- 8 -
Look at us, we could have it all
But if we don't try, then we'll never know…
Тэён смотрел, как во дворе, по центру парковки, огромная машина вываливала десять кубов чернозёма, который он заказал ещё на прошлой неделе для планируемой клумбы... Странно, он думал, что земли будет больше. Вдруг дверь в кабинет распахнулась, впуская звонкий голос учителя английского. – Ты обязан поднять мне зарплату, Тэ! Не прошло и полгода, а я нашёл тебе спонсора для ремонта!.. Ты меня слышишь? – Да, продолжай. Доён бы не просто урезал объёмы заказанной почвы. Площадь клумбы он свёл бы до минимума, уместив её в колесо... – Его зовут Чжон Чэнлэ, он сын китайского бизнесмена и переводится к нам, потому что его мама наслышана про твой оркестр. Он хочет быть пианистом. Благодаря Донхёку, сыгравшему на фестивале, ты стал ещё знаменитее, господин директор. – Да уж... Всё-таки завуч купил тогда всё, что Тэён запросил, умудрившись в сумме уменьшить сметную стоимость. Даже на рояль. Может, у него были свои связи?.. – Я попрошу Доёна записать его в класс Тэиля, раз уж он музыкант... Правда, у него освобождение от физкультуры, но я придумаю, что можно сделать. Так что считай, новый бассейн у тебя в кармане! Тяжело вздыхая, Тэён отошёл от окна и плюхнулся на диван. – Доён три недели назад уволился, Джонни. – Чёрт... Я постоянно об этом забываю… Он правда не объяснил тебе причины? Даже... не намекнул? Тэён смотрел в эти глаза волка, одетого в овечью шкуру, и снова вспоминал те слова... «Любил? Я думал... тебе чуждо это чувство, Ким Доён...» Он сам ещё не привык, несколько раз на день набирая телефон и начиная разговор с «послушай, Доён-а…», чтобы услышать на другом конце провода «эмммм…вы опять оговорились…». Странно, но смиряться с внезапным уходом своей правой руки не хотелось совершенно. Для Тэёна это было чистой воды предательство. Ещё и непонятное «Я всегда любил тебя…» – Кстати... – Джонни откинулся на спинку дивана, закинув ногу на ногу. – У нас ещё один новенький. Директор закурил, выпуская облака дыма в сторону учителя английского: – Ну и кого ещё ты там «нашёл»? – Он сказал, его корейская фамилия Ли. Но мне кажется тайская может рассказать о нём намного больше. – Тайская?.. – По документам его зову Читтапон, но он представился Теном. Тэён вдруг подавился, выронив сигарету на брюки и тут же вскочил. – Осторожно… Джонни говорил что-то ещё, намекая на сомнительное происхождение нового ученика и опасаясь на счет его криминального хобби незаметно стягивать с чужих рук дорогие часы, но директор его не слушал. «Тен?..» Перед глазами вдруг возникла та курортная вилла, в которой Тэён одно время отдыхал каждые полгода… Он снова видел испачканного краской сына одной из горничных, который постоянно таскал из кухни батат, пока однажды директор не решил, что это начинает выглядеть всё более бессовестно… – Он подал заявление на стипендию и… Знаешь, не смотря на все его странности и откровенную наглость, рисует он просто невероятно, поэтому… Комитет его одобрил. Осталась твоя подпись. Прошлым летом Ли Тэён снимал эту виллу в последний раз. Тогда его бросил очередной парень, и одна бутылка виски сменяла другую, пока однажды ночью не случилось то, о чём он иногда до сих пор вспоминал, проклиная алкоголь и падкость на красоту, соблазняющую удовольствием… Он правда думал, что этот пахнущий акриловыми красками воришка старше, ведь он был так уверен и настойчив... «Нет… Не может быть, чтобы это был именно он…» – Кстати! Поступление Ли Донхёка в престижный вуз Америки поспособствовало нашему поднятию в рейтинге корейских школ! И теперь мы… на третьем месте! – Ты сказал «поднятию». – Да… А разве мы были не на четвёртом? – Ты уволен. – Хорошо, я понял. Пойду к Доёну, попрошу его оформить новеньких как можно быстрее. Похоже, в этой школе ещё не скоро привыкнут к тому, что завуч уволился. Джонни вышел, а Тэён вернулся к окну. «За всё приходится платить, верно?» Хорошо, он подпишет. Но если этот паренёк окажется тем самым сыном горничной, то… Кто