Маленькое солнце клинков дома Датэ

Появлению младшего клинка дома Датэ радуются все. Даже Курикара, не удержавшись, поднимает уголки рта в мимолётной улыбке, и это почти чудо. Тайкогане крутится, приплясывает на месте, трогает всё, до чего может дотянуться, счастливый и не до конца поверивший, что у них теперь настоящие живые тела – счастье для цукумогами. Ему интересно всё и сразу и от этой непривычно огромной, искренней радости тянет улыбаться всех, кто его видит. Тайкогане умеет очень заразительно радоваться. Танто из клана Датэ интересно абсолютно все, и Шокудайкири легко соглашается помочь в обустройстве и рассказе о цитадели. Особого разрешения это и не требует, Кашуу с удовольствием передает свои обязанности и уходит тренироваться, а Шокудайкири остается один на один с вихрем по имени Тайкогане Садамуне. Танто радуется теплой погоде, пению цикад, многочисленным встречам, знакомствам и разговорам. С удовольствием уплетает вкусный обед, щедро нахваливая повара. Он исследует цитадель вдоль и поперек, помогает в поле, гладит лошадей и тигрят, залезает на крышу, усаживаясь рядом с Окурикарой и подставляя лицо выглянувшему солнцу. Он до самого вечера расспрашивает о том, как живется с новым хозяином, с удовольствием плещется в горячем источнике и заразительно зевает, восхищаясь особенностями своего нового тела. Митсутада сам предлагает ему поселиться в своей комнате, еще долго слушая затихающее бормотание и ровное, глубокое дыхание. Он не сразу засыпает, прислушиваясь к этим странным, непривычным звукам, и думает о том, что уже успел позабыть, каково это - радоваться своим первым шагам в этом новом, живом теле. Быть может, зря? * Поселить Тайкогане у себя было не самой лучшей идеей – так думает Митсутада после, поднимая разбросанные по полу вещи и аккуратно сворачивая футон в небольшой комнатке. Он так часто думает, почти привычно. С Тайкой иначе не получается. Как не выходит и прекратить улыбаться, ловя солнечный восторженный взгляд. Митсутада не успевает удивляться – не таким он запомнил маленького танто – но его памяти сложно доверять. Они часто бывают вместе, кланом – смеются остальные мечи, и Митсутада чувствует, как от этого теплеет под ключицами. Это странно, ведь он, как и Кара, не любит быть с людьми. Шокудайкири знает, что его считают совсем иным, идут за советом и радуются наставлениям, помогают на кухне и хвалят его еду. Они любят его, и одноглазый учигатана старательно отыгрывает свою роль, растягивая губы в улыбке. Смешно, грустно, неловко? Разве он может сказать? Тайкогане часто помогает на кухне – их владельцы любили готовить, часто угощая своих гостей – и работа спорится в руках. Митсутада наблюдает за ним исподтишка, негромко хмыкает, вытирая уляпанный мукой лоб или подбирая длинные волосы, грозящие оказаться в кастрюле. - Осторожнее, - советует он, и танто немедленно расплывается в улыбке, шутливо прикладывая руку ко лбу. - Так точно! Митсутада думает, что он не воспринимает его всерьез, и невольно улыбается, заметив белое пятно на чужой щеке. Они ходят вместе на задания, и Тайка дуется, когда очередное оказывается простым рейдом за растениями, необходимыми для лекарств. Любой меч хочет движения, но тренировки не дают этого чувство удовлетворения после боя. Митсутада мог бы сказать, что это чувство жизни, но он не помнит, каково это. К его стыду, он не помнит большинство битв, которые прошел с прошлым хозяином – землетрясение оставило свой, разрушительный след и в его истории. Об этом мало кто знает, и Шокудайкири старается сохранить все в тайне - он не считает, что достоин жалости, а мечи, прошедшие через множество лишений, слишком много берут на себя. Совсем как люди. Раньше он их не понимал, теперь… чуть лучше? Они живут вместе, и Митсутада быстро привыкает к чужим привычкам – сворачивает футон, собирает посуду и аккуратно складывает стопкой книги. Иногда он помогает Тайкогане причесать волосы, аккуратно вставляя в прическу цветные перья, и думает о том, что он возможно слишком быстро привык к происходящему. И никак не может решить – хорошо это или плохо. * Тайкогане крутит головой и в первые моменты ему кажется, что его сейчас разорвёт от переполняющих эмоций. Первый ступор после получения тела прошёл и он смутно помнит, что ему говорит новый хозяин, но отчётливо запоминает, какой тот классный. Так же странно ему слушать другой клинок – такой же как он, но появившийся здесь намного раньше. А потом мир наполняется смехом, голосами и невероятным восторгом – свои!!! Это так непривычно – иметь возможность коснуться и едва увидев Митсутаду – родного и любимого ещё со времён дома Датэ – Тайкогане с визгом виснет у него на шее. Новые ощущения захватывают, захлёстывают с головой, и танто с радостью принимается изучать мир. - Кара! Как ты? Рад тебя видеть! – он и не думал что, мрачноватый неразговорчивый дракон окажется таким…. таким… он не знает подходящих слов, не понимает даже, что хочет ими выразить, но Курикара улыбается и он не удержавшись хватает его за рукав, забывая о чём думал. Это так здорово, быть тут живым, в этом теле, снова иметь возможность участвовать в битвах. А пока он крутит головой изучая цитадель, знакомясь с его обитателями и наконец получает возможность узнать множество ощущений которые раньше только видел. Приготовленная Мит-чаном еда приводит его в восторг – чувствовать вкус оказывается непередаваемо здорово. Лошади на ощупь оказываются тёплыми и гладкими, на конюшне пахнет совсем не так как в кухне, а сено щекотно колет ладони и спину, когда он с хохотом валится спиной в копну, утягивая за собой друзей. Митсутада смеётся, а Курикара поджимает губы, но танто отлично видит, как подрагивают уголки его рта, и понимает – нравится, не против. Шокудайкири селит его к себе и Тайкогане быстро осваивается в новом теле и новом мире. Здесь полно таких же как они – клинков в человеческих телах и встречи со старыми знакомыми радуют. Постепенно напор новизны ослабевает, хотя скучать по-прежнему некогда – танто не уверен, что скука в принципе может хоть кончик хвоста высунуть в этом месте – настолько оно отличается от скучных музейных хранилищ пропахших нафталином, пылью и смазкой. Он не знает, когда ему снова предстоит вернуться туда, поэтому пытается как можно скорее забыть и старается успеть в этой новой волшебной жизни как можно больше. Мит-чан иногда вздыхает и делает замечания, но Тайкогане отлично видит, что это не на самом деле, так что просто улыбается и шутливо отдаёт честь. По ночам он иногда просыпается и долго лежит, разглядывая потолок в темноте, тёмноё небо в окне и чёткий профиль Митсутады, лежащего на соседнем футоне. Иногда тачи дышит странно – рвано, со всхлипами, словно там, во сне, бежит выкладываясь на пределе – и тогда Тайкогане тревожно, но он не может объяснить почему. А потом наступает утро и жизнь снова захватывает его и кружит – многоцветьем, голосами, вкусами, ощущениями. Тайка забывает о смутных ночных тревогах и предвкушающе улыбается новому дню – какие чудеса ждут меня сегодня? * Вечера в цитадели прохладные, хотя время близится к лету, но в комнате тепло. Митсутада сидит на футоне, листая книгу, и поднимает голову на шорох сёдзи. Он мог бы и не смотреть – Тайку легко узнать по шагам – но ему нравится смотреть, как тот улыбается. Это желание тачи осознал не так давно, но понять его так и не смог. Одно дело, если тебе улыбаются в ответ на вкусную еду, но Тайкогане улыбался почти всегда. Он любил мир, в который попал, и щедро делился этой радостью, невольно заражая остальных. Непривычное чувство, если задуматься. Тайка улыбается, заходя, громко приветствует друга, небрежно вытирая мокрые волосы. Расспрашивает, как прошел день, что было интересного, и пинком раскатывает свой футон. Устраивается на нем, закинув руки за голову. Будет потом спать на мокром, - думает Митсутада укоризненно, но говорит другое. - Замерзнешь и простудишься, если не высушишь волосы. - Сами высохнут, - небрежно отвечает танто, но садится встряхивая головой и встрёпывая мокрую гриву руками, - что читаешь? Суётся ближе, лезет под руки, приваливаясь к боку, обдавая запахом мыла и свежести. - Книгу рецептов, - Митсутада охотно демонстрирует ему красочные изображения приготовленных блюд, невольно удивляясь тому, какой Тайка теплый. – Раньше не было столько блюд, а теперь любое из них можно приготовить, я и хочу попробовать. - Ух ты! – танто сияет улыбкой, разглядывая картинки, - какое необычное! Хочу попробовать, Мит-чан, а это что? Рассматривает страницу, трогает кончиками пальцев изображение. Хлопает глазами, услышав незнакомое название. Ему и половина ингредиентов не известна, но он доверяет старшему другу и его опыту в готовке. Шокудайкири смеётся и объясняет, что есть что, как готовить, показывает нужные моменты в рецепте. - Страшная книга, - снова смеётся Тайкогане, разглядывая страницы, которые неторопливо перелистывает тачи, - сразу есть захотелось, хотя вроде совсем недавно ужинали. Митутада невольно улыбается, это уже привычно – поесть младший клинок дома Датэ любит. На такой случай у тачи имеется запас печенья и так любимых Тайкой разноцветных леденцов. Тот хрустит над ухом сладостями, и продолжает рассматривать страницы, слушает внимательно, сыплет вопросами, не всегда дожидаясь ответа. А потом внезапно меняет тему – с ним это часто случается – сперва рассматривает его пальцы листающие страницы, потом поднимает глаза и взгляд у него пристальный и серьёзный. - Мит-чан, а чего ты никогда перчатки не снимаешь? Даже спишь в них, я заметил… Митсутада осторожно переворачивает страницу и молчит. - У меня на руках некрасивые шрамы, - говорит