***
«Вот же непогода разбушевалась сегодняшней ночью. Надеюсь, с Флорой всё в порядке». Возвращаясь из столицы, припозднился Огрон. Далеко за полночь уже, хоть и супруге своей любимой обещал мужчина возвратиться к закату. Нередко покидает местный знахарь одарённый родной маленький, но миловидный городок, чтобы отправиться по селениям, да в столицу наведаться — не появились ли новые книги в лавках? Не завезли ли из далёких краёв особых ингредиентов для целебных эликсиров?.. Но по воле случая телега, на которой возвращался он попутно с каким-то добродушным старичком, сено тянущим на своей утомлённой кобылке в соседнюю деревушку, прямо на дороге осела — колесо всё трещинами пошло и тут же развалилось в щепки. Много сена было утеряно, времени также немало, а по пути этому, как чёрт над путниками навис, никого не виделось. Пришлось следовать пешком, стирая подошвы ботинок, пока не нагнал утомлённого знахаря купец, что следовал сейчас из столицы прямо по дороге, в город Ферид, куда Огрону и нужно было попасть как можно скорее. Ведь за его спиной уже тянулись кучные чёрные тучи, меж которыми молния неустанно и опасно сверкала, разнося по бесконечной протяжённости пшеничным полям предупреждающие раскаты грома. Застала погода ненастная купца и его попутчика за десять миль от города. Порывы ледяного ветра неустанно телегу раскачивали, грозясь мужчин скинуть да товар купца потрепать. Дождь яростно по ушам хлестал, в единые мгновения пронизав всю одежду до последней нитки холодной неприятной влагой. Но столь бы силён он ни был, не мог он заглушить всю ярость грозы, разразившейся прямо над головами тревожившегося знахаря и праведным гневом извергающегося купца, что пытался по размытой песчаной дороге свою кобылку вести и самому узреть хоть руки свои в настигшей его повозку кромешной тьме. Неспроста тревожился Огрон по пути до родного города. До дома покинутого на семидневку. До своей возлюбленной, на столь долгие дни оставленной одной. Был спокоен поначалу Огрон, ведь добродушна и мила его супруга, и в городе все любят её. Когда бы вместе они не выходили за мясом парным и яйцами свежими на площадь, все улыбались Флоре, благодарили, беседу заводили. И случись что, обязательно ей помогли бы. Но что произойти могло в столь спокойном городке с одной единственной девушкой, которой сама природа благоволит? Но именно Матушка Великая прямо сейчас на голову бездумного знахаря обрушила свой гнев. И свою глубокую печаль. Едва с трудом достигла кобылка купца порога города, щедро за помощь Огрон мужчине отплатил десятью золотыми монетами и поспешил к церкви. На улицах города было пустынно, если и оставался кто-то, то это нерасторопный лавочник, тщетно пытающийся свой товар от бури гневной уберечь. Переступил порог церкви Огрон, не позабыв совершить почтительный поклон пред архангелом, крыла свои развернувшим и осыпающим перьями золотыми смертных земных мучеников, благодать им даруя. Но не оказалось в келье его любимой супруги, не посещала она и библиотеку при церкви расположенную, и не заканчивала спешно омовение, заслышав надвигающуюся грозу. Спросить у сестёр-монахинь Огрон не смог бы в столь поздний час: все свечи были потушены, и уже долгое время служители архангела почивали в своих кельях. Отправился и он к себе, посчитав, что вновь его супруга отправилась в леса. Ведь силой особой она обладает, какая и самому одарённому знахарю не подвластна. Способна леди Флора Сафлорие говорить с самой Матерью Природой и детьми её животными, леса населяющими. Но не забыли горожане о леди, жизнь утратившую пред порогом церкви преподобного Ферида — архангела божьего, плодородия дающего и любви безграничной всякому, кто его благословляет. На следующее утро посетив лавку полюбившуюся, торговца мясом свежим, которого не возлюбил Огрон за интерес мужчины к его супруге дорогой, услыхал знахарь разговоры тихие, тревоги полные, между тремя женщинами, за покупками вышедшими в погожее после ненастной ночи, утро. — Милая деточка! Связалась она с Дьяволом, силы его, давления не выдержала! — вздыхала опечаленная горожанка, утирая платочком слёзы. Остальные взирали с глубоким осуждением на неё. — Неужто она покончила с собой?!.. Какой