подснежник.

у рэя в кармане цветные фантики, чужой кошелёк и, кажется, растерянность. у безликого мрачный голод пополам со сбитыми обещаниями самому себе не выходить в такое время из мастерской. потому что всего восемь вечера, и людей слишком много. направляясь в старое кафе и поправляя на шее тонкий шарф, — чёрный, стоит отметить, — гуль старается задерживать дыхание и не высовывать носа из ткани одежды, дабы уберечь других(и себя) от себя же. тучи сгущаются, темнеют и хмуро обещают грозу. резко, совершенно неожиданно, застоявшийся воздух пропитывается сладким ароматом, словно горстьи подснежников окутывают тёмную тварь и так же резко мешаются с запахом гнили, в момент прохождения этой тварью мимо междомья. и нет бы пойти в антейко, ута выпрямляется и идёт на запах, совершенно не переживая за свою жизнь и возможность её краха. — надо же, и ещё одно животное! — звонкий голос визжит в ушах колокольчиками, меняя интонации; глумится и раздражает, сбивая со следа сладостного цветка, — рэй-чан, ты рада, что тебе есть с кем играть? — тело блеклое, нитями маковыми расшитое, выгибается, словно костей не имеет, гуттаперчевое будто; глаза бледные, с примесью бурого и малинового, смотрят не мигая, жертву разглядывая. — да-да! рада-рада! у уты же глаза, подёрнутые пеленой мрака и репейника, на лоб от такого зрелища лезут. в руке подснежника кейс: большой и серый, тяжёлый до боли в мышцах. — ну что ты молчишь, муравей? — безразличие к чужой жизни едва отдаёт блеском в огромных глазах, пока взрослый соображает, как бы участи своей избежать? он не показывает страха; не переживает за то, что его могут убить, не беспокоится. и звучит ровно, хрипло от молчания долгого. — хочешь, я тебя сладостями угощу? и, на удивление, подснежник соглашается. темнота смотрит, как тонкие руки окровавленные ножи вытирают о ткань одежды мёртвого, и прячут куда-то под безразмерную рубаху. * * * — ну хоть одно попробуй! оно же вкусное такое! — колокольчики взрываются пищанием на всё кафе, напичканное людьми и нелюдьми вперемешку. их серебряные края проезжаются по мозгам, плечам и рассекают барабанные перепонки, гудят на периферии сознания. — джузо-кун, это мой тебе подарок. — вокруг рта следователя почти ровный круг от приторного мятного крема, в глазах блестит досада(делится же редко, а тут ему отказывают в снятии пробы), а полупрозрачные руки мажут по тёмным разрисованным рукам живого напротив, пытая надежду впихнуть в гуля людское лакомство. но гуль непокорен. рук не убирает, но и есть не соглашается, только кофе хлещет, не отводя колюще-режущего взгляда от тонкого объекта внимания, глаза которого уже вычислили, кто в кафе этом людское порождение, а кто — гулье. — ута-сан, ну скушай тортик, — колокольчики подснежника колышет ветер с новой силой, заставляя их метаться по помещению опять и опять. ута-сан смотрит на недоразумение перед собой и диву даётся — как он только оказался в таком положении? сидеть перед следователем вот так просто, руку его держать, что за невеликие годы жизни выше локтя в крови, и в глаза заглядывать любопытно-трогательно. куда уж хуже? но есть куда. хуже становится, когда его ладонь скользит по чужим голым алебастровым плечам спустя два месяца после знакомства с владельцем кейса джейсона; когда та же рука вышивает на мраморной коже цветок маковый, а потом его губы сцеловывают капли красной влаги и занебесные глаза смотрят с толикой насмешливого довольства, мол, ну как тебе, ничтожество, нравится? ясное дело. — нравится. конечно нравится. ему никогда и ничего так не нравилось: лепестки подснежника на языке тают, словно крупицы града, и плачут дальше, чтобы в груди взрываться галактиками и загрызать изнутри подобно псам диким. — мне тоже пока что нравится, — и хохот цветка разносится по мастерской безликого, ломая самообладание к чертям трепетно и робко едва ли. призрачная узкая ладонь едва ласково вплетает длинные пальцы в волосы цвета бездны, стягивает резинку с них и, — о, творец! — массирует макушку, почти царапая тупыми от лака ногтями. ощущается ли так влюблённость? что вообще это такое? это то, за что меняющий облик умереть не готов, но мальчишеские руки такие тёплые. когда утро меняется с полночью, — резко и неожиданно, — масочник больше не удивляется: он принимает бархатные запястья и целует крохотные швы. у него мрак роя мыслей заканчивается там, где и чужая растерянность. там, где прошитые губы находят его собственные и где гроза сменяется закатом. они будут счастливы.