он ровно, поворачивает улыбчивое лицо. - Лучше скажи, что тебе приготовить, Сада-чан. Он не любит упоминаний про свои травмы, не любит показывать их, считая уродливыми. Остальные уже привыкли, не спрашивают, но откуда об этом знать Тайкогане? Тайка морщится, кусает губу, и тачи опускает ресницы, пряча единственный глаз, невидяще пялится в книгу. Он знает – Тайкогане фанатично любит всё красивое. В понимании Тайки красивое, это яркое и блестящее – разноцветные леденцы, блестящие камушки, стекляшки окатанные морем, перья и цветы. Золотые детали его доспеха начищены до блеска, а глаза загораются, стоит ему увидеть яркую шмоточку. Может не стоило говорить о шрамах? - Это же не повод, - неожиданно перебивает его мысли мальчишка и передёргивает плечами, - вот это хочу! Словно позабыв о разговоре, отлистывает несколько страниц, тычет пальцем в понравившееся блюдо. На пальце мозоли от рукоятки танто, заусеница и кожа содрана на костяшке, самый обычный мальчишечий палец. Митсутада смотрит на него и ловит себя на странном чувстве благодарности. Он не знает, почему Тайка вновь резко сменил тему – по прихоти или из-за чувства неловкости – но это легче, чем объяснять… Тачи понимает, что это неправильно, но он боится потерять друзей из-за своих недостатков. Потому и прячет многочисленные шрамы за перчатками и повязкой, сторонится любых расспросов и старается не тревожить проблемами. Он не умеет доверять, и когда-то хозяин пытался его вызвать на разговор, но ничего не добился. Слушая его, Шокудайкири не ощущал ничего, хотя казалось, что все логично и правильно. Может быть, он ждал другого? Они сидят еще немного, пока Тайку не начинает разбирать зевота. Танто тушит свет и закрывает окна, уже сонно желая спокойной ночи, и Митсутада хочет, чтобы это пожелание сбылось. Но кто же его будет слушать. Сны приходят обрывками, тянут за собой вглубь. Тачи кажется, что он идет сквозь темноту по узкой дорожке с осыпающимися краями, и каждый шаг может стать последним. Так он и падает раз за разом, вспоминая и забывая что-то из своей прошлой жизни. Наутро он не помнит, что же ему снилось, но подспудный ужас словно окутывает пеленой, облепляя тело. Ты ведь боишься, боишься вспоминать… * Тайкогане просыпается незадолго до рассвета и несколько секунд не может понять, что же его разбудило? За окном ещё темно, только – он знает – на востоке едва заметно сереет небо и блёкнут звёзды. Никого не слышно, в это время все ещё спят, даже самые неугомонные. В отдалении, если прислушаться журчит вода, это вдоль границы хозяйственных построек протекает ручей. Больше ничего. Почему же он проснулся? Он начинает обдумывать, стоит ли зарыться поглубже в одеяло и доспать или наоборот, потянуться как следует и пойти побродить по росе в предутреннем тумане? И тут это повторяется. То что его разбудило. Митсутада негромко стонет. Почти всхлипывает во сне и Тайкогане рывком садиться на футоне, отбрасывая одеяло. Мит-чан заболел? В сером полумраке не разобрать толком, но даже так видно, что у тачи болезненно кривится рот и вздрагивают пальцы. Мит-чану сняться кошмары? Тайкогане ни разу не видел их, но слышал, что так бывает и помнил, как метались вот так же во сне люди, которым он принадлежал. Он закусывает костяшку пальца, пытаясь понять, что ему делать, но так ничего и не придумав, просто переползает на соседний футон и трясёт старшего друга за плечо: - Мит-чан, проснись, ну проснись же, Мит-чан, мне не по себе когда ты такой! Митсутада вздрагивает, рывком поворачивает голову, болезненно щурясь и пытаясь хоть что-то рассмотреть. Потом смаргивает и устало прикрывает глаз. В ушах звенит, от ужаса, роящегося под ключицами, словно стая пчел, подташнивает. - Извини, что разбудил, Сада-чан, - Митсутада вздыхает и трет лоб, сглатывая странный мерзкий привкус, остающийся у него после кошмаров. Воды бы сейчас. – Ложись, рано еще. - Что с тобой, Мит-чан? – Тайка сонный и настойчивый, заглядывает в лицо, смотрит пристально, - Мне не по себе… И не убирает руки, держит крепко, цепляется за пальцы, склоняет голову к плечу. Смешной, растрёпанный, испуганный, а на щеке след от подушки и рот приоткрыт удивлённо. И что же тебе сказать? – тачи привычно растягивает уголки рта в улыбке. - Это просто кошмар, ничего страшного, бывает, - он плотно сжимает чужие пальцы. – Не бойся. Он все равно не знает, как объяснить, не знает, почему ему спокойнее от чужого тепла. Раньше он просыпался один, теперь же рядом Тайка, может в этом разница? Танто вздыхает, приваливается к плечу, но руки не отпускает, кажется так и вознамерившись досыпать у друга под боком. - Я не хочу, чтоб тебе снились кошмары, - бурчит негромко, - пусть не снятся, ладно? Митсутада не может сдержать смешок, но кивает послушно. - Пусть, - он дотягивается и встрепывает густую челку маленького танто, а потом давит пальцем на его лоб. – Ложись, еще рано, а у тебя есть свой футон. Тайка бурчит что-то сонно, и тачи закатывает глаз – нет, вы только посмотрите на него – не сразу понимая, что все происходящее действует на него… умиротворяюще? Раньше кошмары пугали его… сильнее. А теперь весь ужас испарился, словно и не было. От чужих слов или странного тепла, он не знает, но теперь ему не страшно засыпать. Если, конечно, он сможет отправить Тайку на его футон. Танто всё же переползает на своё место, какое-то время вертится, пытаясь устроиться удобнее, но спать ему больше не хочется и к тому моменту как начинает светать, он поднимается и, прихватив одежду, на цыпочках выскальзывает за дверь, стараясь не разбудить тачи. Митсутада лежит неподвижно, опустив ресницы, слушает его возню и лёгкие шаги по доскам веранды, ему немного странно и чуточку улыбчиво от этого присутствия и от непосредственности Тайкогане. И почему-то кажется, что может быть, кошмары перестанут сниться? Но нет, они продолжаются и снова из ужаса снов его выдёргивают тёплые ладони и сонный голос «проснись, Мит-чан, не хочу чтоб тебе снились кошмары» И все чаще Тайка не хочет уходить, еще какое-то время удерживая его руку в ладонях. Потом начинается переезд, и цитадель превращается в гудящий улей. Готовить приходится в разы больше, Митсутада едва ли не ночует на кухне, желая накормить орду голодных клинков. Тайка помогает ему по мере возможности и сам переносит большую часть вещей в новую комнату. Он больше не упоминает про перчатки и шрамы, чаще подлезает под бок, если Митсутада читает книгу, и тот украдкой принюхивается к сладкому запаху, окутывающему танто. Карамель, ему же не показалось? На время переезда кошмары утихают, словно прячась, тачи почти верит, что они пропадут вовсе, но стоит об этом подумать, как они начинаются вновь. В новой комнате сложно уснуть, Митсутада долго лежит на кровати, пялясь в светлый потолок, и слушает сонное, спокойное дыхание рядом. Тайка во сне умудряется то закутаться по самые уши, то наоборот, сбрасывает одеяло набок, раскидывая в стороны руки и ноги. Он пускает слюни на подушку, иногда похрапывает, может заспаться до обеда или наоборот подняться ни свет, ни заря. Шокудайкири удивляет то, что он знает об этом. Не сказать ведь, что наблюдает или набивается в друзья. Просто Тайкогане... рядом. Просто... привык? Сближаться с кем-то, как говорит Окурикара, нет нужды, но куда больше тачи пугает то, как быстро он прикипел к этому ребенку. Даже разлука на века не помогла. Только он все равно ничего не может изменить, и, засыпая с этой тяжелой мыслью, он уверен, сегодня его снова посетят кошмары. * Тайкогане новая постель очень нравится. Она широкая, можно троих таких как он уложить рядком. Правда тогда не получится раскинуть руки или завалиться по диагонали, так что он доволен, что он такой всего один, и с восторгом катается перед сном по мягкому матрасу, дурашливо болтая ногами и свешивая голову за край постели – с футоном так не получится, затылком об пол брякнешься и всё удовольствие. Засыпает он тоже почти сразу, устроив себе уютное гнездо из подушек и одеяла, улыбается перед сном, сонно зевая, желает хороших снов Мит-чану и проваливается в сон. И просыпается в густой темноте, от привычного негромко стона. Он бы хотел никогда его не слышать, не привыкать, но ничего не поделаешь – Митсутаде сняться кошмары. Если бы Тайка знал обидчика, он бы не раздумывая убил его, хотя в целом ему не очень нравится убивать, он не любит запах крови. Но обидчиков нет, Мит-чан ссылается на события далёкого прошлого и сворачивает разговор. Танто может и хотел бы распросить подробнее, понять, разобраться, придумать что-то, но не может. Ведь это значит, заставить любимого тачи вспоминать, от этого будет больно, а он не хочет делать больно. Так что он просто соскальзывает с постели, выпутавшись из кокона одеяла, и шипит, стукнувшись коленом о непривычную ещё тумбочку. - Мит-чан, проснись, - просит, забравшись на чужую кровать и устраиваясь под боком. Дёргает за отворот простой белой юката, теребит, вырывая из сна. Словно отбирает друга у кошмаров. И чувствует себя немного глупо и очень беспомощно – ему действительно хочется, чтоб Мит-чан всегда улыбался и никакие кошмары не лезли в его сны. Митсутада моргает, со свистом втягивая в себя воздух. Сердце колотится, как бешеное, а в ушах звенит от криков, которые он слышал во сне. Кажется, он что-то кричал в ответ, иначе с чего бы так болело горло?.. Тайкогане рядом, и Шокудайкири тянется к нему, сам того не сознавая. Он сжимает теплые пальцы в ладони, слушает сбивчивый шепот, и ему кажется, что мир перевернулся с ног на голову. Тайка слишком близко, тачи ощущает его, чувствует сладкий запах, едва не утыкается лицом в прохладные волосы. Он даже тянется обнять его, вжать в