ужасный грех! — восклицала другая леди, в то время как третья добавила, слова опровергая: — Но ведь при церкви она жила! Как возможно подобное, дорогая Клавдия? К ним, с корзиной, полной свежих яиц и бутылью молока парного, возвратилась тучная тётушка статных лет. Тогда-то из уст её мудрых услыхали леди истину, сокрытую пеленой сплетен: — Слухи ходят, что в подземных коридорах церкви Ферида сокрыта организация. Грехопадениями люд занимается там, творят они ужасные вещи, к демонам взывают и поклоняются самому Сатане! Предчувствую я, что леди Флора не была простодушной ученицей преподобной сестры… Но того не могло случиться! Позабыв о покупках, совершить которые собирался этим утром, о прогулке до лавки Караана, что лучшие вещицы с разных сторон света продаёт, где собирался знахарь купить ещё несколько склянок для новых снадобий и присмотреть удобную ступку для сухих трав, спешно вернулся Огрон в церковь. Впервые проигнорировал он архангела божьего, не совершил приветствие пред монахинями и сестрой преподобной. Не веря в услышанное, он поспешил в келью своей супруги и все вещи немедля осмотрел. Ничего. Ни единой пылинки, которая могла бы подсказать, где, что… отчего так сердце его сжимается в боли, в осознании, которое принимать мужчина отказывается?.. В названные горожанкой подземные помещения церкви до захода солнца спустился Огрон, спешно двери тяжёлые отпёр и ворвался в каменные коридоры, запах трав и книг хранящие. Не было нигде Флоры его любимой, и духа молодой женщины не осталось. Она словно… исчезла. — Нет… Неужели… — едва не смирился с трагедией Огрон, на колени пав от постигшего его горя утраты возлюбленной. Но тут же вскинулся, зубы в оскале яростном стиснув. — Нет! Она не могла!.. Не могла моя Флора принять на себя этот грех! Кто-то… кто-то заставил её… Письмо. Аккуратным почерком описана каждая последняя мысль, что легла на бумагу чернилами тонкой рукой леди Сафлорие. В каждом слове тайна словно бы сохранена, которую судорожно вчитывающийся знахарь не в силах разгадать. Слёзы его глаза заливают, а кровью сердце окутано густой. Горем полнится его душа — его жизнерадостная Флора! Его прекрасная милая Флора! Его чудесный цветочек, самый прекрасный из всех полевых лютиков, лесную опушку усеивающих! Она… Ушла. Навсегда покинула его. И мир этот, отправившись к духам Природы Матери. По собственному ли желанию? Или… Тьмы, что в руках своих её супруг удерживал всё это время, обряды греховные творя под стенами благословенной церкви, не выдержала она?..***
— Огрон? Огрон?.. — звала своего супруга леди, следуя по каменным коридорам. Несмотря на толщи земли вокруг и частые ненастные дни, влага не проникала в подземные помещения, из гладкого камня отлитые, и здесь всегда оставалось спокойно и по мистическому велению сухо и тепло. Тихие шаги молодой женщины отражались от стен и далёким эхом ускользали далеко — туда, где сейчас над своими особыми эликсирами трудится одарённый знахарь города Ферид. Приблизившись к порогу самой дальней комнаты, Флора коснулась двери — была она не заперта, по стенам лился рассеянный мягкий свет от пламени свечи. Как всегда Огрон корпел за работой у больших столов, заставленных разномастными колбочками, склянками и мешочками. Был разожжен очаг, тянулся тонкий аромат сухих трав, закипяченных специй и ягод. Книги раскрыты на страницах рецептов, составленных знахарями прошлых веков и записанных новым лекарем, который прямо сейчас вновь совершил пометку на пожелтевшем листе фолианта, слегка окунув кончик пера в чернильницу. — Огрон, — тихонько позвала мужа Флора, вплывая словно фея на хрустальных крылышках в просторное помещение, любимым супругом облюбленное. И отчего среди всех комнат этого подземного лабиринта выбрал Огрон именно эту?.. Остаётся это для Флоры загадкой. Обернулся знахарь резко и удивление на лице своём сменил на улыбку — не скупую, какой всегда людей одаривал, пока эту прекрасную леди мечты из сказок своих, из мечтаний далёких не встретил. Мягкую, ласковую, влюблённую безмерно. — Флора? Ты снова незаметно подкрадываешься ко мне, — заключил любимую в крепкие объятья мужчина, слегка покружив супругу, и вновь опустил её тонкие ножки на тёплый прогревшийся от