшим на парту, и улыбнуться ему, как это тут же отнимало у меня часть самоконтроля, которого я добился за семьдесят лет упорной работы. — Сначало омега? — предложил я. Он поднял глаза на меня, а затем его лицо приняло озадаченное выражение, глаза широко раскрылись. Что-то было не так с моим лицом? Чего он опять испугался? Он молчал. — Ну, если ты хочешь, могу начать я, — спокойно сказал я. — Нет, — он ответил, и его лицо вновь из белого превратилось в красное. — Я начну. Я уставился на оборудование, находившееся на парте: потрепанный микроскоп, коробочка с предметными стеклами для него — что было предпочтительнее, чем смотреть, как кружится кровь под его светлой кожей. Я еще раз быстро вздохнул, сквозь зубы, и вздрогнул, так как от его вкуса и природного запаха мое горло поразила боль. — Профаза, — сказал он после скорой проверки. Он начал убирать препарат, хотя едва ли посмотрел его. — Ты не возражаешь, если я посмотрю? — инстинктивно — глупо, будто б я был таким же, как он — я потянулся остановить его руку, для того, чтобы он не убрал препарат. На секунду жар его кожи коснулся моей. Казалось, что это было сродни электрическому импульсу — несомненно, намного горячее, чем простые 98,6 градусов (37С). Жар ударил по кисти руки и поднялся по ней. Он отдернул свою руку от моей. — Прости, — пробормотал я сквозь стиснутые зубы. Нуждаясь в том, чтобы посмотреть куда-нибудь, я схватил микроскоп и уставился в окуляр. Он был прав. — Профаза, — согласился я. Я все еще был слишком взволнован, чтобы взглянуть на него. Дыша так тихо, как только мог сквозь стиснутые зубы, и, игнорируя острую жажду, я сосредоточился на простом задании: написать слово в соответствующей строке лабораторного листа, а затем сменил первый препарат следующим. О чем он сейчас думал? Что он почувствовал, когда я прикоснулся к его руке? Моя кожа должна быть холодной как лед — отталкивающей. Нечего удивляться, что он был столь тихим. Я мельком взглянул на препарат. — Анафаза, — сказал я себе, в то время как делал запись на второй строке. — Можно мне? — спросил он. Я поднял на него глаза и удивился, увидев, что он ждал, наполовину протянув к микроскопу руку. Он не выглядел напуганным. Неужели он и вправду думает, что я мог ошибиться с ответом? Я не мог ничего поделать и улыбнулся обнадеживающему взгляду на его лице, когда придвинул микроскоп к нему. Он посмотрел в окуляр с рвением, которое быстро пропало. Уголки его губ опустились. — Препарат номер три? — спросил он, не поднимая глаз от микроскопа, но протянув руку. Я опустил следующий препарат в его руку, не позволив моей коже на этот раз коснуться его. Сидеть рядом с ним было все равно, что сидеть возле горящей лампы. Я мог почувствовать, как слегка нагреваюсь до более высокой температуры. Он не смотрел долго на препарат. — Интерфаза, — сказал он небрежно — возможно пытаясь таким путем звучать тверже — и придвинул микроскоп ко мне. Он не притрагивался к бумаге, но ждал, когда я запишу ответ. Я проверил — он вновь был прав. Таким образом, мы закончили работу, перекинувшись лишь словом и не встречаясь глазами. Мы единственные сделали лабораторную — остальные в классе были усердно ей заняты. Кажется, у О Сехуна были проблемы с распределением внимания — он пытался наблюдать за Чимином и мной. — Надеюсь, у него ничего не получится, — подумал Сехун, кисло наблюдая, за мной. Хмм… интересно. Я и не представлял себе, что парень будет питать ко мне какую-либо враждебность. Это было новым обстоятельством, столь же новым, как и появление этого парня. И самым интересным было то, к моему удивлению, что это чувство было взаимным. Я вновь взглянул на омегу, озадаченный величиной опустошения и потрясения охватившего меня, оттого что, несмотря на свою обыкновенность, не примечательную наружность, он портил мне жизнь. Не то чтобы я не понимал, к чему