себя, и останавливается, только сейчас осознав, что же собирался делать. Митсутаде хочется засмеяться, но ни звука не вылетает из сжавшегося горла. Он молчит, и Тайка беспокоится, нависает над ним, заглядывая в лицо. Трогает пальцами щеку, гладит по волосам, и каждое это прикосновение, как пытка. Слишком долго ты боялся смотреть правде в глаза, Мит-чан, - говорит он сам себе, разлепляя сухие губы. - Все хорошо, не бойся, - голос сиплый, срывается, но молчать страшнее. Митсутада сгребает простынь в кулак, стискивает изо всех сил – лишь бы не коснуться. Лишь бы не признать, что больше всего желаешь именно этого тепла. Ждешь его, тянешься навстречу, пытаешься поймать знакомую, солнечную улыбку. - Ложись, рано еще. - Ага, - охотно соглашается танто, - с тобой точно всё в порядке? И, получив невнятное подтверждение, укладывается рядом, устраивая голову на плече и обхватив поперёк груди. Возится, натягивая лёгкое одеяло повыше – на дворе середина лета, но погода дождливая и под утро становится зябко. Все попытки отправить его спать на свою постель легкомысленно игнорирует – не вредничай, Мит-чан, постель большая, а с тобой тепло – и засыпает, посапывая в ключицу и бормоча что-то во сне. И что с ним таким делать? Митсутада закрывает глаза, стараясь отрешиться от происходящего. Не на постель же его нести, попробуй еще поднимись и не разбуди. Можно на пол столкнуть, но это не лучшая идея… Тачи смешно, но даже этот смех больше смахивает на истерический. Он лежит, отсчитывая мгновенья, чтобы отвлечься, и думает, что не сможет заснуть. Никогда еще так не ошибался. Утром Митсутада просыпается от возни под боком, открывает глаза, коротко оглядывая комнату и морщится, плотнее подгребая к себе какой-то сверток. Рано же еще, чтобы вставать. Интересно, куда Тайка делся? Его кровать уже пуста. - Доброе утро, Мит-чан! – никуда он не делся, так и остался спать рядом. Вон, выпростал руки, потягиваясь сладко, и тут же ещё ближе подлез – хотя казалось бы, куда уж ближе. Сложил ладони на груди, устроил на них подбородок – взъерошенный, сонный ещё чуть. - Выспался? Что на завтрак делать будем? Спать мальчишке уже не хочется, а если так, то и окружающим значит тоже. Митсутада устало прикрывает глаз и молчит. Потом вздыхает и осторожно просит. - Слезь с меня, - он не уверен, что сможет сам отпихнуть Тайку, рука не поднимется, но этот вопрос его волнует гораздо больше того, про завтрак. - Ага, - танто сияет улыбкой и внимательно вглядывается в его лицо, едва не нос к носу, так что Митсутада чувствует его дыхание на щеке и карамельный запах, - Мит-чан, ну что ты такой мрачный, из-за кошмаров, да? Тычет пальцем в щёку, тянет за прядь волос, глазами хлопает - наивный, тревожится за друга. И вот что ему ответишь? Митсутада снова вздыхает и растягивает уголки рта в улыбке. - Нет, просто ты больно давишь локтями. Слезь, пожалуйста, - он просит и сам себе противоречит, жадно разглядывая Тайку так близко. Казалось бы, каждый день видит, что такого, но маленький танто кажется ему красивым. А он урод, Тайкогане такое не нравится, он любит красивое и блестящее. Для него не повод прятать шрамы под перчатками, но посмотри он на них, сразу поменял бы свое мнение. И Митсутада ничего не смог бы сделать. Танто вздыхает покаянно: - Прости, Мит-чан! И отодвигается, усаживается на постели, теперь чувствительно втыкая в бок острую коленку. Тянется от души и неожиданно серьёзно смотрит. - Мне не по себе, когда с тобой что-то не так… - сообщает укоризненно и внезапно меняет тему, расплываясь в дурашливой улыбке, его уже снова интересует, что будет на завтрак и какие задания ждут их сегодня, может быть их отправят на миссию? Вот было бы здорово. Митсутада кивает, отвечает почти невпопад, растягивает рот в ответной улыбке и не знает – Тайкогане просто потерял интерес к его состоянию, или это такая странная тактичность? И очень сильно надеется, что больше ему не будут сниться кошмары. Ему не хочется, чтоб младший товарищ тревожился. И боится сам себя, потому что какая-то часть его отчётливо хочет, чтоб Тайка приходил к нему снова и снова, дышал в щёку тепло, прижимался ближе, засыпая на плеча, улыбался с утра сонно и солнечно. И от этого страшнее чем от кошмаров. * Увы, жуткие сны не спешат покидать его и, уже следующей ночью, он просыпается от знакомого встревоженного голоса и снова не может прогнать заботливого танто, и долго лежит без сна, когда тот засыпает, устроив голову ему на плече. Под ключицами по-змеиному странно и страстно свиваются тревога и страх пополам с невозможной, неположенной радостью от этой близости. И проснувшись с рассветом, он долго лежит, невесомо касаясь растрёпанных прядей лезущих в лицо и вдыхая карамельный тёплый запах. Ему страшно от собственных желаний. Ещё хуже всё становится вечером, когда Тайкогане решительно игнорирует свою постель и лезет под бок. - Не хочу, чтоб тебе опять снились кошмары, - смешно аргументирует своё решение и смотрит настойчиво, хмурит брови – попробуй переубеди. Митсутада вздыхает и тоже хмурится, решительно качая головой. - Сада-чан, не думаю, что в этом есть нужда, - говорит он предельно вежливо. – Если хочешь, я могу поменяться с тобой постелью, раз тебе не нравится своя. Он понимает, что причина в другом, понимает и то, что с Тайкой ему действительно ничего не снится. Словно он проваливается в непроглядную черноту, в которой нет ничего, кроме спокойствия и умиротворения. - Глупый ты, Мит-чан, - смеётся танто и гладит его по щеке, - мне не нравится, что ты кричишь по ночам, и неважно на какой постели спать. Я останусь и буду защищать тебя от кошмаров, только и всего. Не жадничай, места много! Митсутада хочется заорать – не в этом дело, как ты не понимаешь – но он молчит, сцепив зубы так, что скулы немеют. - Если тебя беспокоит мой крик, я могу переехать в другую комнату, - тачи едва шевелит губами, стискивая кулаки, и опускает взгляд. Тайкогане смотрит в ответ так, что становится не по себе и кажется не то ударит, не то заплачет сейчас. - Дурак… - отвечает только, и губы у него дрожат от невысказанной обиды. Ничего не добавляет, сворачивается клубком, обхватив колени, прячет лицо. Так что становится невыносимо стыдно – действительно дурак – забыл за своими переживаниями и идиотскими страхами, что мальчишка за тебя тревожится. Как будто его сами крики тревожат. Ему важно, чтоб тебе, идиоту, хорошо было. А ты? Молодец, Мит-чан, обидел, доволен теперь? Радуйся, больше не пристаёт, не лезет под бок, не смотрит, выворачивая душу наизнанку. Что ж тебе не радостно? Разве не этого хотел? Этого. Только не так. Митсутада прикусывает губу, потом протягивает руку, но так и не решается коснуться чужого плеча. - Так будет лучше, Сада-чан, - шепчет он, сглотнув горький комок, вставший поперек горла. – Тебе слишком… опасно быть рядом. Тайкогане разворачивается пружиной, бьёт в грудь, не со злостью, с отчаянием. Валит на постель, нависая сверху. - Глупый! Глупый Мит-чан!!! – слёз нет, но голос звенит и срывается от несправедливой обиды, - Что мне может быть опасно рядом с тобой? Что плохого в том, что я хочу быть рядом? Чтоб тебе не снились кошмары? А потом никнет, словно из него весь воздух выпустили, опускает голову, упираясь лбом в ключицу, и шепчет совсем тихо: - Пожалуйста, Мит-чан, я не хочу тебя таким видеть, стань как раньше, ну пожалуйста, я так люблю Мит-чана… Шокудайкири словно шершавой удавкой, душит этими словами. Видеть чужое отчаяние слишком больно, а осознавать, что именно он стал причиной, и вовсе паскудно донельзя. Расстарался, все сказал, так почему теперь так плохо? Сам ведь хотел, стремился, пугал. Не подумал о том, как это на тебе отразится, верно? Разве стоили твои страхи и желания того, чтобы Тайка так себя вел? Чтобы цеплялся отчаянно, горько, а в голосе дрожали невыплаканные слезы? Он ведь за тебя боится. Боится и не понимает, что случилось с любимым Мит-чаном, почему он так? За что? И от этого еще горше. - Прости, - Митсутада накрывает ладонью затылок, зарывает пальцы в волосы, осторожно выпутывает цветные перья. – Прости, Сада, - он поворачивает голову, прижимается щекой к прохладным прядкам. – Я больше не буду гнать, не бойся. Если это цена его страха… лучше он откажется от всего. Лишь бы Тайка больше никогда, никогда не смотрел так. Тайка угукает, не поднимая головы, прижимается плотнее, обхватывая поперёк груди. Бормочет что-то неразборчивое, но уже не злое и не расстроенное, трётся щекой о плечо. И незаметно засыпает, вымотанный этим бессмысленным и непонятным ему противостоянием. Разве в его голове может уложиться, что добрый Мит-чан чего-то боится? В отличие от него, Митсутада долго лежит без сна, бездумно глядя на потолок, и в эту ночь ему не снятся кошмары. Быть может, потому что они стали преследовать его наяву? * Между ними ничего не меняется. Митсутада так же занимается готовкой, а Тайка ему помогает, они вместе разглядывают сборники рецептов, и тачи кивает – выбирай. Они даже на соревнованиях вместе соревнуются – теперь это стало традицией – и команда клинков клана Датэ побеждает с сокрушительным отрывом. Митсутаде не снятся кошмары, когда они спят вместе, и, казалось бы, все хорошо, но Тайкогане ощущает – это не так. Шокудайкири ведет себя, как раньше, улыбается, рассказывает о чем-то интересном, составляет компанию в лавке торговца, помогая выбрать что-то интересное для друзей. И каменеет, стоит лишь оказаться слишком близко. Улыбается, советует не волноваться и молчит на любые расспросы, прижмуривая глаз. Позволяет себя обнимать, когда они ложатся спать, укрывает плечи легким одеялом, желает спокойной ночи и долго не может уснуть, пряча горькую