вообще придумал делать клумбу в центре парковки? – Алло? Здравствуйте, я заказывал у вас землю… Да… Нет, всё в порядке, просто хочу заказать ещё… Что?.. Нет… Ещё десять таких машин… Да… Я уверен… Зачем?.. Хммм… Буду выращивать батат. Новый учебный год обещал быть тяжёлым. … Юкхей догнал его на лестнице, схватив за локоть. – Бро, итс тру? – его большие глаза напоминали монеты номиналом в 100 вон, и, если честно, от искренности волнения, что читалось в них, Марку становилось ещё отвратительнее. Он чувствовал себя виноватым, слишком часто в последнее время заставляя обеспокоенного друга интересоваться своими делами. Но ведь раньше он не был таким… Внезапно заразившая его нервную систему ломка эмоциональной лихорадки раздражала до чёртиков. Он никак не мог заставить её подчиниться, пугаясь резких перепадов, что накрывали неожиданно и с головой. Однако, не сказать, что он не догадывался о причинах. – Да, я опять отшил её… – Да я не про Ёнсу! Чёрт с ней! Ренджун сказал, что препод по органике завалил тебя, и из-за этого в деканате не приняли твоё заявление на стипендию! – «Завалил»? Хах… Fucking bastard… burn in hell, evil cunt! – Бро… Донт сэи дэт... Ты пугаешь меня… С начала первого семестра отношения заведующего кафедрой, который преподавал первокурсникам органическую химию, и Марка Ли можно было бы охарактеризовать просто как взаимно неприязненные, если бы не та перепалка на одной из первых лекций, когда канадец публично обвинил профессора в гомофобии. С тех пор заведующий не упускал ни единой возможности испортить канадцу не только зачётку, но и репутацию, периодически пописывая докладные или с обвинениями в плагиате бросая студенту в лицо его курсовые. – Ты прав… Пошли есть, я сейчас сдохну! В столовой почти никого не было в это непростое время летней сессии, что совершенно не удивляло, ведь до каникул оставался месяц, и беспечным студентам мединститута нужно было сдать все хвосты. Марк ковырял свою остывшую лазанью под несмолкаемую болтовню китайца, мыслями находясь где-то между Сатурном и Ураном, когда к их столику подсел Ренджун. – О, стоматология подъехала. Как жизнь у челюстных садистов? – Юкхей до сих пор искренне поражался тому факту, что они втроём оказались в одном университете. Но только он. – Марк. – М?.. – Тебя выгнали из баскетбольной команды? – WHAT?! – бедняга Вон чуть не подавился, и теперь его глаза больше напоминали чупа-чупсы. «Damn… Откуда, вашу ж мать, он всё знает?.. » Марк терпел долго. И это правда. Но когда третьекурсники опять начали задирать самого младшего участника команды, высмеивая его манеру игры и передразнивая нелепый смех, канадец не выдержал. Он просто набил морду первому, кто выдал очередную ядовитую шуточку, и сказал, что если они до сих пор всё ещё не самоутвердились, то пусть возвращаются в детсад и проходят все ступени умственного развития заново. То, что парень с разбитым лицом, что зло смотрел на него тогда с пола, был капитаном команды, он вспомнил уже позже…когда остыл. (♫) Да что с ним происходит в последнее время? Как глупо… Как же это всё невозможно глупо. «Раздражает…» – Ладно, я домой… – Что?.. Нет, нет, бро! Сначала эксплейн ту ми, какого..?! Но Марк уже выскочил на улицу, прикрываясь от полуденного солнца рукой. Жарко. Дорога до отдалённого пригорода на электричке составляла около часа, и канадец устало прижался лбом к стеклу, чувствуя, как по спине стекают капельки пота. Почему нет свободных мест? В этом городе никто не работает? «Спокойно…» Как так вышло, что обида, тоска и одиночество, так изощрённо объединившись в ярость, оккупировали его мозг, подавляя все другие чувства и разлагая каждую мысль, превратив канадца в агрессивный комок угрюмости, остро реагирующий на любую провокацию, даже если она ей и не являлась вовсе?.. Так не должно быть. «И кто тут учится на психотерапевта, м? Хах…» Тогда, в отеле… всё произошло так внезапно… Первое время после отъезда Хёка Марк даже не осознавал, что с ним что-то происходит, находясь будто в