долгой работы с огнём камень. Скользнул огрубевшими от кропотливой работы руками по нежной тонкой коже Флоры, коснулся с желанием тайным, страсти полным мягких щёчек её, провёл по шее изгибам. На взор пронзительный чарующий изумрудных глаз Флоры Огрон ответил и коснулся почти невесомо, как любит она, губами её мягких розовых губ. — Обед готов. Все уже собрались, — ласково коснулась тонкой ладонью крепкого плеча своего супруга. Тепло его тела ощутила Флора и жесткую ткань чёрной накидки — вот любит же её муж лишь чёрное носить, что, впрочем, в стенах церкви лишь одобряется. Ведь так показывает знахарь, что лишён он всяких мирских страстей, что все же не является истиной. Ведь в руках своих, блаженно взирая на прекраснейшую леди всех поселений и королевств, он держит супругу свою ненаглядную. — Ты наверняка перетрудился и аппетит хороший нагулял. — Я… — Огрон отнял руки от утончённой фигуры своей жены и взор отвёл. А после вернулся к рабочим столам. — Я должен закончить снадобья. Дедушка Орф с северной улицы всё ещё хворает — никак боли в пояснице бедного старика не отпускают. — Но ты навестишь его только завтра, ведь так? Идём, дорогой, ты должен восполнить силы, — волнение своё тая в душе, вопросила Флора, ладони сложив на животе. Огрон пожевал губами, но не ответил, не обернулся на свою супругу в надежде, что смирится Флора и покинет его на некоторое время. Хотя бы до наступления вечера. Не завершены некоторые дела, не начаты приготовления к наступающему солнечному затмению, что принесёт больше энергетики для его новых ритуалов. Но Флора не оставила его. Один вопрос деликатный, мечтательно улыбнувшись, проронила молодая женщина: — Огрон… Что ты думаешь о ребёнке? О нашем… дитяти. Мужчина замер и обернулся. На лице его было написано ошеломление. Ладони смущённая Флора держала на своём животе, словно бы показывая, что… Но голову подняв, она с улыбкой доброй мотнула головой на более волнение, чем испуг супруга. — Нет, всё нет так, как ты думаешь, Огрон! Я лишь интересуюсь — хотел бы ты иметь от меня ребёнка? Хотел бы ты семью? Покинуть стены церкви и в домике на окраине Ферида поселиться, где никто не потревожит нас?.. Я буду заботиться о малыше, по дому хлопотать и ужин готовить, а ты продолжишь помогать своими умелыми руками и безграничными знаниями людям, излечивая их болезни. С надеждой Флора взор подняла на Огрона, мягко улыбаясь, произнесла она взволнованно, ощущая, как в груди сердце быстро-быстро бьётся, трепетно, волнительно… ожидание ответа любимого супруга… — Что ты думаешь… об этом?.. О моей мечте, о нашей тёплой семейной жизни?.. Лицо Огрона осветила улыбка. О работе тут же позабыв, он подхватил свою супругу драгоценную, обвил крепко объятьями своих сильных рук и закружил по каменному помещению подземелий церкви. — Да! Конечно! Мы сделаем это, Флора! — из самой души его лились эти слова, искренности полные, радости, ожидания счастливого будущего с возлюбленной. Весело смеялась, ухватившись за плечи Огрона Флора, жмурясь от удовольствия. Несомненно! Да! Любимый! Он желания её полностью разделяет! Безумно счастлива молодая женщина услышать это, улыбку его узреть, взор сияющий. И объятья крепкие, заботливые ощутить… Но чувствовала леди Сафлорие — утаивает супруг дорогой от любимой жены свою истинную силу. Тьма, искрами заметная взору лесной нимфы, витала всюду, когда Огрон возвращался в келью в первую минуту комендантского часа. И чем дольше пребывал знахарь под священными землями архангела Ферида, тем более тёмными становились его глаза. Вглядывалась Флора во взор любимого супруга, тревогу внутри, в душе своей светлой скрывая — из утренних светом первых лучей солнца освещённых небес становились они тёмными, словно тучи летнего ненастья после продолжительной жары. И молнии. В чёрных зрачках его сверкают. Для простых людей незаметные, но сколь яркие они для самой хранительницы Матушки Природы, жрицы её души — Верховной Волшебницы. Грехи творит её возлюбленный в комнатах подземных, что прямо под стенами благословенного храма архангела божьего располагаются. Ритуалы тайные проводит, едва поднимается над горизонтом полная луна, неспокойный дух шествует по залам церкви, касаясь изваяния