улыбку. Ты же хотел, как раньше, верно, Сада-чан? Хотел. Но не так. Тайка хмурится, не понимая, что же его не устраивает, и не может разобраться. И что делать тоже не знает. Но ему почти физически плохо, от того, что Мит-чан, родной и близкий до одури, такой… такой… он не знает как сказать, но понимает – что-то не так. Что-то очень неправильно. * - Сада расстраивается из-за тебя. Митсутада едва не роняет из рук тарелку, которую вытирал, а дракон тяжело и неотрывно смотрит на него поверх стопки посуды, которую собирается поставить в шкаф. И от этого немигающего звериного взгляда становится не по себе почти, как и от его слов. Запоздало становится понятно, почему вдруг нелюдимый дракон без просьб остался помогать с посудой после ужина, только от этого понимания не легче. И Митсутада не понимает, что ему отвечать и не уверен, нужен ли Курикаре его ответ, его нелепые оправдания. - Сада любит тебя больше других, - продолжает учигатана наконец отведя глаза и принимаясь устраивать посуду на полках, - он чувствует фальшь и ему от этого плохо. - я не… - начинает было Шокудайкири, но Кара резко обрывает его: - Мне это не интересно, мне не нравится, когда ко мне приходят за советом, которого я дать не могу. Так что просто прекрати изрыгать своё эгоистичное дерьмо и подумай о Саде. В голосе дракона столько злости, и слышать от него такие длинные фразы настолько непривычно, что Митсутада даже удивляется когда последние три тарелки аккуратно встают на полку, а дверцу Курикара прикрывает почти бесшумно. Почему-то казалось, грохнет посуду об пол с дребезгом, так что осколки по всей кухне. - Спасибо… - говорит он уже в закрывшуюся за драконом дверь, - спасибо, Кара… Он не уверен, что когда-то сможет расплатиться за этот совет. И не уверен, что дракон потребует платы. Тайкогане ждет его в комнате, поворачивает голову, отрываясь от книги, и улыбается, привычно тепло и солнечно. Он ни о чем не спрашивает, и Митсутада тоже не находит слов. Вместо этого он садится на его постель и притягивает Тайку к себе, обнимая за плечи. - Что читаешь? Тайка просияв обхватывает его за пояс, смотрит восторженно, улыбается широко и искренне. - «Моя семья и другие звери», - кивает на рыжую обложку с хохлатой птицей, - Кара дал, весёлая книжка, хотя и не всё понятно. Ему ужасно хочется спросить «Мит-чан, ты вернулся? Правда? Это же настоящий ты?» но он не уверен, что одноглазый тачи его поймёт, он уже сколько пытался ему сказать, что что-то неправильно, но ничего не добился. Даже к Каре пошёл, спросить, что же произошло, правда ничего не понял из его ответов, кроме того, что надо просто подождать и не сдаваться. Каре Тайкогане благодарен сейчас до одури, он уверен – дракон умеет волшебство. Вот ведь, поговорил с ним и Мит-чан почти прежний, и глаз у него живой, а не как бессмысленная монетка – блестит тускло, не по-настоящему. Тайка уверен, это всё драконья магия, а иначе как объяснить? Митсутада улыбается, и ему ужасно хочется спросить – откуда у Окурикары может быть такая книга, неужели Цурумару притащил? – но он лишь уточняет. - А что непонятно? – ему хочется подольше поговорить с Тайкой, хотя казалось бы, живут в одной комнате, говори, сколько влезет, но нет, с его страхами они почти перестали общаться. - Очень много названий животных, но непонятно какие они, - сетует Тайкогане, - Шишио завтра обещал помочь, говорит в библиотеке есть справочник с картинками, но сам я не смог найти, а он там здорово ориентируется. Он и эту книжку знает, оказалось, представляешь? Зато он мне объяснил как карты читать, а то тоже не понятно было, где этот Корфу и что за … Бор-н-мут! – нахмурившись по слогам выговаривает название и гордо сияет, - Знаешь какой оказывается мир огромный! Столько стран! Я атлас принёс, хочешь посмотреть? Кивает на тумбочку, на которой лежит внушительный талмуд в пёстрой обложке, смотрит выжидательно. Кажется, он все еще сомневается в том, что Митсутада станет с ним общаться, и тачи кивает согласно. Ему действительно интересно, ведь за всю свою жизнь он нигде не был. А большую часть не помнит, если вдуматься. Тайка – хороший рассказчик, и они засиживаются допоздна, пока танто не начинает зевать через каждое слово. Шокудайкири, спохватившись, смотрит на время и командует отбой, иначе будут завтра ползать сонными мухами. В этот раз они ложатся вместе, даже не спрашивая, Тайкогане привычно устраивает голову на плече и сонно бормочет что-то свое, дурное и улыбчивое. Митсутада улыбается ему, сам того не понимая, и впервые засыпает сразу, ни о чем не задумываясь. Быть может ему сразу стоило стать… искренним? И уже проваливаясь в сон обнимает Тайку, прижимает к себе, зарываясь носом в прохладные пряди и жадно втягивая сладкий карамельный запах. Он идет на поводу у своих желаний, и это та, единственная правда, которую он скрывал даже от себя. * Утром танто просыпается рано, возится, зевая и вытягивая над собой руки. Ммтсутада спит чутко, но даже его сперва сбивает с толку странное чувство спокойствия и легкости. Он лениво открывает глаз, сонно разглядывая Тайку рядом с собой. Маленький, компакный, сворачивается под боком, а едва заметив, что любимый Мит-чан уже не спит, приподнимается на локте, касается пальцами скулы, отводит в сторону челку. Тачи жмурится блаженно, довольно, и видеть его таким непривычно, не так часто Шокудайкири позволял себе столько эмоций. - Доброе утро, Мит-чан, выспался? - Тайка сияет, когда Митсутада в ответ кивает и обнимает его за плечи, утыкается носом в волосы, наслаждаясь теплым и сладким ароматом. - Вкусно пахнешь, - шепчет он, еще не до конца осознавая реальность. - Ммм… - танто трётся о его плечо щекой, обнимает поперёк груди плотнее, - чем? Ему в общем-то неважно, ему тепло и уютно от того, что Митсутада не деревенеет под руками, не торопится отстраниться и закрыться маской безликого дружелюбия. Но и любопытство чуточку покусывает. Так что он утыкается носом между ключиц, там где ворот распахнут, принюхивается сосредоточенно. - От тебя пахнет морем… - сообщает удивлённо, поднимая голову, - солью и той штукой, которая в баночке с синей крышкой, мы её растирали вчера в рыбу, помнишь? - Мускатный орех, - подсказывает тачи не в силах сдержать улыбку – настоящую искреннюю, от этой ситуации. - Ага, им, - сияет Тайка, снова утыкаясь носом в кожу, - солью и мускатным орехом, вкусно. Митсутаде смешно и щекотно от теплого дыхания, он ежится и накрывает ладонью острые лопатки, вслушиваясь в то, как бьется чужое сердце. - Ты пахнешь сладко, карамелью, - шепчет он, почти ощущая этот приторный, тягучий вкус на языке. Даже интересно, правда он такой или же нет?.. И когда Тайка приподнимает голову, спросить что-то, Митсутада почти тянется навстречу – поцеловать. И отшатывается, словно получив короткий, болезненный удар. О чем он только что подумал? Он убирает ладонь со спины танто и сминает в пальцах тонкую простыню. - Давай вставать, Сада-чан, - говорит он жизнерадостно и сам чувствует, насколько лживо это звучит. Он ведь не может, никак не может желать этого, не может даже задумываться. Он брат, он клинок, который делил с Тайкой одного хозяина, он... урод. И недостоин большего. - Мит-чан? – Тайка вздрагивает, садится рывком, смотрит, склонив голову к плечу по-птичьи, - Что-то… не так? А в глазах плавятся тревога и непонимание, оседают пеплом на прежде безмятежном золоте – только не становись снова как раньше, только не отталкивай меня опять. Митсутада открывает было рот, чтобы ответить, но горло словно сдавливает. Он уже соврал. Разве стало лучше? Разве это хоть что-то поменяло? - Я урод, - и это тоже та правда, которую не скроешь от себя. Точнее, ее часть. - Ты красивый, не ври! – возмущается танто и склоняется над ним, опираясь ладонью на подушку возле щеки. Рассматривает внимательно, так что под этим взглядом хочется сжаться в комок и спрятать лицо, но Митсутада сдерживается. Тоже вглядывается пристально – растрёпанные пряди, припухшие губы плотно сжаты, ресницы стрелками торчат над потемневшими глазами. Серьёзный, непривычно сосредоточенный. Тайкогане рассматривает долго, трогает волосы, убирая с лица, повязку обводит по краю, ведёт по скуле к подбородку. И в итоге расплывается в улыбке, тыча пальцем в грудь: - Нормально всё, никакого урода не вижу, честное слово! - Ты просто не видишь шрамы, - Митсутада кривит губы в улыбке, невольно зажмуриваясь под этими теплыми прикосновениями. - Тогда покажи, - пожимает плечами мальчишка, и усаживается, скрестив ноги. Смотрит нетерпеливо, ему непонятно, как шрамы могут делать кого-то красивым или не красивым. Человек же не вещь, его можно украсить одеждой, но сам по себе он останется таким как есть, и красота совсем не зависит от подобного. А если слушать Мит-чана, то получается наоборот. Тайкогане не понимает, у него в голове не укладывается, как Мит-чан может быть уродом. Ну… это же Мит-чан – добрая улыбка, вкусная еда, тёплые руки и негромкий смех и запах муската и соли. При чём тут шрамы? Митсутада смеется невесело – а что он мог ожидать от Тайкогане? Это ведь логично для его простой натуры. Покажи. А ты уверен, Сада-чан? Тачи садится, опираясь спиной о спинку кровати, и стягивает перчатки. Ему нет нужды смотреть на изрытые рубцами руки и запястья. Словно червь прошел под кожей, оставляя длинные, пересекающиеся друг с другом следы. Светлые, почти белые, они казалось шевелятся даже сейчас, и Митсутада усилием воли не сжимает пальцы в кулак, укладывая ладони на одеяло. Смотри, ты же хотел. Тайкогане смотрит, внимательно, потом проводит пальцами по застаревшим следам, прослеживает самый выделяющийся на левой руке, пересекающий кисть от