прострации… Он думал, что всё отпустил, но тьма заполняла его постепенно. Сначала она медленно захватила самые отдалённые участки его души, когда канадец вдруг понял, что не может спокойно смотреть, как кто-то режется или покупает пластыри. Затем она осторожно проникла в его мысли, поднимая со дна ярость, когда он видел издевательства или слышал оскорбительные вещи в сторону людей с нетрадиционной ориентацией. И вот, наконец, чёрная едкая материя добралась до сердца, отравив его, когда Марк впервые выплеснул накопившуюся боль на попавшего под горячую руку отца, разругавшись с ним в пух и прах однажды за ужином. Причины? А их нет. Вернее, всего одна… И достаточно веская, чтобы уничтожить собой чью-то душу… «I still dream … еvery night….» Марк начал резко просыпаться среди ночи от того, что задыхался... В груди что-то невозможно болело, будто разрывая оголённую душу на тысячу кусочков, а потом сшивая их заново, тыча тупой иглой в свежие раны, чтобы через мгновение порвать вновь. И застывший на губах крик о помощи умирал, так и не родившись, ведь, если вдуматься, ему не было места в повседневной жизни первокурсника.И Марк проглатывал его, чтобы восстановить дыханиеи перевернуться на другой бок. Но сон больше не возвращался, будто брезгуя этой кроватью… «I still dream… I still dream… I still dream… I still dream……» Марк вдруг будто слышит знакомый голос и чувствует обжигающий взгляд на своей шее… «Кто тогда я для тебя?» Всё внутри переворачивается, и он сжимается, накрывая голову одеялом. Разве он всегда так реагировал?.. Это невыносимо… Горячие руки будто вновь обнимают его за талию, а чужие ноги лезут согреться, переплетаясь с его, и он чувствует, как сердце переполнено нежностью, всей своей сущностью стремящейся к человеку, которого рядом нет. Ещё чуть-чуть, и оно лопнет, ведь стенки тонкие… но вот он видит тянущиеся к себе влажные губы, и чувство наполненности переходит ниже, заставляя нервы сладко дребезжать в томлении… Эти ночные фантазии всегда заканчивались до тошноты одинаково… Всё исчезало, и Марк видел, как Хёк играет на фортепиано ту самую мелодию где-то в Калифорнии, на краю мира, и внутри становилось холодно и невозможно пусто… «Скучал? … Нет, не по рукам…» У них было так мало времени. Но тогда почему Ли Донхёк застрял в каждой ямке его позвоночника, принося нестерпимую боль и наслаждение? Наверное, всё случилось в тот момент, когда однажды вечером чужие губы мягко коснулись его, чтобы тут же отстраниться… Когда на конечной станции двери поезда наконец открываются, Марк Ли покидает душный вагон, лелея в сердце лишь одно единственное желание. «Однажды я вновь возьму его за руку… И когда это случится, прошу Тебя, Боже… Дай мне сил…» – Оппа! Ты так долго! – Юта запрыгнул на него с разбега, не успел канадец снять кроссовки в прихожей. – Уваа, осторожно, – Марк подхватил его и отнес в столовую, где бросил смеющегося малыша на диван. – Давно тебя у нас не было, верно? На кухне мать готовила тесто для круассанов, раскатывая тонкие пластины и накладывая их друг на друга, чтобы опять раскатать. Из радио еле слышно доносилась знакомая мелодия. Пахло ванилью... – Ты дома? – Да, на сегодня всё... – Марк налил себе воды, но стоило ему поднести стакан ко рту, чтобы сделать глоток, как Юта с разбега обнял, и канадец ударился зубами о стекло, подавившись. – Блять... – он тут же спохватился, сжав губы, но по обеспокоенному лицу матери, было ясно, что со слухом у всех всё в порядке. – Хён?.. П-...