Глобальное потепление

      Когда тлеющий фильтр обжёг Вовину руку, парень нахмурился. Чувство тревоги, временно заглушённое горьковатым привкусом сигарет, вновь появилось в сознании, навязчиво захватывая в плен даже самые радостные мысли. Из горла снова вырвался терпкий дым, отчётливо виднеющийся среди рассеянного света фонарика, и Вова печально вздохнул.       Тишину нарушал лишь стрекот кузнечиков, что поселились в длинной — явно не городской — траве. Вова вслушивался в этот стрекот, пытаясь отвлечься от болезненных мыслей и не менее болезненных воспоминаний. Весь этот день на ум приходил только он — парень, что постоянно смешил и обнимал, в шутку повторяя те заветные три слова, что Вова, пожалуй, привык слышать только от него. Горечь мыслей разбавляли только всплывшие в сознании шутки, которые, чёрт возьми, принадлежали тому же парню.       Такой разный… Вот почему он оставил Вову и весь этот мир так рано? Его ведь могли спасти, он и сам прекрасно знал об этом, просто не догадывался, что помощь ему понадобится именно в тот момент, когда… Впрочем, об этом думать было больнее всего.       С губ парня сорвался печальный вздох, что растворился в громком концерте сверчков и кузнечиков, которые будто играли похоронный марш на бис. Только вот от зацикленной мелодии Вове становилось только хуже, потому что пронёсшиеся ранее мысли засели в его голове, как надоедливая песня, и повторялись раз за разом, приобретая всё новые и новые концовки. «Он умер, умер. Смирись». «Чёрт, он ведь умер не просто так, он умер из-за тебя. Ты мог его спасти, но что ты сделал? Ты просто сидел и рыдал, надеясь что это всё сон — скорее ужасный кошмар, — который вскоре закончится». «Почему ты не вызвал скорую? За тебя её вызвал какой-то человек, что просто проходил мимо! И после этого ты смеешь называться его другом…» «А другом ли?»       Сколько воды утекло с тех пор, как Вова в последний раз слышал его голос? Сколько времени прошло с того самого дня, как его мягкие ладони зарывались в короткие волосы? Сколько минут томительного ожидания он просидел в приемной, ожидая заключения врачей? Сколько мыслей пронеслось в его голове, когда дверца в операционную мучительно медленно открылась, а после на пороге появился молодой врач с печальным взглядом, с губ которого сорвалось только «Мне очень жаль…»? За сколько секунд его внутренний мир рухнул, обнажая израненную душу всем на обозрение и как долго слёзы лились из его глаз? Минуту? Час? Неделю? Месяц? Долго. Слишком долго.       Аккуратно сложенный листок бумаги, что мирно покоился в Вовиной куртке, тяжёлым грузом оттягивал ткань кармана. «Надо было сжечь его сразу после похорон», — грустно пронеслось в сознании парня, но он знал, что не смог бы этого сделать. Потёртые изгибы намекали на то, что лист многократно разворачивали и с тяжёлым вздохом вновь убирали обратно. «Последние строчки… Разве он знал, что умрёт? А почему тогда оставил столь короткое послание?»       Надо заметить, что только Вова знал про существование этого листка. Ни родные, ни нотариус, ни друзья. Только Вова. Это тяготило душу в два раза сильней. Разве мог он показать кому-то ещё эти заученные наизусть уже в первую ночь прощальные строчки? Не мог.       Рука вновь потянулась к карману. Вова понимал, что не увидит ничего нового, когда развернёт лист. Все написанные кривоватым почерком слова давно были выжжены в сердце, однако лист снова развёрнут и перед затуманенным от слёз взглядом вновь предстаёт такое сумбурное прощание. Пожалуйста, спаси меня от этих стен, От душных дней, что убивают каждый раз, От сильного порыва ветра перемен, Который всё сильнее. Каждый час, Когда я думаю, что смерть почти пришла, Она стремится прочь, как будто бы играя, И не приняв к себе в объятья мотылька, Который всё на свет летел, сгорая. Они не вспомнят внешность через год, А через несколько забудут даже имя. Ты обречён забытым быть вот так: В оставленной и брошенной пустыне, Песок которой раскалён и очень колок, Ведь состоит из горечи проблем И в сердце навсегда засел осколок, Что не очистит даже ветер перемен. Однажды, будь то осень иль весна, Придёт ко мне желанная свобода. Я с лёгкостью седого мотылька В тумане растворюсь и кану в воду. Мне будет хорошо, ведь я забуду Все лицемерные и мерзкие слова. Я перестану лгать и слёзы лить не буду, Ведь растворятся в небе два крыла.       На глазах опять слёзы. И вот почему он делает больно даже после своей смерти? Чёрт возьми, его сейчас нет рядом, но от воспоминаний, что он после себя оставил, становится только хуже. За что? Вова постоянно думал о том, что, если бы перед ним предстал выбор, он бы не медля ни секунды распрощался со своей жизнью, только чтобы последние слова, что были выведены так аккуратно, не вызывали слёз. Я люблю тебя, Вова. Обещай, что найдёшь того, кто заменит меня. — Обещаю…       В прохладной тиши слышится потрескивание пламени, а в Вовиных глазах появляется огонёк. Нет, это не очередная сигарета, это болезненные воспоминания, что медленно тлеют, превращаясь в дым и пепел, уносимые вдаль тихим ветерком. В любой другой день Вова бы так не сделал. Слишком уж тяжело ему далось отпустить самого дорогого человека в своей жизни. Слишком болезненные следы тот оставил в молодом, но уже еле бьющемся сердце. Но сегодня можно. Сегодня и только сегодня.       Когда на руку падает тлеющий кусочек старой бумаги Вова вздрагивает и понимает, что снова плачет. Но теперь эти слёзы чертят неровные дорожки на его щеке сквозь печальную улыбку. — С днём рождения, Джо.       Уже у выхода с кладбища он с удивлением наталкивается на Лёшу. Тот извиняется, говоря что время посещения заканчивается и нужно торопиться. Вова понимающе кивает и прощается. «Как же тесен этот мир», — крутится у него в голове, когда в последний раз посмотрев на одинокий фонарик, что стоит на могилке, с его губ невольно срываются печальные слова: — Прости, что так поздно понял, что люблю тебя так же сильно, как и ты меня… А может и ещё сильнее. И кто после этого, чёрт возьми, заменит тебя?       Когда из кармана вновь появляется пачка сигарет, на тротуар падет ещё один смятый лист, что Вова с болью оставляет лежать на земле. Возможно, у Вовы нет возможности убежать от прошлого, потому что он сам оставляет себе пути отступления в виде напоминаний. И неважно, что ящик его стола полностью забит распечатанными копиями этого письма. Главное, что каждый раз он снова и снова пытается спрятаться и убежать, и каждый раз у него не получается, потому что избавляться от болезненных воспоминаний ещё больнее, чем прокручивать их в своей голове. Уж лучше знать, что весь твой ящик заполнен разными напоминаниями о прошлом и жить с этим, чем думать, будто бы всё прошло и надеяться, что больше этого не повторится. И неважно, правильно ли это, просто так легче.