костяшки мизинца к основанию большого пальца, уходящий к запястью. Потом порывисто хватает обе ладони в друга и тянет к себе. - Это было очень больно, Мит-чан… - прижимается щекой, а ресницы дрожат, - я не хочу чтоб тебе было больно… ты не думай… всякое, я тебя правда люблю. Очень. Любым… Поднимает голову, глядя серьёзно, но покрытых шрамами ладоней из рук не выпускает, - Потому что это ты, Мит-чан, понимаешь? И смотрит, снова склонив голову, ждёт – что ответишь? - Думаешь? – Митсутада поднимает глаза. Ему смешно и пусто. - Любишь? – он отнимает ладони и проводит кончиком пальца по чужим губам, надавливает, не давая сказать ни слова. Контраст странно завораживает – приоткрытый в удивлении, пухлый рот и иссеченные знаками-следами руки. Разве это уродство может касаться кого-то? - Любым? Даже таким? – шепчет он и подается вперед, поцелуем обрывая возможные возражения. Прикусывает нижнюю губу, собирает языком сладковатый привкус и отстраняется. – Наша любовь слишком отличается, Сада-чан, - сообщает ровно, даже пренебрежительно, почти с удовольствием наблюдая за тем, как меняется лицо Тайкогане. Ну же, скажи, что я урод, пойди пожалуйся Каре или Цурумару, ударь меня, в конце концов… Танто пару раз моргает удивлённо, пытаясь осознать произошедшее, а потом внезапно просияв с восторженным визгом бросается Шокудайкири на шею. - Мит-чан, это же здорово!!! Значит теперь всё хорошо! – и не задумываясь больше, и не дожидаясь ответа, лезет целоваться уже сам. Митсутада вздрагивает и пытается отодвинуть его, нельзя же так, в самом деле, быть не может чтобы… мальчишка просто не понимает что он имел в виду и… - Сада, прекрати, - говорит он, пытается строго, но выходит жалко и неуверенно, - ты же не понимаешь, что… - Понимаю, - Тайка непокорно встряхивает головой и улыбается радостно, - я понимаю Мит-чан, правда! Мне ребята рассказывали, даже книжку показали, там с картинками всё понятно… журнал, во! Я только попробовать не успел ещё, а с тобой так здорово будет! И снова тянется, а взгляд чуточку недовольный – ну, сколько ты ещё будешь всякие глупости говорить. Митсутаде хочется отодвинуться, но сзади стена и бежать некуда. Врешь, - говорит он сам себе, встречая теплые губы поцелуем, со стоном зарывает пальцы в волосы, наслаждаясь прикосновением густых прядок, притягивает Тайку едва ли не на колени, чтобы было удобнее. Захотел бы – нашел бы способ, но ведь не хочется. Куда больше хочешь, и дуреешь от тепла и сладковатого привкуса этих поцелуев, от того, как Тайка быстро учится, лезет ближе, ластится к рукам. Ему ведь хочется так же. И крутится на краю сознания назойливая мысль – надо вломить Цурумару по первое число. Ибо кто ещё мог притащить в цитадель непотребные книжки, да ещё и не уследить, что они попали детям. Впрочем, прямо сейчас для него это может и к лучшему, но в дальнейшем такого допускать не стоит. Только и эти мысли быстро растворяются, отходя на дальний план, потому что у Тайкогане мягкие губы, а кожа под ладонями, ставшими невероятно чувствительными без перчаток, тёплая и уже невозможно удержаться, чтоб не задрать футболку, оглаживая спину с выступающими лопатками и цепочкой позвонков. Это ощущение совершенно новое и непривычное – опыт Митсутады скуден и ему не очень хочется о нём вспоминать сейчас, настолько иначе всё происходящее в настоящем. Жалеть он, впрочем, тоже не будет – благодаря случившемуся когда-то он знает, что может произойти и от этого захлёстывает восторгом горло. От этого знания и от того, насколько самозабвенно – как всему в своей жизни – отдаётся Тайка этому новому для него опыту. Вот только сейчас не время – за окнами шумит просыпающаяся цитадель и нужно приступать к ежедневным делам. - Хватит пока, Сада, - шепчет он, неохотно обрывая поцелуй, и не спеша выпутать пальцы из густых волос, - пора вставать, а то вся цитадель останется без завтрака. Тайка смеётся его неуклюжей шутке, обнимает на мгновение крепко-крепко, прижимаясь доверчиво, и отодвигается. - Ага, пошли, - кивает ничуть не расстроено, а в глазах уже предвкушение вечера, - что будем на завтрак делать? И от этой смены темы, от того что не надо больше прятаться и бояться, одноглазому тачи невероятно легко на душе. И он не спешит надеть перчатки, разбирая спутанные волосы мальчишки и по-новому наслаждаясь ощущениями этого процесса. И на кухню они идут плечом к плечу, обсуждая меню на день, поход в магазин – на кухне заканчивается ряд продуктов – и ни словом не упоминая, что оба с нетерпением ждут вечера. * Вечером они возвращаются в комнату по отдельности, и Митсутада, задержавшийся на кухне с уборкой, чувствует себя не то вором, не то соучастником преступления. Они не виделись в душевой, значит, Тайка удрал раньше, закончив с помощью в поле. Ждет? Митсутада уверен – да. Он заходит в комнату, придерживает дверь и едва не падает, когда Тайка со смехом кидается ему на шею. Словно говорит – ничего не изменилось, ты красивый, я люблю тебя, Мит-чан. И тачи ему верит, подхватывая легкого танто на руки и прижимаясь щекой к вихрастой макушке. Он укладывает Тайку на собственную постель, сминая идеально заправленное покрывало, по-звериному нависает над ним, принюхиваясь к сладкому, тягучему аромату. Тайкогане смеется, доверчиво откидывает голову, жмурится довольно. Он счастлив, и Митсутада понимает, что для честного и наивного танто было необходимо – его открытость и тепло. А стоило закрыться, спрятаться за виной и страхом, как Сада начинал волноваться. Он ведь этого хотел, говоря Митсутаде стать прежним, верно? Именно так. И теперь Тайкогане с неприкрытым восторгом тянется навстречу, закидывая руки ему за шею, ловит ногами за пояс – хочу ещё ближе и, наконец, с удовольствием втягивает в поцелуй. Для него, открытого и искреннего уже нет ничего лишнего – обиды и тревоги остались в прошлом, а сейчас и немного потом, будет только хорошее. И много интересного и нового, что он может узнать. И он абсолютно уверен – то что произойдёт у них с Митсутадой будет здорово отличаться от картинок и объяснений друзей. И не сомневается – ему непременно понравится. И Мит-чану тоже, разве может быть иначе? Конечно нет. Митсутада склоняется над ним, шепчет что-то дурное, трогает гпоцелуями скулы, лоб, склоняется над губами, собирая чужой вкус. Ему нравятся как Тайка реагирует, нравится чужие податливость и тепло. Танто не стесняется ничего, не задает вопросов, не гнушается прикосновений. Он первый стягивает с Митсутады перчатки, ловит изуродованные пальцы, переплетает со своими, и тачи вздрагивает от этого странного, извращенного контраста. Разве в них есть что-то общее? Но долго думать не выходит – Тайка слишком откровенен и нетерпелив, не понимая всего происходящего и желая получить сразу как можно больше. Тянет с плеч одежду, уже извернувшись и расстегнув молнию, лезет ладонями под футболку и ощущать эти тёплые изучающие прикосновения непривычно и до одури приятно. Митсутада не препятствует, наоборот помогает, стаскивая с себя футболку, и Тайка награждает его восхищенным взглядом. Он ведь и правда считает Мит-чана красивым. Потому и не сомневается, в отличие от одноглазого тачи. И Шокудайкири приходится смириться. Он стаскивает с Тайки футболку, выпутывает перышки из волос, зарывая пальцы в густые пряди, и долго рассматривает танто, впервые позволяя себе делать это открыто. Тайкогане тоже красивый. Худощавый и жилистый, его не назовешь хрупким, как и любого из клинков, на ключицах пара родинок, еще одна на животе, возле пупка. Чуть золотистая кожа искрится в свете лампы, словно присыпанная солнечной пылью, и это тоже даже смешно – не зря ведь он считает танто ярким и светлым. Митсутада склоняется над ним, трогает губами плечо, ключицу. Касается горла, подбородка, спускается цепочкой поцелуев к солнечному сплетению, и ему до сих пор кажется, что все происходящее – сон. Танто жмурится под прикосновениями, откидывает покорно голову, подставляя горло, охает тихонько, когда Митсутада касается особо чувствительных мест. И не разжимает рук, так и держится за плечи. - Мит-чан, - шепчет тихонько, - Мит-чан, так странно, щекотно и хорошо одновременно, и жарко, Мит-чан… Не понимает происходящего, не осознаёт истинных желаний этого тела – знание из книжки не стыкуется у него с происходящим, а чужие рассказы и намёки совсем не похожи на происходящее. И он не знает, что дальше и как ответить, чтобы любимый тачи тоже… тоже так же. Он даже не знает что и как именно, но ему хорошо до одури и жарких мурашек по коже и хочется вернуть это ощущение, чтоб на двоих. И только так кажется правильным. И когда Митсутада отстраняется взглянуть на него, он улыбается ему шало и тянется коснуться так же – поцелуями по плечам, горлу и ключицам – понравится? Тебе же тоже понравится, Мит-чан? Но ему нет нужды отвечать. Митсутада опускает ресницы, считая про себя невесомые прикосновения теплых губ, откидывает голову под этой безыскусной лаской. Танто неопытен, это чувствуется, но его желание, полное неги и единения, искупает все. Это не страсть, не вожделение, от которого теряешь голову, не похоть, превращающая любую близость в нечто грязное и дикое. Это… большее. И чужое доверие дорогого стоит. Уж одноглазому ли не знать. - Все правильно, Сада, - шепчет Митсутада, улыбается, опуская голову, касается губами скулы, тепло дышит в висок. – Все так и должно быть. - Здорово! – Тайка неожиданно надавливает ему на плечи, заставляя перекатиться на спину, смотрит внимательно и восторженно, нависнув сверху и щекоча лоб рассыпавшимися волосами. Так же осторожно трогает губами скулу, переносицу, ловит кончики ресниц и снова целует в щёку. И шепчет почти беззвучно, перед