прости... – Юта тут же отпустил его, виновато опустив глаза, и Марк разозлился ещё больше, мысленно разбивая свою голову о стол. Его отчаянной ненависти к своей слабости не было предела. Во что он превратился? Это отвратительно. Но самое страшное – мутация всё ещё прогрессировала, и он ужасался, пытаясь нарисовать себе её логичный конец. – Нет, Юта, милый, это ты прости! Просто, это было неожиданно! Я испугался, хах… Прости меня, пойдём играть. Да, это она... Та мелодия… По радио транслировали второй концерт Рахманинова. Марк задумчиво перебирал длинные волосы уснувшего у себя на коленях мальчика и не заметил, как мать выключила мультики, осторожно присев рядом на диван. – Поспишь сегодня с ним? Он весь день спрашивал у меня, как я думаю, разрешишь ли ты... Он тебя боится в последнее время. – Он опять остаётся ночевать? О чём его мать вообще думает? – Марк... – Я не верю, что нельзя найти такую работу, чтобы и на единственного ребёнка хватало времени. – Можно, но это будут другие деньги, сынок. А у неё два кредита. Не суди людей, не зная всех обстоятельств. – Да плевать я хотел на её обстоятельства! Как она потом будет смотреть ему в глаза? – Марк. – Всё. Извини. Я молчу... Она положила руку на его плечо, заглядывая в лицо, и канадец напрягся. Он сейчас далеко не тот человек, каким она всегда учила его быть, и за это было неимоверно стыдно. Хотелось убежать, спрятаться и... Найти способ войти в ту же реку дважды. Как угодно. Но ему нужно вернуться в то время, когда он не скучал по чужим ладоням, как по самой необходимой в жизни вещи... Когда мыслями правили чётко определённые принципы, а в сердце успешно взращивалось равнодушие, и шея была лишь шеей, а не поводом «договориться»... – Марк... У тебя всё хорошо? – Да... Всё как обычно. – Слушай, по поводу вашей с Юкхеем квартиры, которую вы хотите снимать... Я поговорила с... – Мы, наверное, не будем снимать, мам. – Почему? Поругались? – Что? Нет, конечно! Просто... У меня не получится в этом семестре получить стипендию. – Но почему?! Ты так старался! И разве ты не говорил, что... – Забудь всё, что я нёс. Этот ублю-...кхм, завкафедры поставил мне неуд. – Неуд?! Ох... – она помолчала, затем похлопала его по плечу и поднялась, собираясь вернуться на кухню. – Всё к лучшему, не переживай... – К «лучшему»?.. В каком месте? По её лицу Марк вдруг понял, мать уже давно знала, что однажды этот разговор состоится, и покорно ждала его, как неотъемлемую часть взросления её сына. И отчего-то это делало больно, заставляя разочаровываться в себе ещё больше... У этой ямы нет дна. – Мам… ты всегда говорила мне, чтобы я не становился как отец. Но почему ты даже не попыталась отговорить меня, когда я всё-таки решил стать психиатром? – Именно потому, что я всегда говорила тебе не делать этого. Как бы я ни старалась уберечь тебя от такой жизни, ты всё равно пришёл к ней... На всё Божья Воля, Марк. – «Божья Воля»... Опять... Опять она... Как вечное оправдание собственной слабости и нежелания бороться... Мы будто пытаемся убежать от ответственности за свои поступки, сваливая всё на Бога… Но… это я протянул ему руку. Это я привел его в дом и решил вытащить из кошмара. Это я отказался от всего, в чём был уверен столько лет, и переступил черту! Это мои ноги привели меня к такой жизни, мам. Это был мой осознанный выбор! И я не собираюсь прикрывать свою глупость и самонадеянную беспечность волей высших сил! – Марк… Прошло ровно три месяца и четыре дня. За это время Ли Донхёк ни разу ничего не написал. А это значило, что он в порядке. Марк упорно говорил себе радоваться. «Ты должен быть спокоен. У него наконец-то всё хорошо» Однако с каждым днём время текло всё медленнее, а ночи становились длиннее, и... Уродливое одиночество молчаливо, с методичностью серийного убийцы, ломало Марка изнутри. Как выстроенный на песке город, он будто рушился, сворачиваясь душой. А неизменно образующаяся на месте развалин пустота жалобно ныла, источая прошитую зудящей болью тоску. Разве жизнь не должна была вернуться в привычное русло? Только не после того, как льву впервые дали попробовать мяса. Если фотографию проявить, она больше никогда не станет невидимой. Марк не мог обуздать эти противоречивые чувства и ненавидел их. Он злился и не понимал… С каждым днём всё больше... Но всему есть предел. И предел Марка Ли оказался на самом краю привычной с детства фразы.... «Божья Воля…» – Наш «милосердный» Бог играет в кости, мам. А я просто слишком бездарный, чтобы предугадать исход игры. Из груди будто