клонил Сехун. Он на самом деле был довольно симпатичный… по-своему. Лучше чем быть просто красивым, его лицо было интересным. Не совсем симметричное — его узкий подбородок не сопоставлялся с широкими скулами и щёчками; его кожа и волосы контрастировали, как белое, пухлые губки, миленький-маленький нос, а еще глаза, полные молчаливых секретов… Меня вдруг пробрало от этих глаз. Я уставился на него, пытаясь угадать хотя бы один из этих секретов. — Ты носишь линзы? — внезапно спросил блондин. Какой странный вопрос. — Нет. — Я едва не улыбнулся от идеи улучшить моё зрение. -О, — промямлил он. — Я думал, что твои глаза другого цвета. Мне вдруг вновь стало холоднее, так как я понял, что был, очевидно, не единственным, кто пытался сегодня разгадать секреты. Я пожал одеревеневшими плечами и пристально посмотрел прямо перед собой туда, где учитель наматывал круги по классу. Конечно, мои глаза изменились с того момента, как он впервые в них посмотрел. Готовясь к сегодняшнему испытанию, сегодняшнему искушению, я всю неделю охотился, насыщая свою жажду так сильно, как это возможно, превысив всякую норму. Я в избытке напился кровью животных, впрочем, большие перемены в лице были вызваны дурманящим ароматом, который держался в воздухе вокруг него. Когда я смотрел на него в прошлый раз, мои глаза были черны от жажды. Теперь же, в моем теле расплылась кровь, мои глаза были теплого золотистого оттенка. Светло-янтарные от моих чрезмерных стараний утолить жажду. Очередной промах. Если б я знал, что он имел в виду этим вопросом, я мог бы просто сказать «да». Я учился в этой школе с людьми уже два года, и он был первый, кто смотрел на меня настолько близко, чтобы заметить, что мои глаза меняют цвет. Остальные, хотя и восхищались красотой моей семьи, имели склонность быстро опускать глаза, когда мы возвращали им их взгляды. Они избегали нас, пропуская детали нашей внешности, инстинктивно пытаясь не понимать. Неведение было блаженством для человеческого ума. Почему же именно эта омега замечала слишком много? Мистер Ким подошел к нашей парте. Я признательно вздохнул поток свежего воздуха, который он с собой принес, до того, как он смешался с его запахом. — — Итак, Чонгук, — сказал он, просматривая наши ответы, — ты не подумал дать Чимину шанс поработать с микроскопом?. — Чимину, — я поправил его рефлекторно. — Вообще-то он определил три фазы из пяти. Мысли мистера Кима были скептическими, в то время как он перевел взгляд на омегу. — Ты уже делал эту лабораторную? Я увлеченно смотрел, когда он улыбнулся, выглядя слегка смущенным. — Но не на луковом корне. -На сиговой бластуле?» — спросил мистер Ким. — Да. Это удивило его. Сегодняшняя лабораторная была взята из повышенного курса. Он задумчиво кивнул блондину. — Вы проходили это по программе в Сеуле? — Да. Теперь он расправил плечи — сообразительный для человека. Это не удивило меня. — Хорошо, — сказал мистер Ким, поджав губы. — Думаю, это хорошо, что вы делали лабораторную вместе. Он развернулся и ушел, пробормотав сквозь вздох: — Так остальные дети могут получить шанс выучить что-нибудь новое для себя. Я сомневался, что блондин сумел это расслышать. Он опять начал выводить каракули на папке. Два промаха за полчаса — это слишком. Очень скверный показатель с моей стороны. Хотя я и понятия не имел о том, что омега думал обо мне: как сильно меня боялся, как сильно не доверял — я знал, что мне необходимо предпринять еще одну попытку для того, чтобы у него сложилось обо мне новое впечатление. Как-нибудь лучше обрисовать воспоминание о нашем прошлом свирепом столкновении. — Паршиво, что пошел снег, не так ли? — я сказал, повторяя небольшой разговор, который уже слышал дюжину раз среди других учеников. Скучная, банальная тема для беседы. Погода — вечное спасение. Он посмотрел на меня с явным недоверием в глазах — ненормальная