тем как поцеловать приоткрытый рот: - Я так счастлив, Мит-чан, Я тебя очень люблю! Это так на него похоже, что Митсутада давится беззвучным смехом. Он смеется, заставляя танто повалиться на себя, охает, получив в бок острым локтем, и валит Тайку набок. Тянет к себе, укладывая головой на плечо, перебирает волосы. Они обсуждают планы на завтрашний день, перемежают разговоры поцелуями, и это… правильно. Это не похоже на то, что происходило раньше, не похоже и на торопливую разрядку, которую могла принести мимолетная интрижка. Тайка – особенный, это было понятно и так, но только сейчас это стало… яснее. Они ведь близко, даже сейчас, просто лежа рядом. Они разговаривают, касаются друг друга, и Тайка доверчиво удерживает в ладони его изуродованные пальцы. Он смеется, жмурится счастливо, тянется за поцелуем, и ни на миг Митсутада не сомневается – все так, как должно быть. И не в сексе тут дело, не на нем ведь все держится, верно? Верно. Теперь они целуются по утрам – сонно и нежно, с каждым днём всё дольше задерживая ладони на коже – а по вечерам всё реже сидят с книгами или обсуждениями, торопясь коснуться, прижаться ближе, чувствуя под ладонями обнажённое тело. И ласки постепенно перестают быть невинными – обоим хочется большего. Но Тайка по прежнему не осознаёт в полной мере своих желаний – смутных и не понятных, а Митсутада боится переступить невидимую черту проведённую им самим – ведь Тайкогане почти ребёнок – угловатый подросток с солнечным взглядом, наивный и доверчивый. Разве можно допустить с ним что-то большее? Митсутада снова боится, и этот страх омрачает их близость, проникает исподволь в мысли, отравляет, заставляя раз за разом сдерживаться и останавливаться. Вот только сдерживаться с каждым разом всё сложнее и однажды Митсутада не выдерживает. Всё начинается совершенно невинно и у него даже в мыслях нет ничего такого. - Сада-чан, - говорит он, когда они заканчивают целоваться на пороге, вернувшись вечером в комнату после купания, - подождёшь немного? Я обещал Касену несколько рецептов, мне надо их найти и переписать. Тайкогане легко соглашается и уходит сидеть на постель. Забирается с ногами и листает какой-то очередной красочный альбом. Шуршит уютно страницами за спиной, и тачи изредка чувствует загривком его тёплый взгляд. - Мит-чан, - спрашивает танто, когда альбом закончился, - я твой меч посмотрю, можно? Шокудайкири занятый переписыванием очередного рецепта только кивает не оборачивается и спохватившись отвечает: - Конечно, Сада-чан. Он не сомневается, что эту часть себя может спокойно доверить в руки мальчишки, Тайка не причинит вреда. Тихонько стукает дерево подставки в изголовье, и Митсутада встряхивает головой. Прикосновения танто к оружию отзываются странной щекоткой под рёбрами – он и не думал, что это тело может реагировать на прикосновения к той части его. Он пытается выкинуть мысли из головы и сосредоточится на рецепте, но не выходит. У Тайкогане чуткие ласковые пальцы и тачи не оборачиваясь может сказать, что вот он обводит их кончиками узоры на цубе, вот ведёт вдоль простых ножен, обтянутых кожей и перебирает витки шнура на них. А вот прослеживает рисунок оплётки рукояти и задумчиво накрывает оголовье. От этих прикосновений становится жарко, все мысли вылетают из головы и рецепты кажутся уже неважной мелочью. Он оборачивается. Сада сидит на постели, устроив ножны между бёдер, и сосредоточено рассматривает оголовье, обводя бликующую бронзу кончиками пальцев. Митсутада сглатывает пересохшим горлом и ему кажется, что он чувствует эти прикосновения всем телом. Жарко, возбуждающе, будто по нервам прямо под кожей. Возможно, он слишком долго сдерживал их естественные желания и теперь они прорвались всей своей мощью? Но мысли не слушаются, оставляя только зрелище мальчишеских пальцев исследующих рукоять меча и невообразимое возбуждение горячей дрожью в паху и под рёбрами. Тайкогане с тихим щелчком извлекает клинок и Митсутада не может отвести взгляда от полоски отполированной стали медленно ползущей из ножен зажатых его бёдрами. Он знает – кожа там горячая, бархатистая и выше, под краем шорт две небольшие родинки. - Мит-чан? – Тайка поднимает на него плывущий затуманенный взгляд, прижимается щекой к жёсткой оплётке рукояти, - ты такой красивый. Что-то не так? Он подразумевает клинок – для них нет различия этих тел. Физическая человеческая форма так же они как и скрытое в ножнах лезвие. Митсутада никогда не задумывался, как будет ощущаться прикосновение чужих рук. Никому прежде не приходило в голову брать его-клинок. - Всё в порядке, Сада, - отвечает Шокудайкири севшим от возбуждения голосом, - просто я не знал, что клинком тоже чувствуются прикосновения. - Правда? – Тайка убирает лезвие в ножны и прижимает меч к себе с какой-то особой трепетностью, - я тоже не знал. Тебе… нравится? И взгляд у него диковатый, плещет желанием – расплавленным потемневшим золотом. - Очень, - Митсутада подходит ближе, кладёт ладонь на вихрастую растрёпанную макушку, пропускает густые прядки сквозь пальцы и задыхается, забывает что же хотел сказать, потому что Тайка незамысловато подаётся ближе, прижимается лицом к его бёдрам, трётся щекой о пах, соблазнительно и совсем не невинно. Почти осознавая уже, чего же хотят они оба. Разом вспоминаются и его слова про книги, которые показывали любопытные танто, и про чертовы журналы с картинками, на которых он видел... И Митсутада не знает, радоваться ему этому факту или нет. Тайка так и не выпускает из рук его-меч, и от сдвоенных ощущений, по жесткой коже ножен, и от теплого дыхания, проникающего сквозь тонкую ткань, в голове мутится. Митсутада захлебывается вдохом, когда Сада осторожно пропускает пальцы под пояс штанов и стягивает их вниз, и у него нет сил, чтобы остановить это непотребное безумие. Танто не стесняется, не пытается дразнить, чутко касаясь губами бедра, жадно втягивает горьковатый запах распаренной кожи и чужого желания, и тачи почти неосознанно подталкивает его ближе, перебирая густые прядки. Он не хочет торопить, но сил сдерживаться совсем не осталось. Остатками сознания Митсутада пытается просто... не принуждать. Ему не хочется, чтобы Тайка боялся. Он хочет, чтобы его желание было искренним и добровольным. Как сейчас. От первого же прикосновения теплых губ Митсутаду пробирает дрожью. Он не может сдержаться, опускает голову, глупо рассматривая вихрастую макушку, и едва не скулит от открывшегося ему зрелища. Слишком... остро. Тайка бережно, почти благоговейно касается напряженной плоти, сначала пальцами, прослеживает вену сбоку, обхватывает ствол, словно примеряясь. Потом размашисто облизывает головку и склоняет голову набок, прислушиваясь к ощущениям. Митсутада мог бы спросить, что не так, но он может только просительно качнуться навстречу, желая большего. И его ожидание вознаграждается. Танто пробует возможности своего нового, живого тела по полной. Он вылизывает горячую кожу, прикусывает член у основания, забирает в рот головку, размеренно двигая головой. Тепло влажного рта в купе с этим, восхитительно-развратным зрелищем быстро лишает контроля. Митсутада опирается на стену ладонью, сжимает пальцы в кулак, чтобы удержаться, и едва не рычит, стоит танто на миг отстраниться. Но даже это промедление лишь обостряет желание. У Тайки опущены ресницы – весь до капли отдаётся новым ощущениям, новому, захватывающему опыту – и на лице нескрываемое удовольствие. Ему нравится происходящее, нравится возможность пробовать. Ведь реальный опыт так восхитительно отличается от виденного на картинке или даже смутных фантазий – как могло бы быть. В жизни всё иначе – ярче, горячее, вкус и запах, горячая кожа под губами, дрожь под ладонями и жёсткие пальцы в волосах. Это похоже и в то же время совсем иначе. И Тачи закусывает губу, что бы не стонать слишком громко, чтоб удержать хоть какое-то подобие контроля глядя на его лицо, чувствуя как он крепче сжимает бёдра на ножнах, неосознанно притираясь пахом к плотной коже, желая больше удовольствия. Возбуждаясь от происходящего. Ведь никто не научил его, что надо стыдиться, что то, что они делают сейчас порочно. И Митсутада думает, что это к лучшему. Он кончает, больно прикусив нижнюю губу, впившись пальцами в стену, и едва не валится на постель. Ему невыносимо хорошо, по телу разливается сытое довольство, и от этого кружится голова. Тачи одурело моргает, опускаясь на край кровати, и валит Тайку на спину, благодарно касаясь теплых губ. Собирает собственный вкус, вылизывает податливый рот, прикусывает губу. - Сада… - шепчет на ухо, зовет, не в силах выразить ту бурю эмоций, что сейчас бушует за ключицами, и Тайкогане сжимает руки на его плечах, притягивая любовника ближе. Клинок так и остается между ними, и это тоже возбуждает, словно щекоткой под кожей. Но они оба хотят большего, Митсутада понимает это как никто другой. Он отстраняется на миг, задирает тонкую футболку, касается поджарого, подрагивающего живота и сглатывает голодную слюну. Ему невыносимо хочется вернуть Тайке подаренное удовольствие, преумножив его. И он идет на поводу у собственных желаний, стягивая короткие шорты вместе с бельем. Член Садамуне ровный, потемневшая головка блестит, испачканная в вязкой смазке, и это куда лучше любых доказательств его желания. Тело реагирует, значит, Сада начал понимать? Митсутада улыбается этой мысли, кончиками пальцев рисует узоры на светлой коже и склоняется над танто, оставляя на бедре короткий, жгучий поцелуй-метку. Жадно вдыхает теплый, карамельный запах с примесью мускуса и соли и без промедления забирает напряженный член в рот. У него уже нет сил терпеть. Тайкогане выгибает под этой