вырвали сердце, оставив уродливую дыру, и всё внутри обливалось слезами, но хозяин рациональности, мозг, решил превратить боль в обиду, сделав ярость своей силой. Подчинение высшей воли предполагает смирение. А для покорности своей судьбе нужна невероятная сила, которую гнев лишь жалко имитирует, растрачивая зря последние крупицы светлой веры. У Марка сейчас не было ничего. И он винил в этом себя. Не Бога… – Сынок, послушай… В жизни происходит много разных вещей… И хороших, и плохих… Она как качели. И когда мы говорим «на всё Божья Воля», мы лишь имеем в виду, что не мы их раскачиваем, и не нам их остановить. Веря в Его промысел, мы теряем право жаловаться, принимая все испытания, но при чём тут «отказ» от ответственности? Хорошо, руку протянул ты, но и мучаешь себя сейчас тоже ты. – Если я скажу, что влюбился в парня, ты тоже покорно примешь это как испытание, посланное «Божьей Волей»?!! Но я... Я не хочу быть «испытанием»! Я не хочу «смиряться»... Нет... Так не должно быть... Я просто... просто... Так вот, что пряталось под этим тянущим чувством отчаяния... Он лучше откажется от своего сердца, чем принесёт его в жертву покаяния... Больно... Вдруг в колючую тьму одинокой борьбы с самим собой, мягко касаясь раненой души, проник нежный голос родом из детства... – Марк... Ты всегда будешь моим самым дорогим сокровищем, слышишь? Что бы ни случилось. Всегда. Он был так поглощён бурей, адским воем раздирающей всё внутри, разбивая волны испуганных чувств на тысячи брызг противоречивых эмоций, что не сразу понял, кто вдруг обнял его, обхватив маленькими ручками за шею... – Не плачь, оппа... Пожалуйста... Не плачь... Я тебя пожалею... – Юта лепетал сквозь слёзы, и сердце канадца треснуло по краям, потеряв вдруг последнюю надежду на реабилитацию. Он обхватил малыша, утыкаясь носом в его плечо, и выпустил всю боль наружу, зарыдав так, как если бы не делал этого сотню лет по-настоящему... – Какой ты смешной, сынок... – Марк почувствовал, как мать целует его в макушку. – Неужели ты не видишь, что Бог не играет в кости. Случайностей не бывает, милый. И когда мы говорим «Божья Воля», мы имеем в виду только это. Но всегда помни, Марк: ты можешь всё изменить. Ведь, пока качели качаются, нет ничего невозможного, и даже если мы не можем изменить ветер – мы можем настроить паруса. ... Если вам кажется, что в проём между кроватью и стеной кроме вашей пятки ничего больше не пролезет, то это значит, что вам «кажется» и что вы никогда не спали с пятилетним ребёнком. Половину ночи Марк чуть ли не вытаскивал малыша из-под кровати, возвращая Юту на подушку, потому что тот вертелся как русская рулетка в фильме ужасов, а другую половину служил подставкой для его ног, рук и иногда головы... И всё бы ничего, но мальчик периодически вскакивал и просил либо ручку хёна, либо воды. – Оппа, сожми сильнее... не отпускай... – Марк сжимал ладошку и ждал пока малыш провалится в сон, чтобы опять укрыть его, прекрасно зная, что через минуту, одеяло будет отброшено, а голова мальчика не факт что будет где-то хотя бы в районе подушки. Решив не ждать, когда Юта опять попросит воды, чтобы выяснить, что стакан пуст, Марк осторожно встал и спустился на кухню. – Уаа!! Что ты тут делаешь?! – Марк испуганно отпрыгнул, когда, включив свет, наткнулся на задумчиво стоящего у раковины отца. – У меня сломался кондиционер в кабинете. – И?.. – Здесь попрохладней и лучше думается. На кухнях обычно всегда лучше думается, Марк, не замечал? Канадец подошёл к графину с водой и непроизвольно бросил взгляд на ножи, молчаливо стоявшие на своём посту в деревянной подставке... – Тоже пришёл подумать? – Что?.. Ааа, нет... Я за водой. Для Юты. Сейчас четыре утра, пап... – И тем не менее ты за водой для Юты. – Он просто иногда просыпается и просит попи-!.. – Пойдём, поможешь мне, – отец вдруг подхватил его за локоть и увлёк следом за собой. Марк привык к тому, что доктор Ли часто работал ночами, прослушивая старые записи своих пациентов, совершенствуя различные