реакция на мои довольно-таки обычные слова. — Не совсем, — сказал он, вновь меня удивив. Я попытался направить разговор обратно в банальном русле. Он был из более солнечного, теплого места, это как-то отражалось на его коже, хотя и слабо, а от холода ему, скорее всего, не по себе. Мое ледяное прикосновение, безусловно, было… — Тебе не нравится холод, — догадался я. — И сырость тоже, — подтвердил он. — Тебе, наверное, нелегко живется в Пусане? — Может, тебе и не следовало сюда приезжать — хотел я добавить. Может, тебе лучше вернуться туда, откуда ты пришел. Хотя я не был уверен, что хотел этого. Я всегда буду помнить запах его крови — разве была какая-нибудь гарантия, что я, в конечном счете, не последую за ним? Кроме того, если он уедет, его разум навсегда останется для меня загадкой. Извечной раздражающей головоломкой. — Ты и понятия не имеешь, как, — он сказал шепотом, сердито взглянув на меня на мгновение. Его ответы никогда не совпадали с тем, что я ожидал услышать. От них мне хотелось задавать еще больше вопросов. — Ну и зачем тогда ты приехал? — потребовал я ответа, тотчас же поняв, что мой тон был обвиняющим, что недостаточно нормально для беседы. Вопрос прозвучал грубо, с излишним любопытством. — Это…сложно. Он прищурил свои узенькие глаза, и оставил их в таком положении — я был близок к тому, чтобы взорваться от любопытства — любопытство было таким же обжигающим, как и жажда. Как ни странно, я осознал, что дышать стало легче; мука становилась все терпимее с течением нашего разговора. — Думаю, что сумею понять, — настоял я. Возможно, простая вежливость позволила бы ему и дальше отвечать на мои вопросы, если бы не та грубость с которой я их задавал. Он молча смотрел на руки. Мне стало невыносимо от этого — я хотел схватить его за подбородок, и повернуть его голову так, чтобы я смог все прочесть в его глазах. Но это будет безрассудно с моей стороны, опасно, прикоснуться к его коже вновь. Вдруг он поднял глаза. Меня утешило то, что я вновь мог видеть эмоции в его глазах. Он говорил стремительно, в спешке проговаривая слова: — Мама снова вышла замуж. А, это было довольно по-человечески, легко понять. В его ясных глазах промелькнула грусть, от которой на переносице вновь возникла складка. — Ну, не так уж и сложно, — сказал я. Мой голос был крайне вежливым, но без фальши. От его грусти я почувствовал себя странно беспомощно, желая сделать что-нибудь, чтобы ему стало лучше. Необычный порыв. — Когда это произошло? — В прошлом сентябре. Он тяжело выдохнул — почти что с тоской. Я перестал дышать, в то время как его теплый вздох коснулся моего лица. — И он тебе не нравится, — догадался я, выпытывая все больше информации. — Нет, Бин хороший, — сказал он, поправляя мое предположение. Сейчас вокруг уголков его полных губ был заметен намек на улыбку. — Быть может, слишком молодой, но довольно-таки милый. Это не соответствовало сценарию, который я уже обдумал у себя в голове. — Почему ты не остался с ними? — я спросил, мой голос слегка пытлив не в меру. Это звучало так, будто надоедал ему. Надо сказать, так и было. — Бин много путешествует. Он бейсболист. — Легкая улыбка стала больше после последних слов — выбор подобной профессии забавлял его. Я тоже незаметно для себя улыбнулся. Я не пытался тем самым утешить его. Просто, честно говоря, от его улыбки мне захотелось улыбнуться в ответ. — Я слышал о нем? — Я мысленно пробежался по списку всех известных мне бейсболистов, сомневаясь, что Бин был в нем… — Скорее всего, нет. Он не очень-то хороший игрок. — Очередная улыбка. — Во второй лиге. Он часто переезжает. Списки в моей голове тотчас же сменились, и я составил перечень всех возможностей меньше чем за секунду. В то же самое время я представлял себе новый сценарий. — А твоя мама отослала тебя сюда, чтобы самой путешествовать вместе с ним, — сказал