крылатого Ферида, тени по дорогам поселения, в честь прислужника божьего названного, следуют под лунным светом, отражаясь в окнах городских домов, скрываясь в ветрах, скользят по стенам и уходят в потаённые проулки, от жгучего очищающего света Солнца убегая. Флора молчит. Влюблённая всем сердцем чистым, душой благословенной Природой Матушкой, разумом, мудрости нимфы полным, она молчит и продолжает днями рядом со своим супругом наслаждаться. Аромат его вдыхать, что приятнее самих цветов полевых на опушке лесной, касаться его упругой кожи, изгибы тела мужского идеального и превосходно красивого обводить тонкими пальчиками, слух свой ласкать его голосом в простой утренней беседе за завтраком. Но чувствовала леди, что Матушка Природа уберечь её от Тьмы, что человек этот греха испивший испускает, словно неведомое людям простым зловоние, пытается. И даже её любимой дитя, нимфой драгоценной Флорой невиданное — взор её чистый застлан любовью человеческой к заботливому сильному мужчине Огрону. Флора терзалась всё больше с каждым днём. Скрывала свои мучения душевные она от Огрона и горожан, тянущихся к ней, как к солнцу благословляющему. В леса уходила она всё реже, стараясь всё более от Природы Матушки отстраниться. Пока не решилась Флора всем сердцем и душой хранительницы пожелать стать простым человеком и отречься от долга нимфы-защитницы. Природа Матушка не карала её. Сама душа Флоры наизнанку выворачивалась от боли — противилась она самому разуму девушки — желанию навеки со своим возлюбленным супругом остаться. Грехом опутанным, Тьму в объятьях церкви священной творящего, но навсегда быть с ним, до скончания дней своих человеческих, пока их души не отправятся по разные острова небес. Не выдержала Флора. Не осилила собственное могущество — связи с Сердцем Природы Матушки. Из последних сил писала она это письмо. Чтобы ни в чём возлюбленный её драгоценный себя не винил. Ведь бесконечно и всецело принадлежит она лишь ему — своему земному Тёмному Властелину, бессмертия не достигшему. И простому мудрому знахарю, жизни людские спасающему. Огрону. На тонкий листок свитка, сжатого в бледных дрожащих руках мужчины, закапали горькие слёзы, размывая чернила — последние слова, описанные леди Флорой Сафлорие, любимой супругой знахаря одарённого.***
Здесь, в месте этом городском, за неприметной дверцей в темном переулке, над которой лишь вывеска со стаканом пузатым, налитым до краёв пивом, кривовато повешена, всегда собирается отъявленный сброд. Деньги пьяницы эти не способны заработать честным трудом, а только тянут с поясов нерасторопных горожан, и купцов даже врасплох застают иногда — столь хитрыми и изворотливыми стали мужички. А теперь, вон, десятую пинту у официантки с бюстом знатным просят, да песни распевают бесстыдные на весь этот паб, что и стены ходят ходуном от их басистых голосов и топота нескончаемого. Однако место это не было столь же грязным и бесчестным, хоть и потом здоровых мужиков о ванне позабывших пропахло до последней щепки круглых столов и простеньких расшатанных стульев. Подают здесь хорошее пиво — хмельной напиток этот варят в столице, в пятидесяти милях пути отсюда, и частенько привозят чаны на телегах под вечер как раз, чтобы фермеры утомлённые могли расслабиться за кружкой прохладного напитка. Сегодня наблюдал хозяин за стойкой, протёртой тщательно, но с пятнами, въевшимися в дерево, местного знахаря, целителя одарённого, что своими рукотворными снадобьями способен всякую хворь прогнать, да ни единую жизнь спасти. Но в часы эти поздние, когда комендантский час в стенах церкви давным-давно наступил, пребывал Огрон здесь. Лицо его бледно, отражало оно глубокую печаль, причины которой хозяину было не разгадать. Монет оставил знахарь в месте, куда нога бы ранее не ступила его, уже немало — а слухи ходили, что домик миловидный собирался целитель приобрести на окраине Ферида, да с женой и детьми переехать туда. Трудился, рук не покладая, деньги по монетке медной откладывал, копил. Так что заставило его столь расточительным стать? Что вынудило крепкого духом целителя топить мысли свои в крепком напитке хмельном? И разум чистый заливать туманом? — Уверен, знахарь? — спрашивает хозяин, методично