Pieces of you

У Хранительницы Сада Удовольствий длинные белые пальцы. У Хранительницы мягкие волосы, небрежно собранные в высокую прическу. У Хранительницы почти детский восторг в глазах, когда она видит забредшего на аромат персиковых цветов путника. И нет страшнее плена, чем ее смех, ибо никто по своей воле из него выбраться не желает. - Здесь возможно все, - произносит она нараспев, появляясь на раскидистой ветви дерева и наклоняясь, чтобы лучше рассмотреть гостя. - Здесь нет нужды грустить! Она не врет. Гости едят и не могут насытиться дарами её. Гости спят и видят сладкие сны в саду её. Гости смотрят и не могут налюбоваться, не могут позволить себе закрыть глаза и упустить легкое движение руки или дрожание опущенных ресниц. В вечно цветущем Саду забываешь об усталости, о горестях, о старости и немощи. И о времени. Об этом Хранительница говорит иногда и смеется сразу, как над шуткой какой. Ее, кажется, само время не трогает, тоже любуется издалека. Да и не посмел бы никто тронуть такую, как она. Сами боги улыбаются, глядя на Хранительницу в ее Саду. Нет места ни в высших, ни в низших мирах чудеснее. И нет страшнее пут, чем ее внимание, ибо никто по своей воле от него не отказывается. - Разве тебе не скучно, дорогой гость? Расскажи мне еще одну историю! Одна беда у Хранительницы, из-за которой между высокими бровями иногда появляется хмурая морщинка. А глаза становятся тусклыми, безжизненными. Не избыть ее никак. Ни игры, ни чудесные сны, ни угощения не помогают. В такие моменты лепестки цветущих деревьев устилают ковром землю, а воздушные одежды Хранительницы падают к ее ногам. Но разве заметишь это мгновенье, когда она тут же стряхивает с себя этот морок и снова улыбается, тянет гостя дальше, вглубь Сада? Нет, конечно. Ни у одного гостя Хранительницы не получается поймать этот миг. Слишком уж кружит их нескончаемый танец, пир, весна, смеющийся голос, звенящий сразу со всех сторон. Кружит, пока не замирает прямо перед ошалевшим от счастья и любви человеком. И нет страшнее раны, чем от улыбки ее, ибо никто ей по своей воле зажить не даст. - Боишься меня, гость мой, - тихо шепчет она, улыбаясь теперь только уголками розовых губ. И столько нежности в ней, столько обещания, что у любого сердце задрожит от предвкушения. - Или угощениями моего Сада сыт?.. Каждый раз все заканчивается одинаково. Только не знают об этом гости, - пленники, - Хранительницы Сада Удовольствий. И передать знание свое не могут. Ровно тогда, когда тянут они свои руки к Хранительнице, когда наклоняются к ней, когда готовятся притронуться к ней, с небес бьет черная молния. Аккурат между Хранительницей и человеком. И вот уже черные всполохи окутывают Хранительницу, угрожающе потрескивая и сверкая. Но не горит ни тонкий шелк и ни единый волос на голове Хранительницы не вспыхивает. И сама она смеется как-то совсем по-другому. А затем перед гостем появляется он. И где Хранительница светла - он темен. Где она улыбается - он хмурится. Где она добра - он… не привык дарить подарки. Не успевает гость ни сказать ничего, ни спросить - незнакомец бьет, будто раздраженно отмахиваясь. Открытой ладонью прямо в грудь. И такой силы удар его, что дух человеческий тут же рассеивается, будто его и не бывало. - Опять я заблудилась. Снова забрела к тебе в Сад, Небесный Мастер, - торжественно и насмешливо произносит Хранительница, пропуская между пальцев черную молнию как змейку. - Не думала, что оторвешься от своих тренировок. Небесный Мастер угрюмо молчит. Молнии истончаются под его взглядом. Недовольным, все еще пылающим злостью. Но Хранительница протягивает длинные пальцы, проводит кончиками по хмурым бровям, заправляет ему волосы за ухо. - У меня есть дела поважнее, чем твои сломанные игрушки выбрасывать, - каким бы суровым голосом ни укорял Небесный Мастер, он тянется за легкими прикосновениями и прикрывает глаза. - В следующий раз я не вмешаюсь. Хранительница смеется и целует его в щеку, в шею, в лоб - обсыпает его лицо поцелуями, увлекая за собой, на землю. - Ты говорил то же самое в прошлый раз, - успевает напомнить она. И горче смерти любовь ее, ибо спасения от нее и избавления нет. Он единственной милостью считает то, что никому, кроме него, этот дар Хранительницы не достался.