методики терапии под их индивидуальные особенности, или занимаясь своими "исследованиями закономерности некоторых патологий", как он любил говорить. Но что в детстве, что сейчас, он всё ещё никак не мог понять, как при таком графике его отец умудрялся всегда и всё успевать, выглядя при этом, как довольный тюлень, только что вернувшийся из трёхнедельного отпуска. В кабинете было душновато, хоть открытое окно и полагало, что справлялось с ситуацией, особенно когда ветер дул в нужную сторону. Марк давно не был здесь... Он не любил эту комнату, выглядевшую точь-в-точь, как та, что была у отца в Ванкувере... Как бы просторно и красиво здесь ни было, зайти сюда – означало попасть на операционной стол. И всё бы ничего, но когда «хирург» – твой отец, ставки на испорченные навсегда отношения мгновенно взлетают до небес. Хоть это и было так, нужно отдать должное... Доктор Ли никогда не приглашал своего сына на «приём». Даже если очень хотелось. А хотелось часто... Марк не раз слышал, как мать говорила отцу что-то вроде «поговори с ним», но из года в год ответ всегда был одинаков: «Ты где-нибудь видела кардиохирурга, оперирующего собственное сердце?! Вот и я тоже...» – Я снял переднюю панель, но понятнее мне не стало... Ещё и этот гвоздь выпал. Я не знаю, откуда он, но вон тот провод... – А ты батарейки проверял? – Какие батарейки, Мурк? Он от розетки работает. – Батарейки от пульта, пап... – От пульта?.. Точно... А где пульт? – В смысле, «где»? Как ты вообще понял, что кондиционер не работает? – Я не смог его включить. – И где пульт? Это скорее всего батарейки. Поменяй и попробуй ещё раз. – А если это не батарейки? – Значит завтра вызовем мастера... Но зря ты, пап, полез откручивать его, конечно... – Марк всматривался в продемонстрированный ему железный гвоздь, прикидывая, где и что этот странный инструмент мог делать внутри кондиционера. – Тоже так считаешь, да?.. – отец устало плюхнулся в кресло, положив нога на ногу. – М?.. – Когда поломка кажется слишком серьёзной, чтобы справиться с ней своими силами, нам ничего не остаётся, как вызвать того, кто подскажет, в чём проблема, и, возможно, поможет разобраться с ней. Марк напрягся. Он боялся этого... Возможно, всю свою жизнь... Марк скорее «прооперирует» себя сам, захлёбываясь в слезах, и без анестезии, чем покажет вечно занятому чужими увечьями отцу собственные уродливые шрамы... Канадец положил гвоздь на стол и направился к двери, но тихий голос остановил его. – Она плакала, Марк... И мне кажется, она всё ещё не спит, размышляя над этим... Я знаю, мы были жестокими родителями, учив тебя заботиться и думать лишь о других. Но если ты сейчас уйдёшь, сынок, то оставишь меня с этой мыслью наедине, лишив возможности попытаться всё исправить и двигаться дальше. Поэтому, прошу... Сделай это ещё раз: подумай о нас... позволь мне помочь тебе... «Помочь?..» Такая, вроде бы, элементарная, но, вместе с тем, довольно необычная мысль никогда не приходила ему в голову. С детства Марк всегда только отдавал, в итоге запретив себе и это. Но... – Всё хорошо, пап... – Я знаю... Садись, – доктор Ли вдруг встал и указал канадцу на своё кресло. – А я прилягу вон на ту удобную кушетку для «особо чувствительных» натур. Давай забудем, кто мы друг для друга. Ты просто расскажешь мне всё, а я молча послушаю и поделюсь своими мыслями. Но ты должен рассказать всё, понимаешь? Не только «что» было, «где» и «когда», но и свои чувства, ощущения, эмоции, мысли. Расскажи мне цвета, запахи, запомнившиеся элементы интерьера, музыку, погоду, время дня, цвет неба... Используй даже те слова, которые не подходят, но между тем рождаются в тебе при воспоминании конкретного момента... Представь, что тебе сказали, будто бы сейчас сотрут всю твою память. И ты решил всё записать, чтобы завтра проснуться новым человеком и услышать эту историю заново. Во всех деталях. Чтобы пережить. Даже если ты знаешь, что потом пожалеешь об этом... Готов? До рассвета оставалось всего ничего, и в комнате наконец было