протирая стакан мягкой тканевой салфеткой, едва вновь от Огрона заказ услышал сквозь песнопения пьянчуг, что больше на вопли раненых лосей походят. — Есть выпивка и получше. Для тебя подберём что-нибудь… — Уверен, — опускает, договорить не позволяя, Огрон, и головы от стакана с простым хмельным не поднимая. Решил он после третьей пинты взять нечто покрепче и начал с самого дешёвого пойла. Которое со вздохом ему налил ловкими быстрыми движениями хозяин. — Тогда держи. «Особый купеческий», как и просил, — протягивает он вымученному знахарю выпивку низшего класса — для тех, кто тягости невыносимые жизненные забыть желает. Да сам позабыться хочет. — Но только не говори потом, что я не предупреждал. Не отвечает Огрон. Смотрит на тёмную гладь неизвестной жидкости, которую от запаха едкого, что распространяет напиток, и называть столь величественным словом язык не повернётся. Пойло, да и только. А после знахарь залпом выпивает это, едва ли поморщившись, у хозяина, за ним наблюдающего с интересом, вызывая удивление. Но восхищение это было? Или толика жалости пробежала на лице мужчины? Не желая из знахаря вытягивать мысли горестные, отставил чистый стакан хозяин и принялся за следующий. Торопить в случае таком не стоит, необходимо выждать, да выслушать после, что измученный тревогами посетитель, за стойкой расположившийся, монет горсть оставивший, наконец со смелостью соберётся поведать и, возможно, от хозяина услышать подсказку о пути дальнейшем. Но разве был таковой у Огрона? Он потерян. Собственной судьбой раздавлен. Схвачен болезненными путами, исковеркан, истерзан и выброшен в мир. Не жестокий, но… безумно одинокий. Без любимой супруги Флоры. «Особый купеческий» — отменное пойло для тех, кому забыться душа велела. И редкостная гадость для аристократов, при дворе королевском живущих. До капли последней осушив стакан, Огрон мысленно скривился — словно спирт с уксусом подал ему хозяин, но таков был этот дешёвый напиток. Несколько стаканов, и песни мужичков за столиком у стены уже не будут казаться нечленораздельными воплями. Знахарь попросил его, этот «Особый купеческий», в надежде взбодриться и мысли очистить от фальшивых мечтаний. Надежд, что всё это лишь сновидение кошмарное, и там, в уютной келье, ожидает его, своего утомлённого с дороги столичной мужа, с тревогой в этот поздний вечер милая Флора… Как он мог поступить так с ней? И отчего ни слова не говорила она, что Тьма, творимая руками мужа, в тягость для неё? Что душа её этого мрака не выдерживает? Что не в силах стерпеть искры чёрные, кожу её тонкую нежную обжигающие? Почему мыслями и тревогами своими не делилась? А лишь улыбалась, бесконечно, красиво, пленительно и таинственно. Или Огрон лишь был настолько слеп к чувствам своей супруги?.. Безутешно впился пальцами в свои волосы Огрон. «Алыми розами полыхают его локоны», — так говорила его ненаглядная Флора, что столь влюблена была в Природу Матушку. Но теперь ласки полных слов этих не услышит знахарь, навеки одиночеством опутанные. Плакать по любимой своей хотелось бы мужчине, но честью его было — ни слезы не проронить. А… Действовать, чтобы любую боль и трудности всякие преодолеть. Принципом знахаря являлась сила воли неукротимая — какие бы беды не сотрясали его жизнь, он обязан был, руки не опуская, справиться с ними, во что бы то ни стало. Внезапно перед лицом его крупная ладонь, но мозолями не обременённая, опускает на стойку стакан. Наполнен он до краёв чем-то обладающим ярко выраженным синим оттенком — будто сами сапфиры благородные в золоте украшений аристократов при дворе королевском. Недоумённо на напиток смотрит Огрон и взор удивлённый, боли, сердце его терзающей, не лишённый, поднимает. — Стакан «Синей Госпожи». За наш счёт, — говорит хозяин, отвернувшись к полкам, пузатыми бутылками с элитным крепким алкоголем заставленным. Такой же, наблюдая глубокую печаль, мучающую посетителя своего, налил он только что за счёт заведения. — Разбавить горечь. На языке и на сердце тоже. В то мгновение и осознал Огрон, что должен был он сделать. Принял он опасное решение. Но спасёт ли оно ушедшую жизнь? Или… новую погубит? «Пусть проклят я буду, но оставшиеся года жизни своей я не смогу прожить без Флоры». Залпом выпил Огрон «Синюю Госпожу», мысли его тут же подёрнулись дымкой. И оставив добро пригоршню монет на стойке, поблагодарил хозяина и спешно вышел из прокуренного потом пропахшего пивного паба.***