лаской, он захлёбывается не криком даже, скулежом, не в силах совладать с нахлынувшим потоком ощущений – новых, незнакомых, невыносимо ярких и острых. Восхитительных. Разве кто-то говорил, что будет – так – пряно, сладко, до алых кругов под веками и перехваченного горла? Разве поймёшь это, глядя на дурацкие плоские картинки? Танто непроизвольно вздёргивает бёдра, крепче вцепляясь в по-прежнему зажатый в руках клинок Митсутады, всхлипывает просительно, не понимая, о чём просит, но желая этого сейчас больше всего на свете. И ему кажется, что он умрёт, если Мит-чан сейчас остановится, отодвинется хоть на волос. И страшно, что его разорвёт этим наслаждением, если продолжит. Митсутада наслаждается каждым мгновением, невольно задумываясь о том, насколько он сейчас похож на Тайкогане. Тот вел себя так же – целиком отдаваясь этой желанной близости. Шокудайкири вылизывает крупную головку, подцепляет языком уздечку, стремясь доставить как можно больше удовольствия. Для Тайки это первый раз, и тачи старается сделать его лучшим. Не пожалей, что решился и выбрал – хочет сказать он, но сейчас слова лишние и он справляется так – ласками, нежностью, страстью. Помогает себе ладонью, обхватывая напряжённый ствол, проходится поцелуями по внутренней стороне бедра, лаская чуть влажную, блестящую от испарины кожу. Еще, верно, Сада? - Да-а-аах, - скулит Тайкогане под его умелыми прикосновениями, выгибается под ладонями, подставляясь весь, отдаваясь до капли. Кусает губы, мотает головой, в которой не осталось ни одной мысли, только багровые сполохи накатывающего волнами удовольствия. Этого слишком много, и Митсутаду потряхивает от накатившего разом возбуждения. Он слишком долго сдерживался. Тачи отстраняется на миг, слушая захлебывающийся, просящий стон, и тщательно облизывает собственные пальцы. Пускай Сада понимает, что будет дальше. Пускай осознает… Да, слюна не лучшая смазка, но разве сейчас, в его состоянии нужно большее? Шокудайкири вновь забирает в рот напряженную плоть и осторожно, кончиками пальцев касается узкого входа. Удерживает вскинувшиеся бедра, ловит сиплый, почти беззвучный скулеж, и улыбается, проникая пальцами в любовника. Этого ведь тоже много, да? Сада выгибается, комкая в пальцах простыню, вздрагивает, едва не вскрикивая, и валится на постель без сил. Митсутада сглатывает вязкое, безвкусное семя и ложится рядом, притягивая танто к себе. Обнимает, шепчет что-то заботливо-глупое, утыкаясь в волосы, и ему невыносимо хорошо. Тайка мелко часто дышит, невидяще глядя в потолок широко распахнутыми глазами. Его ещё потряхивает остаточным возбуждением и пальцы на ножнах – он так и прижимает клинок Шокудайкири к себе бездумно – вздрагивают мелко. Но это же неугомонный танто дома Датэ, и как только он чуть приходит в себя, собирая в единую картинку разлетевшийся осколками мир, немедленно поворачивается, наконец отложив меч, и обхватывает Митсутаду за шею. Прижимается плотно, прячет лицо, утыкаясь в шею, трогает губами – молчаливой благодарностью или просто переполняющими его чувствами. А потом смотрит восторженно и счастливо, вскинув голову: - Круто, Мит-чан! Я тебя люблю, сил нет как! Это… это… невероятно просто, знаешь? Вот прям совсем… И слов у него как обычно не находится, но всё и так понятно по сияющему взгляду, припухшим искусанным губам, по тому как он доверчиво и охотно льнёт ближе, желая ещё больше, всего, что они смогут в их новой, такой захватывающей близости. - Знаю, - шепчет Митсутада, поглаживая его по голове, - я тоже очень люблю тебя. И улыбается, слушая сонное бормотание, теплое и довольное. Тайка устал, чего удивительного, думает тачи, поднимая его, заснувшего и лёгкого на руки, и улыбка не желает сходить с его лица, пока он вытягивает перья из спутанных волос, укладывает мальчишку под одеяло, устраивая удобнее и возвращает меч на подставку напоследок задумчиво проведя пальцами по оголовью. Думал ли он… Митсутада счастлив, все происходящее подарило ему незабываемый опыт, а то, что будет дальше… только они и смогут решить. И укладываясь рядом с Тайкой, он предвкушает завтрашний вечер. Точно зная – Сада ему не откажет. Ни в чем. Сада сам захочет и потребует большего. А недописанные рецепты так и остаются забытыми на столе, он вспомнит о них завтра утром. * На следующий день Тайкогане ещё чаще чем обычно подлезает под руки, прижимается к боку и виснет на спине, почти не отходя – благо их смены на кухне. И взгляд у него ожидание чуда и немного чувственного дурмана по краю зрачка маслянистым отблеском. Они оба помнят вчерашний вечер и неторопливые поцелуи с утра, они оба с нетерпением ждут вечера, предвкушая невероятное. И в онсене после окончания всех дел, Тайка не плещется дурашливо с друзьями, вопреки обычаю, а сидит привалившись плечом к боку и мечтательно улыбается. -- Ты устал, Сада-чан? – говорит ему Шокудайкири, трогая за плечо, - пойдём укладываться? И танто, не споря, поднимается из курящейся парками воды, и смотрит нетерпеливо и требовательно – идём же. И первым оборачивается на пороге комнаты, сияя улыбкой, и приподнимается на цыпочки, потянувшись за поцелуем. Митсутада с досадой думает, что он успел его опередить в этом желании, но это не то, о чем стоит жалеть. Он подхватывает танто на руки, прижимает к себе, помогая обхватить ногами за пояс. Тайка укладывает руки на плечи, мнет в пальцах темную ткань, забирается под нее, желая коснуться живой, теплой кожи. Это ощущение чем-то схоже с тем, что дарили прикосновения к оголовью его-меча, и Митсутаду продирает жаркими мурашками. Он роняет мальчишку спиной на постель, нависает сверху, упираясь ладонью в прохладную простыню, и улыбается, разглядывая такого, раскрасневшегося, с шалыми, затуманенными глазами и приоткрытым в ожидании ярким ртом. Нет, он никому не хочет показывать Саду таким, ревниво оберегая танто от чужих глаз. Раньше Шокудайкири не подозревал в себе собственничество, но теперь… - Раздевайся, - шепчет он, стягивая с себя куртку и тонкую футболку, стаскивает перчатки. Он уже убедился, что Тайкогане куда больше нравятся живые прикосновения, а не безликая прохлада пусть даже самой тонкой кожи, а значит… Он помогает отбросить в сторону куртку, комкает футболку, сглатывает голодную слюну, жадно разглядывая худощавое тело. Склоняется над ним, доверчиво протянувшим руки навстречу, и целует, собирая сладковатый вкус. Он не хочет торопиться, желая растянуть момент их первой, настоящей близости, и бережно, трепетно касается припухших губ, ловит частое, прерывистое дыхание. Тайка ерзает, вжимаясь плотнее, урчит в губы что-то неясно-смутное и очень нежное, смотрит расфокусированно и немного требовательно. Тайка знает вроде бы, что сейчас произойдёт, он читал ту большую книгу, которую нашёл в библиотеке, листал журналы, которые показывали друзья ...и понимает, что не знает ничего. То, случившееся вчера, оказалось совершенно не похоже на то, что он ожидал и ему кажется, сегодня будет так же. И он откидывает голову, подставляясь доверчиво – открытое светлое горло, нежная мягкая кожа – ожидание нежности, волшебства и наслаждения. Митсутада отстраняется, разглядывая его, касается поцелуем ключиц, вылизывает ямку между ними, утыкается носом под ухо. Где же тебе больше нравится, Сада? Какими будут твои чувствительные места? Тут? Он трогает поцелуем ухо, забирает в рот мочку, прикусывая нежную кожу. Или тут? Касается шеи, плеча, оставляя жгучие следы. Или? Обводит языком сосок, наслаждаясь прерывистым всхлипом. Чего ты хочешь, Сада? Он хочет всего, но не понимает чего именно – того жаркого, выворачивающего наизнанку удовольствия, которое получил вчера и намного больше. Того что видел на картинках, не понимая что за ними стоит. Нежности, откровенных ласк, близости, того невероятного ощущения, которое может – он не сомневается ни на миг – только Мит-чан, такой родной и любимый. Поцелуев, прикосновений чутких пальцев, жаркого комка в подвздошье и того, чему не знает имени, и от мыслей о чём его протряхивает мелкой жаркой дрожью, заставляя выгибать спину, вжимаясь всем телом со стоном – да, Митцу, ещё, пожалуйста, больше… дай… возьми… Но у обычно бойкого на язык мальчишки нет слов, он не знает о чём хочет просить и поэтому выгибается под чуткими ладонями, подставляясь доверчиво старшему и более опытному товарищу – я знаю, что бы ты не сделал, это будет восхитительно. Я хочу всё, что ты пожелаешь мне дать. Я люблю тебя на самом деле, Мит-чан. Больше всех. И он уверен, он сможет повторить эти слова позже – ведь сейчас любые слова лишние. Митсутада не торопится. Он с увлечением исследует чужие реакции, впервые не стесняясь пробовать все, что придет ему на ум. Он вылизывает нежную кожу, оставляет на ней яркие метки, ведет пальцами по боку, и танто ежится от щекотки. Он смеется, стоит коснуться языком пупка, и смех переходит в тихий стон удовольствия, вздрагивает от прикосновений к бедрам и покорно приподнимается, когда Митсутада стягивает с него остатки одежды. Он не догадывается, какое соблазнительное зрелище представляет собой, и у тачи кружится от этого голова. Он любуется разметавшимся на постели любовником, с нажимом ведет ладонями по бедрам и подхватывает Тайку под колени. Прижимается губами к тонкой лодыжке, благоговейно опускает ресницы. Он столько времени мечтал об этом, что сейчас кажется, словно от эмоций разорвется сердце. А ведь он знает, на что идет. В отличие от танто. Почему-то эта мысль заводит до глухого, прорвавшегося сквозь стиснутое спазмом горло рычания. Митсутада ловит едва не ускользнувший было контроль и судорожно выдыхает, запоздало понимая, что сжал пальцы едва ли не до синяков. Он виновато касается