Тот, кому я должен намного больше, чем имею.

Самое паршивое в том, что он жив. Ну… отчасти, но все же.

Он помнил, как жрал людей, чтобы хоть немного насытиться и заполнить ту зияющую дыру в его теле где-то над кишечником, как зубами разрывал их плоть, ногтями разрывал кожу, а их кровь… Такая горячая, лилась на бледно-серую кожу с узором угольных вен, по которым когда-то циркулировала кровь, оставляя за собой красивый багрянец. И самое вкусное… Мозг. Он мог различать по его вкусу пол человека, если повезет – возраст, а иногда и умственные способности. А как иначе объяснить то, что мозги заучки-Лиззи были намного вкуснее того придурка футболиста из его школы? Вот и Кирен не знал. А так же он не знал, откуда в его голове столько воспоминаний о восстании, ведь у всех, кого подросток знает в центре реабилитации, их почти не было. Хотя и спросить было особо не у кого, все были, в каком-то роде, счастливы, ведь никто иной, как Господь, даровал им второй шанс, даровал им жизнь, которую можно было бы потратить на что-то более стоящее. Но, какая жалость, не все сразу поняли, что их ожидает в этом невероятно красочном светлом будущем. Косые взгляды, полные ненависти за убийства, совершенные за явно не короткий срок, тычки и плевки в сторону «больных» СЧС, искать работу – лажа, а с нейротриптилином такие запары. Проще в отверстие для введение препарата вонзить нож, нежели попасть чертовой тоненькой иглой куда надо. Ах, как же хорошо, что у него есть мама, папа и сестра. Пусть Кир очень сомневался в том, что те захотят его видеть, ведь Джем почти пустила пулю в его белый лоб, когда увидела, как ее родной брат пожирает мозг подружки. С мыслью о том, что никакой вины за содеянное, в своем «бешенном» - как говорит его психолог – состоянии, Кирен не чувствует, было смириться достаточно просто. Но прежним милым мальчиком ему точно не стать, к краскам он притронется вряд-ли, моторика была нарушена, да и после смерти любви всей его достаточно короткой жизни… жить все так же не хотелось. А повеситься на простыне навряд-ли выйдет. И родителям конечно же уже сообщили, где находится их сын, потому разочаровывать их второй раз не особо хотелось. К концу реабилитации Кир вновь замолчал. Объяснялось это тем, что контактировать с кем-либо он не желал, да и смотреть на злые рожи санитаров, на вопросы которых парнишка не отвечал, было просто забавно. Мозгоправы же считали, что это связано с тем ужасом, которых пришлой пережить – хах – и что, если семья наконец заберет Кирена, то все образуется. Именно поэтому он сейчас трясся в машине дорогого отца, ни разу за все время не подняв голову. Смотреть на них не хотелось, ведь его снова попытаются разговорить, пожалеть, а слушать болтовню мамы было не таким уж и плохим вариантом, ведь та рассказывала, что в городе нового произошло за время его «отсутствия». Сам факт того, что привезли его домой «тайно» казался мальчишке забавным. Нет, ну серьезно, они правда думали, что в Роартоне никто не узнает? Да через пару часов после того, как его одноклассница потеряла девственность, об этом прознали все, а в том числе и ее мать, а тут гниляк. Как и ожидалось, сестра встретила его… никак. И Кирен ее понимает, сам отреагировал точно также. Захлопнул бы дверь, заорал, сдал собственного брата. Но в последнем Джем его удивила, учитывая ее роль в восстании она попросту молчала о том, что в ее доме находится труп. И, видно, здорово отводила от них подозрение, раз одного из его соседей убили раньше, чем самого Уокера.       Самое херовое в смерти было то, что ты не мог есть. Кирен отдал бы все, чтобы почувствовать вкус жареной жирной курицы у себя во рту, или же ощутить аромат той дерьмовой пиццы, что готовили в школьной столовой, но… ничего. Абсолютно. Он бы даже согласился на тот дерьмовый смузи что пила его бабушка когда-то. Второй самой херовой вещью была нехватка прикосновений. И нет, не чьих-то, а даже своих собственных. Ни тепла, ни холода, лишь шершавость, твердость, мягкость. Быть мертвым отстой. Быть живым мертвым еще хуже. Дни смешиваются в одну кашу, посиделки за столом во время ужина, телевизор, книги, попытки начеркать подобие рисунков карандашом. Ну хоть все смирились с тем, что Кир молчит. Все изменилось так внезапно, когда жители, вроде как и смирились с тем, что в городе стало на одного чудика с синдромом СЧС стало больше. Когда птицы вновь запели, а трава начала пробиваться сквозь почву, пришла она. Честно, Кирену сначала показалось, что она жива, но цвет кожи и глаза говорили совсем об обратном. И ей даже было плевать на чужое извечное молчание, ведь заполнить его болтовней, о вкусной шарлотке, что она пробовала еще при жизни, славной кузине ее матери, или же о ее будущем муже, будто стало ее долгом. И если бы Кирен мог, он бы влюбился.       Но сейчас они просто ЛМДН.