Каменные стены подземелий церкви в полночь особенно пугающими кажутся. Намерения мужчины, чьи алые волосы растрёпанные переливались на сиянии дрожащего от сквозняка пламени свечи, впечатление усугубляло, и в душе, где камень боли нераздробленный, а лишь растущий лежит, затаился чистый страх. Отметя все беспокойства, чувства свои сокрыв, Огрон отпёр тяжёлую дверь одной из подземных комнат. Со скрипом поддалась она знахарю, пронёсся леденящий кровь звук эхом по подземным коридорам церкви. И вновь дрогнул воздух — мужчина порог переступил, и дверь была закрыта. Книги, фолианты, бесчисленные тетради и свитки, хранящие записи древних и ныне существующих целителей. И сам одарённый знахарь города Ферид составлял здесь свои архивы рецептов зелий, который ныне не понадобятся ему или были усовершенствованы. Но так говорил он всякому, и даже любимой Флоре он лгал — по истине сокрытой, здесь таятся секреты колдунов и ведьм, людьми смертными ненавистных, на кострах сжигаемых заживо. Множественные артефакты, наполненные мистической силой и кровью младенцев окроплённые — всё это сохранено здесь, в этих холодных каменных стенах. Книга. Гримуар. Необходим древности фолиант, на страницах пожелтевших от времени своих сохранивший ритуал опасный. Воскрешения колдовство. Огрон опустил на краешек посреди комнаты стоящего стола, книгами заваленного, свечу и принялся неутомимо копаться в завалах фолиантов. Вскоре необходимая книга уже была в его руках и нетерпеливо пульсировала, силой особой, Тьмой ладоней знахаря-колдуна касаясь. Огрон открыл книгу.***
Сорок дней. Срок, в который ритуал способен время обратить вспять. Упустив последние сороковые сутки, шанс вернуть душу умершего сводится к нулю. Ведь тогда отправляется она уже на Небеса, куда Дьявольской руке не дотянуться. Простое кладбище, ночью покрытое куполом непроглядной тьмы, оно не отличалось от безлюдного поля. А когда выглядывала луна из-за облаков, освещая с нежеланием грязные лужи после проливного дождя, что с бушующей грозой более трёх суток продлился, на размытых тропках утопленной зелёной травки отражаясь, становились заметны кресты и надгробия — словно бы безмолвные статуи бездушных, восставшие из своих могил, наблюдают за миром живых в ночи и, лишь солнце восходит, вновь утопают в неглубокий сон. Огрону повезло, что кладбище, располагающееся за их городом, не подобно тому, что в черте столицы королевства — стены, золотом увитые, стражи порядка на вратах закрытых на три замка, в руках их крепко и уверенно сжаты эфесы клинков, которые они направляют против вторженцев — ночных гостей, коих называют горожане безумными оккультистами. Безбрежное поле, лишь лесом тёмным, чащей опасной ставшим, едва зашло солнце яркое, огороженное. Кое-где виднеются тропки, затянувшиеся свежей травкой — люди этого города редко посещают своих почивших предков. Где-то вдалеке, на самом краю кладбища несколько свежих могилок — недавно покинувшие мир земной горожане этого поселения. Среди них небольшое надгробие — простенький камень, на котором лишь выцарапано имя почившей при неопределённых обстоятельствах — леди Флора Сафлорие, молодая женщина тридцати лет от роду покоится здесь. Внезапно сковал руки холод. Казалось Огрону весь путь сюда неблизкий, что кто-то по пятам его преследует, не отставая, в тени скрываясь от света луны. Или само второе светило ночное неодобрительно на потерявшегося в горе незыблемом мужчину поглядывает?.. Волосы его на серебряном сиянии луны сверкают словно кровь — тягучая, стынущая, пугающая. Но глаза, что застилали лишь часы назад слёзы горькие, сохраняют ясность и чистоту небес утренних. Что о разуме и душе утомлённого и словно бы опустошённого мужчины не сказать — Огрон чувствовал себя потерянным. До шага последнего, который он совершил на пути к этой могиле, земля на которой ещё даже не остыла. В ледяных руках тёплой летней ночью он стискивал черенок лопаты. Коварные замыслы в его голове — он собирается немедля откопать гроб, в котором покоится его возлюбленная, его драгоценная супруга. А после… Что после его рукам предстоит совершить, не желает и думать Огрон. Но с уверенностью открыл он книгу ту, покрытую бордовой кожаной потрепавшейся от времени обложкой. Согласный на жертвы заклинатель открыл страницы ритуала. И он ни за что не отступит, как бы страх не бил его дрожью ледяной, сковывая тело, не позволяя пошевелиться. Отринув все мысли, Огрон оглянулся и замахнулся лопатой. Звуки. Животные ли это лесные, на охоту ночную вышедшие? Иль… сами души умерших осуждают глупца наивного за совершение греховных поступков?..***