прохладно. Марк наблюдал за маленькими рыбками, лениво дрейфующими в небольшом аквариуме на столе, мысленно находясь не здесь и не в этом временном отрезке... «Цвета?.......» «Его кожа напоминала молочный шоколад, так и хотелось откусить... Полуденное солнце лежало на серой плитке широкими янтарными полосками, подбегая постепенно к роялю, чтобы мягко осветить липкие от мороженого детские пальчики... Душу приятно рисовала мелодия Дебюсси, рождаясь безымянным восхищением, и казалось, всюду пахнет морем, готовым рассказать им свою тайну, скрепив веру в мечту теплом чужой ладошки...» «Take me out, Hyuck» Марк бросил телефон на подушку и закрыл лицо руками... Он говорил без остановки почти два часа, опустошив себя настолько, что тело буквально парило в воздухе, превратившись в пустую оболочку, и впервые в жизни канадец позволил себе думать о том, что ему плевать на небесные планы. Он хочет. И он не боится. Вдруг до ушей доносится глухой звук удара, за которым тут же следует испуганный плач – Юта упал с кровати. Марк вздрагивает и бросается успокаивать, но ребёнок продолжает реветь ещё минут десять, криком «хочу к маме!!» поднимая на ноги пол округи, пока отчаявшийся канадец не предлагает ему поесть круассаны и заодно сыграть в приставку. И не важно, что шесть утра. Главное – Юта успокоился и теперь улыбался, шмыгая носом и вытирая ладошкой мокрые щёки. – Отлично, пойдём... – выдыхая, Марк ведёт малыша вниз, включает ему игру, настраивает джойстик, наливает молоко, греет круассан и возвращается в комнату за потерянным в кровати вторым носком, потому что Юта внезапно понимает, что не в состоянии нормально функционировать в одном. Но вместо розового носочка на глаза бросился телефон, и что-то внутри испуганно взволновалось, холодными тисками сжимая пустой желудок. Отец прав... Марк никогда ничего не просил у Бога для себя... – Ты решил, что асексуал, не только потому что тебе никогда не хотелось сделать это с девушкой, а потому что тебе вообще не хотелось. Но фригидность эта была защитой. Ты подсознательно убил ею все задатки любых проявлений своей ориентации. И пошло это с детства... Ты всегда был слишком добр и в первую очередь думал о других, делая всё, чтобы быть тем, кто полезен. Вдохновлённый образом Христа и примером своего глупого отца, ты желал лишь «спасать», отказавшись от собственных желаний. И к этому парню тебя с самого начала влекло именно физически. Но мозг – хитрая штука, он придумал себе идеальную роль, чтобы приблизиться к объекту желания, вместе с тем мастерски маскируя интерес благородной и привычной с детства целью. Ты играл во врача, искренне погрузившись в «лечение» и силясь заставить поверить другого, что хочешь лишь помочь. Но то, что выросло между вами, было сложнее, чем «дружба». Это были «отношения», Марк... Отношения, в которых ты был обречён, заранее возложив ваши «странные» чувства на алтарь страданий, потому что знал, что никогда не сможешь назвать вещи своими именами. Однако не высказанные в нужное время слова никуда не исчезают. Они лишь застревают внутри и копятся, чтобы однажды ночью начать тебя душить. Ни одна ложь не длится вечно, и, на момент вашей близости в отеле, ты уже знал не только, что никакой ты не асексуал, но и то, как отчаянно не хочешь, чтобы этот парень был с кем-то другим, где-то там, без тебя... Запомни, Марк, даже если ты не планируешь продолжать отношения, прощаться нужно правильно, особенно с тем, кто подарил тебе незабываемые ощущения, иначе всё это всплывёт мусором сожалений и мнительных заблуждений, внося смуту в восприятие произошедшего. И это ложь, что любви не нужны слова. Наоборот. Она, наверное, больше остальных нуждается именно в них. А иначе нет никакой надежды достучаться до запертого в чужом сердце собственного счастья... Почему ты не попросил его писать? Только не говори, что побоялся его матери. – Он сказал, не связываться с ним, и... Я хотел, чтобы он... – Чего ты хотел для себя, Марк? – Для себя?.. Я... Я думал, что это будет