я. Казалось, что, делая предположения, я мог вынудить у него больше информации, чем, если б задавал ему вопросы. Это опять сработало. Его подбородок выдвинулся вперед, а выражение его лица внезапно стало решительным. — Нет, она меня не отправляла сюда, — сказал он, его голос прозвучал по-новому, резко. Моя догадка расстроила его, хотя я и не понял каким образом. — Я сам себя отправил. Я и не догадывался, что он имел в виду, или в чем заключалось его негодование. Я был совершенно растерян. Итак, я уступил. И дело было не только в восприятии омеги. Он не был таким, как остальные люди. Быть может, молчание его мыслей и аромат были не единственными его отличительными чертами. — Я не понимаю, — сознался я, чувствуя сильную досаду от проигрыша. Он вздохнул взглянул в мои глаза смотрел в них дольше, чем большинство людей могли выдержать. — Поначалу она оставалась со мной, но скучала по нему, — медленно объяснил он, его тон становился несчастнее с каждым словом. — Это расстраивало ее… так что я решил, что пришло время перебраться к Сухо. Маленькая складка у него между глаз стала глубже. — Но теперь несчастен ты, — прошептал я. Казалось, я не мог перестать выдвигать свои догадки вслух, надеясь узнать его реакцию. Только это, как бы там ни было, видимо, не так далеко от истины. — Ну и что? — сказал он, как если б это обстоятельство не имело ни малейшего значения. Я продолжал смотреть в его глаза, чувствуя, что, в конце концов, смог добиться первого настоящего проблеска в его душе. Я увидел в одном этом слове, как он сопоставлял себя среди своих же собственных приоритетов. В отличие от большинства людей, его собственные потребности были на втором плане. Он был самоотверженным. Когда я увидел это, тайна человека, прятавшаяся в глубине этого безмолвного разума, начала потихоньку рассеиваться. — Это несправедливо, — сказал я. Я пожал плечами, пытаясь казаться несерьезным и скрыть то, насколько мне было интересно. Он засмеялся, но смех не звучал весело. — Тебе никто не говорил? Жизнь вообще несправедлива. Мне хотелось рассмеяться над его словами, хотя мне тоже не было по-настоящему весело. Я знал кое-что о несправедливости жизни. — Кажется, я уже слышал что-то такое. Он посмотрел на меня, вновь выглядя смущенным. Его глаза сверкнули в сторону, а затем вновь вернулись к моим. — Конец истории, — сказал он мне. Но я не был готов закончить разговор. Небольшая «V» между его глаз, след от его печали, беспокоила меня. Я хотел разгладить ее кончиком своего пальца. Но я, конечно, не мог к нему прикоснуться. Это было опасно по многим причинам. — Ты хорошо держишься. — Сказал я медленно, однако сосредоточился на следующем предположении. — Но я могу поспорить, что ты страдаешь больше, чем хочешь показать. Он скорчил лицо, его глаза сузились, и губы надулись. Он отвернулся и посмотрел перед собой. Ему не понравилось, что моя догадка оказалась верна. Он не был обычный мучеником — ему не хотелось говорить о своей боли. — Я не прав? Он слегка вздрогнул, но сделал вид, что не расслышал меня. Это вызвало у меня улыбку. — Мне так не кажется. — Ну, а тебе-то какая разница? — возмутился он, все еще глядя в другую сторону. — Очень хороший вопрос, — согласился я, скорее обращаясь к себе, чем отвечая ему. Он был проницательнее меня: он видел саму суть вещей, в то время как я пытался где-то в стороне, слепо раскручивая клубок. Мелочи его очень человечной жизни не должны для меня ничего значить. Было неправильно с моей стороны заботиться о том, что он думал. Кроме защиты моей семьи от подозрений, в остальном человеческие мысли были несущественны. В разговоре с кем-то я не привык быть менее проницательным. Я чересчур полагался на свой экстра-слух — но, очевидно, был не так восприимчив, как считал. Омега вздохнул и устремил сердитый взгляд в пространство. Что-то в его разочарованном