Она прекрасна. Не погубила её красоту даже сама ужасная смерть. Тонкая бледная кожа, белоснежное платье, волосы её медовые волнами спускаются по плечам, окутывая Флору — нимфу, жрицу Природы Матушки, шёлком, подобно цветам, что гроб её наполняют. Они не вянут, а лишь больше их становится, они цветут и благоухают, словно само тело, охладевшая плоть, нежная кожа её щёк, которых с трепетом дрожащими ладонями касается её супруг, руки очистив от могильной земли, для них плодородной почвой является. Пугающе… И восхитительно красиво.***
Окутывают город Ферид сумерки густые. Наконец затяжные дожди оставили этот край, но прогулки вечерние совершать горожанам пока что не в удовольствие — мостовые всё ещё воды полны, и даже лавки на площади, на холме чуть выше улиц ближних расположеные, были подтоплены. К тому же прохладой влажной город окутало, так что каждый прохожий домой спешил, к супруге любимой, к очагу горячему, к ужину питательному, согревающему. Леди Клавдия — простодушная женщина средних лет, в тот поздний час по пустынным улицам к порогу дома своего возвращалась. Как ни кстати обнаружила она, что воды запаса в доме не оказалось — пришлось горожанке за город сходить, к ближайшему колодцу, и ведёрко наполнить. Улицы опустевшие леди тревожили, лишь холодный необычно для тёплого лета ветер гулял, так и норовил он с головы леди шаль сбросить, да волосы, в косу заплетённые, растрепать. Тень. В луны отражении по стенам каменным и мостовой скользнула тень. Сердце леди Клавдии замерло на мгновение от страха, пока из-за угла улицы напротив не вышел знакомый ей мужчина. — Ох, это вы, господин знахарь! Напугали, великий боже! — от тяжёлого испуганно вздоха, пышная грудь леди Клавдии дрогнула. А после добрый взор голубых глаз подняла она на Огрона. — Что же вы так подкрадываетесь? Да с чего в столь позднее время в холодную погоду прогуливаетесь? Или вновь за травами, да инструментом рабочим целительным к Караану в лавку наведывались? Огрон не ответил. Глаза его были черны, как и накидка, стан его покрывающая. Лишь в руке его острый кинжал мерцал на сиянии поднявшейся над горизонтом луны. Рывок. Сильная мужская ладонь сжала губы беззащитной женщины, так и не разжавшиеся для крика о помощи мольбы. Гулкий стук деревянного ведра, вода родниковая со всплеском разлилась по камням. Удар. Последний судорожный вздох, слеза лишь единая успела скатиться по румянец теряющей щеке. Одно из требований к началу ритуала воскрешения. Жертва. Молодая зрелости достигшая плоть пола одного с человеком, жизнь в которого вдохнуть потребуется. И её горячая свежая кровь.***
Пламя свечей, в круге пентаграммы причудливой расположенных, всколыхнулось единым движением его рук. Налились сиянием алым мелом вычерченные кропотливо линии дьявола знака. И преобразились бордовую кровь, что по полу подвала каменного разилась, ноги заклинателя окропляя. Вспыхнуло рубиновое пламя. С треском жадно обхватило оно предоставленную властителю их самой Преисподней жертву людскую, и в мгновение исчезло тело девушки, ещё тепло жизни сохранявшее в себе. Потух огонь. Уверенный в себе, в умениях своих, в знаниях и гримуаре, на страницах чьих описан данный ритуал, Огрон рук не опустил — он ожидал, когда самому Дьяволу приспешники его, связующих миры Тёмные и смертных землю, в руки его когтистые чешуйчатые благоговейно передадут жертву достойную, а после желание смелого человека изложат. Смелого и отчаявшегося. Долго ожидал Огрон этого мгновения и готов ждать ещё. Минута. Две. Время тянулось слишком медленно и мучительно. Неужели отказ? Ведь всё он сделал