оставшихся, порозовевших следов и прижимается губами к округлой, словно девичьей коленке. И ощущает чужую дрожь всем телом, и прерывистый стон становится тем, единственно-правильным ответом, которого он ждал. Он обнимает пальцами второе колено, любуясь странным, завораживающим контрастом гладкой светлой кожи и его покрытых шрамами рук, и едва не охает, когда Тайка требовательно вскидывает бедра, едва не въехав ногой ему по локтю. Что же ты медлишь, - так и говорит весь его вид, а истекающий прозрачной смазкой член подрагивает, настойчиво требуя внимания. Митсутада улыбается, лукаво и соблазнительно, и шепчет, забирая напряженный ствол в ладонь. - Попробуй сам так же, - он сжимает пальцы, размазывая смазку по головке, поглаживает самыми кончиками, шероховатыми и прохладными, и это ощущение едва не заставляет Тайку кончить. Он хнычет, вскидываясь под легкими касаниями, и безропотно тянется к себе. Митсутада кивает одобрительно, слизывая оставшийся на ладони сладковатый след, и ведет пальцами по поджавшейся мошонке, ниже, надавливая на вход. Он не успевает пожалеть, что смазка осталась далеко, в нескольких шагах от кровати, как Сада вскидывается, выгибаясь в коротком, бурном оргазме, глухо вскрикивая от накатившего удовольствия. Обмякает, безвольно запрокинув голову, и все никак не может отдышаться, судорожно хватая воздух пересохшим ртом. Хорошо ведь, правда, Сада? Он думает, Тайка не сможет ответить сейчас, но его затуманенный плывущий взгляд из-под пушистых ресниц, приоткрытый в частой дыхании рот с искусанными губами, следы спермы на золотистой матовой коже, это лучший ответ. И нетерпеливое желание большего, искрами по краю расширившегося зрачка, из-за чего золотые глаза кажутся совсем тёмными… Митсутада уверен – очень скоро он придет в себя и потребует ещё и ещё. А пока стоит заняться подготовкой. Танто будто не замечает его отлучки, только вздыхает, опуская длинные, пушистые ресницы. И возится на постели, пытаясь приподняться на локтях, когда тачи, уже обнаженный, вновь вклинивается между раздвинутых колен. Шокудайкири встречает его взгляд улыбкой, шальной и дурной, обещающей и полной такого же нетерпеливого желания – я тоже, Сада, я тоже невыносимо хочу больше. Вязкая смазка чуть холодит пальца, поблёскивает перламутрово в неярком желтоватом свете светильника в изголовье постели, и это зрелище ударяет жаркой волной в подвздошье, стоит представить все то, что им предстоит. Тайка вздрагивает, когда прохладная смазка касается входа, и Митсутада сдвигается, склоняется над ним, отвлекая поцелуем. Он не хочет, чтобы танто боялся, хотя подозревает, что страхи не про него. Тайка всегда живет настоящим моментом и омрачать его лишними переживаниями не станет и не захочет. Слишком доверяет другу-любовнику – безоглядно и безоговорочно. Он узкий, тугой и податливый, так что Митсутада не спешит добавлять еще один палец, дожидаясь первого отклика, наблюдает за лицом юного любовника. Как он жмурится целиком отдаваясь ощущениям, кусает губы, как на скулах вспыхивают пятна румянца. И сам неосознанно прикусывает щёку изнутри, сдерживаясь, не позволяя себе потерять контроль и поторопиться. Потому что мальчишка ёрзает, шире раздвигая колени, выгибается под непривычной лаской, постанывает соблазнительно, и Митсутаду встряхивает новой волной возбуждения – такой он одновременно по-юношески невинный и развратно-чувственный, одновременно. И этот контраст слишком ярок, слишком возбуждает, мешая в голове мысли и прорываясь нетерпеливым стоном. А ведь раньше он боялся, что подобные ласки не смогут доставить удовольствия, но теперь ему предельно ясно – он ошибался. Тайка не лежит спокойно, он тянется к любовнику, обнимает за плечи, шепчет что-то лихорадочно, и тачи целует его, отвлекая, наслаждаясь податливостью мягких губ. Но даже этого мало. Танто обрывает поцелуй и тянется между ними, обхватывает ладонью напряженный член Митсутады, дразнит его медлительными, уверенными движениями. Научил плохому, - думает Шокудайкири, до боли прикусывая губу, но это не спасает. Он останавливается, вытягивает пальцы, понимая, что не сможет контролировать себя. У него слишком давно никого не было, и даже этой ласки хватает, чтобы все ощущения сконцентрировались только на желании кончить. Тайка наблюдает за его лицом, облизывает сухие губы, дышит часто, прерывисто. Ему нравится доставлять удовольствие, потому что все должно быть честно, верно? Митсутада едва ли не всхлипывает над ним, судорожно сминая в пальцах простынь, и кончает не сдержав хриплого стона. Танто бросает взгляд на испачканную ладонь, слизывает вязкое, теплое семя и, недолго думая, вытирает руку о простыню, обнимает его, гладит по плечу. Шепчет что-то глупое и восторженное, неслышимое за шумом в ушах, но и так понятное. Терпеливо ждет, пока Мит-чан придет в себя, рассказывает про то, какой он классный и теплый, трогает ключицы, целует чуть солоноватую кожу, наслаждаясь запахом и вкусом. Уже предвкушая больше близости, больше удовольствия и новизны. Митсутада долго не выдерживает этой пытки, и переворачивается на спину, затаскивая танто на себя. Ведет тяжелыми ладонями по острым лопаткам, выглаживает ямки на пояснице, добиваясь нетерпеливого стона, вынуждая мальчишку ёрзать, выгибая соблазнительно спину. Ведёт пальцами ниже, трогая смазанный вход, и Тайка вздрагивает всем телом, низко опуская голову, ловя ощущения этого странного растяжения. И все равно не может терпеть и ждать. - Мит-чан, дай я ртом? – говорит он с этой его невинной, соблазнительной улыбкой, и Митсутада никак не может отказать – это выше его сил. Он помогает танто развернуться, и Сада оборачивается, прежде чем склониться над его членом, накрывая напряженную плоть губами. Шокудайкири зажмуривается на миг, не силах смотреть, вздрагивает под лаской, но у него своя задача. Он нашаривает на постели смазку, вновь выдавливает на пальцы и касается узкого входа. Внутренняя поверхность бедер блестит маслянисто, и это невероятно возбуждающее зрелище. Он растягивает Тайку осторожно, бережно, и считает, что этого достаточно, только когда танто начинает постанывать, подаваясь назад при каждом движении. Он едва не ложится на любовника, трется пахом, оставляя на коже влажные следы. Ему мало, и это взаимно. - Хватит, Сада, иди сюда, - шепчет тачи, приподнимаясь, помогает любовнику развернуться и опрокидывает его на спину, подхватывает под колено, удерживая в неустойчивом равновесии. Он входит медленно, осторожно, и танто, как никогда, кажется ему маленьким и беззащитным. Тайка всхлипывает, кусает губы, но не зажимается, не пытается отстраниться, и это можно считать хорошим знаком. Митсутада шумно и долго выдыхает, когда, наконец, входит целиком, гладит Тайку по голову, шепчет о том, какой он молодец, едва не путаясь в словах. Любовник невероятно узкий, и сознание мутится под напором желания. Быть может, и хорошо, что он сбросил первое напряжение. Иначе давно бы кончил. - Мит-чан, давай уже… - Сада тянется к нему, цепляется за плечо, вплетает пальцы в волосы, шепчет требовательно и пьяно. – Хочу… Разве такому можно сопротивляться? Митсутада начинает двигаться, сперва осторожно, медленно, целует любовника, помогает обхватить себя за пояс, чтобы прижаться еще ближе. Тайка мечется, впивается пальцами в плечи, царапая кожу, постанывает сладко. Вскрикивает и вздрагивает всем телом, когда тачи находит нужную точку, доставляющую больше всего удовольствия, и Митсутада не может сдержать довольного рыка – такое лицо становится у мальчишки в этот момент. Они кончают вместе, едва ли отстав на пару секунд. Тайка выгибается, выплескиваясь себе на живот, сжимается внутри, и это невероятное ощущение утягивает Шокудайкири следом. Он валится на любовника, чувствуя частое, прерывистое дыхание у плеча, поворачивает голову, благодарно касаясь губами виска, собирает языком выступившую испарину. У него нет слов, чтобы описать, как он счастлив сейчас, в этот момент, но он уверен – Тайка чувствует то же самое. Танто затрудняется объяснить, что он на самом деле чувствует. Голова пустая, лёгкая, и в ней тихонько позванивает, как будто вынырнул, после долгого сидения под водой. Обрывки мыслей расползаются и только одно он знает совершенно точно – это было невероятно здорово, лучше… лучше всего на свете, что только может быть. И уж точно не имеет ничего общего с плоскими дурацкими картинками из той самой книжки. - Мит-чан… - говорит он в итоге, непослушными руками обнимая любимого тачи и прижимаясь к нему всем телом, - Мит-чан… Слов не находится, но он трогает губами солоноватую кожу на плече, трётся щекой и устраивается уютно свернувшись на груди. Нет слов, ну и ладно – Мит-чан всё равно точно знает, что он хочет сказать. И как любит до кругов под веками, и как хорошо было – до одури и восторга до кончиков пальцев. И как сейчас нет сил толком пошевелиться и не хочется отодвигаться хоть на волос. Только лежать вот так, обнимая и чувствуя как чуть подрагивающие пальцы перебирают волосы, поглаживают затылок, урчать в ключицу от переполняющего счастья, а мир вокруг плывет и смазывается, и пусть его. Митсутада смотрит на него, уснувшего и усталого, любуется улыбкой и думает, что даже предложи он Тайке одеться, тот бы ни за что не согласился. Сил нет, Мит-чан, съели, - посмеялся бы и все. Да и не стал бы он предлагать, пускай спит. Шокудайкири натягивает на них одеяло, смотрит на светильник и ленится встать, чтобы его выключить. Все равно тусклый, словно ночник, не мешает. Засыпает он мгновенно, проваливаясь в сон, как в пуховое одеяло, и ему невероятно тепло и радостно, а кошмары… а что ему кошмары, с Тайкой они никогда не снятся.