выражении лица было забавным. Ситуация в целом, весь разговор были забавными. Никому еще не угрожала такая опасность от меня, как этой хрупкой омеги — в любой момент я мог, сбитый с толку своей нелепой поглощенностью разговором, вздохнуть через нос и наброситься на него, не успев себя остановить — а он был раздражен тем, что я не ответил на его вопрос. — — Я тебя раздражаю? — спросил я, улыбаясь абсурдности всего этого. Он быстро на меня взглянул, а затем его глаза, казалось, попали в плен моего пристального взгляда. — Не совсем, — сказал он мне. — Я больше на себя злюсь. По моему лицу все так легко читается, меня мама всегда называет своей открытой книгой. Он раздосадовано нахмурился. Я смотрел на него с изумлением. Причина, по которой он расстроился, заключалась в том, что он думал, будто бы я вижу его насквозь. Как странно. Я никогда не прилагал так много усилий, чтобы понять кого-то, за всю свою жизнь, или точнее существование, поскольку слово «жизнь» вряд ли подходит. У меня не было настоящей жизни. — Напротив, — не согласился я, испытывая странные чувства… осторожно, как будто здесь была какая-то скрытая угроза, которую мне недоставало увидеть. Внезапно я оказался на грани, у меня было тревожное предчувствие. — Я считаю, что тебя очень трудно прочесть. — Ну, тогда ты, должно быть, хорошо умеешь это делать, — догадался он, сделав собственное предположение, которым вновь попал в точку. — Обычно, да, — согласился я. После чего широко ему улыбнулся, позволяя губам, растянуться, показав тем самым ряды ровных, острых как бритва, зубов. Это было глупо, но мне резко, неожиданно отчаянно захотелось предостеречь блондина каким-либо образом. Его тело было сейчас ближе ко мне, чем до этого, бессознательно передвинувшись по ходу беседы. Все слабые сигналы и знаки, которых было достаточно, чтобы запугать до конца жизни, на него, кажется, не действовали. Почему он не сжимается от страха из-за меня? Несомненно, он видел меня с достаточно темной стороны, чтобы распознать опасность на уровне интуиции, которой он, видимо, обладал. Мне не удалось увидеть, произвело ли мое предупреждение должный эффект. Сразу после этого мистер Ким попросил внимания у класса, и он отвернулся от меня. Казалось, что ему стало немного легче, когда нас прервали — возможно, он все-таки понял. Я надеялся на это. Я почувствовал симпатию, растущую у меня изнутри, как раз тогда когда я собирался пресечь её. Я не мог позволить себе заинтересоваться Пак Чимином. Или скорее, он не мог позволить себе этого. Но я уже мечтал вновь поговорить с ним… Я хотел знать больше о его матери, его жизни до того, как он сюда приехал, его отношениях с отцом. Все незначительные мелочи, которые раскрыли бы его характер. Но каждая секунда, которую я проводил с ним, была ошибкой, риском, которому он не должен был подвергаться. Он рассеянно отбросил свою густую чёлку как раз в тот момент, когда я позволил себе очередной вздох. Чрезмерно сильная волна его запаха ударила мне в горло. Это было как в первый день, подобно разрушительной силе. Боль от пылающей сухости вскружила мне голову. Я должен был схватиться за парту чтобы удержать себя на месте. В этот раз мне было чуть легче контролировать себя. В конце концов, я ничего не сломал. Монстр рычал у меня изнутри, но не получал никакого удовольствия от моей боли. Он был слишком туго связан. Сейчас. Я совершенно перестал дышать и отодвинулся от парня так далеко, как только мог. Нет, я не мог позволить себе увлечься им. Чем больше я им интересовался, тем больше казалось, что я убью его. Я уже сделал за сегодняшний день два несущественных промаха. Совершу ли я третий, единственно существенный? Я выбежал из кабинета в тот же миг, как прозвенел звонок, тем самым, скорее всего, разрушив какое бы там ни было приличное впечатление, частично созданное мной в течение часа.