Собака

Хома устал, кожаный ошейник до крови натирает нежную кожу, оставляя саднящие красные пятна, да и дыхание спирает. Но он словно верный, преданный пес ластится к хозяину, в ответ получая удары и грубость. Сегодня все по-другому. Сегодня его подпустили ближе, Хома чуть ли не утыкается в красную матерю кафтана хозяина. Так хочется потереться об нее, получить ласку. Нельзя. Хозяин странно задумчив, немного отстранённым взглядом он смотрит, то ли на Хому, то ли сквозь него. Грубая рука, столько раз приносящая боль и ласку тянется к блюду с фруктами, беря гроздь винограда. Отщипывает ягоду, поднося к своим тонким губам, кривя их в не то в улыбке, не то презрительной ухмылке, направленной ему, Хоме. Как эти губы умеют терзать кожу, царапая усами, кусая до кровоподтёков. Хома зажмурился, вспоминая ощущения, кожа начинала, как гореть под рубахой. Вдруг в зелёных, болотных омутах загорается огоненок домысла, идеи. Становится не по себе, обстановка неуловимо меняется. Хома боится вздохнуть, моргнуть, лишний раз пошевелится, чтобы не вызвать неудовольствие пана. Он отщипывает еще одну тёмную, сочную ягоду, сначала задумчиво крутя в пальцах и потом даже с какой-то неуверенностью подносит к губам Хомы Неожиданно, он теряется, но под моментально ставшим грозным взглядом и натянутому поводку, осторожно обхватывает ягоду губами. Хома вздрагивает, нечаянно коснувшись загрубевших подушечек пальцев, от многочисленных боев и шашки. Раскусывает ягоду, в удовольствии вкуса, прикрывая глаза. Терпкие, сочные. Пан настойчиво дергает за поводок. Ах, да. Хома должен смотреть ему в глаза. Неизменное правило. Следущий, маленьких взрыв вкуса не заставляет себя ждать. На этот раз он гладит по губам, задумчиво смотря на его лицо. А Хома сам взора отвести не может. Такая ласка, иль поощрение? в новинку. На лице пана проглядывается усталость дня, заботы, тяготы. Хома понимает он лишь временная игрушка, собака, которая скоро надоест и ее выкинут с пинком под зад. Но сейчас, в это мгновение, сейчас он, возможно, нужен. Хозяин гладит по губам и подбородку с лёгким пушком, собирая стекающий, темный сок. Вытирает пальцы об его же рубаху. И вот улыбка, уставшая, но явно довольная зрелищем. Хома бы сам улыбнулся, да собакам недозволенно улыбаться. Он дергает за поводок, так что ошейник больно впивается в кожу и приходится чуть привстать на коленях. Хозяин обводит скулу, медленны, плавным движением спускаясь к израненой шее, цыкает, не порядок. Спускается дальше, расстегивая ворот рубахи и обнажая лиловые пятна-укусы и отливающие цветами синяки. А это кажется нравится. На несколько минут повисает звенящая тишина, только свечка теплится, отбрасывая причудливые тени и освещая лицо сотника, делая одновременно более пугающим и мягким. Где-то воет пес на привязи, разрезая тишину, повисшую в хате. Он отмирает, глаза снова становятся живыми. Какое удивление и благодать пробирает Хому, когда зарывшись в пряди его волос, пан укладывает его голову к себе на колени, позволяя расслабится. Хома видит краем глаза, как тот сам прикрывает глаза, зарываясь в мягкие волосы и перебирая соломенные пряди. Хорошо, на удивление хорошо. Тело хоть и саднит, дышать порой трудновато из-за давившей полоски кожи. Но правильно и хорошо, чувствовать руку в волосах, хоть и присутствует страх, что его покрепче схватят и приложат об пол, разрушая это мгновение. Хома, как будто всю жизнь чувствовал потребность, утыкаться в его колени, изредка потираясь носом об приятную, теплую ткань. Чувствовать тяжёлый взгляд из под приоткрытых век.