верно! Выполнил каждое указание! Вернул тело, убийство невинной совершил и самого себя навеки непоправимо искалечил… Глядел Огрон тревожно на левое плечо своё — всё, что от руки его осталось, а предплечье только что рубиновое пламя Ада пожрало, утаскивая кривыми лапищами чертей к господину своему Сатане. Неужели… этого было недостаточно?! Да. В следующее мгновение, ответом на вопрос его мысленный, терзающий клинками сердце, семидневку кровью обливающееся, пентаграмма засияла, алым её белёсые, чуть размытые магией сотворённой, линии наполнились, кровью самой. Девушки, простой горожанки, в жертву заклинателем принесённой? Или руки его, что от локтя была отрублена в исполнение ритуала воскрешения? Крови оказалось Дьяволу для жизни дарования ушедшей девушке Флоре недостаточно. Силы для возвращения могущественной жрицы Сафлорие не хватало Сатане. Лишь единое могло наполнить его ладони кровавой энергией. Не рубиновое — багровое пламя вырвалось из самой Преисподней и осветило подземные комнаты церкви. Пошатнулся от испуга Огрон, ослеплённый сиянием и мощью силы Дьявольской, отступил, но душой оставался непоколебим в своих желаниях вернуть возлюбленную. Тогда-то Сатана тем и воспользовался, чтобы тело своё оголодавшее, душу и разум хитрый напитать дарованной силой. Взорвалось, скрутилось, взвилось Пламя не чертей-прислужников — самого Дьявола. И ворвалось в грудь оцепеневшего заклинателя. Крик невыносимой боли сотряс стены подземных коридоров церкви, светом самой Тьмы наполнились комнаты, духом магии пропитанные. Цена за воскрешение столь особенного человека, с духами связанного крепкими контрактами, тому, кому сама природа желает подчиняться, была непосильно велика — сама душа и сердце бесконечно влюблённого заклинателя были Дьяволом сожраны и в энергию преобразованы. После чего в бледное бездушное тело леди Флоры, облачённой в белое платье, ворвалась утраченная жизнь. Пламя тянулось к груди её, распределяя силы жизненные по её холодному телу, вновь напитывая его теплом, а сердцу позволяя совершить новые удары. В последний раз пентаграмма Дьявола засияла алым светом, золотом сверкнула и потухла навеки. Линии её размылись, свечи по краям её, что высоки были, догорели без остатка, оставив после себя лишь кусочки расплавленного воска. Магия прекратилась, ритуал был завершён успешно. Безвольной куклой он сделал несколько шагов, ступая по размазанным линиям пентаграммы, что долгие часы выводил на этом каменном ледяном полу. Огрон подошёл к лакированному гробу, пустым взором он глядел на прекрасную девушку, покоящуюся на шёлковых подушках в окружении пышных цветов. Не увядали они, ластились к нежной коже её — девушке, которой сама Природа Матушка повиновалась. Светлела кожа её. Грудь медленно вздымалась в спокойном дыхании. Едва Огрон руки к леди возлюбленной протянул и коснулся её хрупких плеч, веки Флоры поднялись. Изумрудные глаза, столь же прекрасные, как и раньше, смотрели на него почти безэмоционально. Обвил трепетно руками свою возлюбленную, вновь окутанную и напитанную, Дьяволу благодаря, жизнью Огрон и прижал к себе, лаская её шёлковые локоны. — Флора… Любимая… — шептал он, ответные объятья девушки ощущая. Чувствовал он, как двигалась она в его руках, как дышала прерывисто — живая. Сердце пело… Нет, ведь отныне не было у него никакого сердца. Как и души ни толики не осталось — выгорело всё внутри него адским пламенем взамен на жизнь дорогой возлюбленной. — Флора… — вновь ронял он, вглядываясь куда-то вдаль перед собой пустыми глазами. — Прости. Прости меня, Флора… Я опоздал. Но теперь мы до скончания дней наших будем навсегда вместе… Флора… Губы её разжались, рот распахнулся. В жадности тонкие руки Флоры обхватили, сжали Огрона, и зубы впились в его плечо, прогрызая ткань чёрной мантии. Кровь — холодная, хлынула потоками по спине и груди мужчины, что в дыхании едва вздымалась. Улыбался Огрон, поглаживая дрожащую спину дорогой супруги, вторя имя её ласковым тембром. С жадностью живительную алую жидкость высасывая, поглощал тело возлюбленного оживший мертвец, что лишь облик дорогой его сердцу возлюбленной жизнерадостной и улыбчивой девушки имеющая. Отданному вместе с душой его за воскрешение монстра.