нечестно, ведь его привязанность ко мне ненастоящая, и он... – Хотел. – Я не знаю, я просто... – Как думаешь, много ли нужно условий, чтобы в восемнадцать влюбиться безумно? И... Разве любовь бывает «ненастоящей»? Начнем с того, что она у каждого своя... Он тебя спрашивал, я тоже спрошу... Скажи, ты ведь просто хотел, чтобы его чувства оказались ложными, ведь тогда он бы так не страдал? Ты просто верил, что вы всё равно не будете вместе, а значит будет больно. И тебе было проще это вынести, зная, что хотя бы он ничего не потерял. – Нет, я..! – Ты не просто постоянно думаешь о других, Марк. Ты в принципе слишком много думаешь, как бы дико это ни звучало. Перестань готовиться к войне заранее, ведь её может и не быть, а вернуться к беззаботному времени окажется не просто, да и не хватит ресурсов. Говорят, что если долго всматриваться в бездну, она начинает всматриваться в тебя, но мало кто знает, что это работает и с мечтой. Перестань заботиться о посторонних вещах, о чужих мыслях и неизвестном будущем с его непредсказуемым характером. Хватит... Прочти слова, что так несмело накарябаны на внутренней поверхности твоей души. И мне кажется, что твоему новому-старому другу из аэропорта будет интересно их услышать... «Интересно ли?.. Он, наверное, уже раз пять меня забыл...» Марк медленно берёт телефон и включает экран, чувствуя, как ладони потеют, теряя чувствительность. На его сообщение в твиттере ответили практически сразу... » что случилось? » всё хорошо? » хён ответь! » что-то случилось? » ты заболел? тебе плохо? где ты? » почему не отвечаешь?! » Марк?! » что происходит?! » хён стой на месте! не делай этого! – Что за..? – помимо сообщений было пять пропущенных с неизвестного номера, и не успел Марк оправиться от нахлынувших чувств, как новый входящий парализовал все мысли... – Ал-.. – Марк?!!! – канадец подумал, что оглох, но это нисколько его не расстроило... Слышать вновь этот голос – всё равно, что касаться солнечных лучей после затяжной непогоды, вдыхая по-летнему тёплое счастье... – Не кри-... – Почему ты не отвечаешь?!!!! Что случилось?!!! Ты в порядке?!!! На заднем фоне типичный голос вещал типичные фразы, и Марк точно не знал, что он чувствует, слыша их... – Хёк, только не говори, что ты в аэропорту. – А где я ещё должен быть?!?!! После всего, что ты наделал... – вдруг парень на том конце провода смолк, и Марк услышал, как он нервно всхлипывает и... простонав, начинает рыдать... – Долбаный... урод... чёртов... садист... ненавижу твою... ублюдочную... самоуверенность....и бесчувственную доброту... Ненавижу... Почему ... Почему ты не отвечал?!!!!! – Подожди, Хёк! Успоко-... – Спустя столько времени ты вдруг написал мне эти слова и пропал!!! Я... я чуть не умер... будь ты...проклят... Донхёк плакал, воя в трубку, женщина на его фоне продолжала объявлять о посадке, а Марк чувствовал, как теряет себя и не жалеет об этом. – Подожди, пожалуйста. Послушай, со мной всё хорошо, поэтому у тебя нет причин так рисковать и подрываться... Ты уже купил билет? – «Всё хорошо»?!! Тогда нахуя надо было писать мне это?! Ты... ты... Спустя три месяца... ты... Что?.. «нет причин»?...Хах... Ты прав... Их...нет и... не будет... никогда......не было...и не будет... да, хён?.. – он плакал как ребёнок, не стесняясь своего отчаяния и не сдерживаясь, и Марк понимал, что боль этих слов – это то, что делает его сейчас счастливым, даря необъяснимой красоты надежду... – Ли Донхёк, послушай. Я написал тебе «take me out», потому что именно эти слова я вырезал на себе с того самого дня, как ты уехал... Я так ждал их от тебя, сам не заметив, как они стали моей молитвой и... Я просто... Просто хотел, чтобы ты их услышал, ведь... Знаю, после всего, что я говорил тебе, это будет звучать жестоко, но... Я... Знаешь, Хёк? Я... я... – Хён... у меня посадка началась... – Уже?! Но... Как ты объяснишь это матери?! А учёба...? – Мне... плевать... если... Если ты скажешь...что хочешь меня видеть... – его голос дрожал, а в сердце Марка со скоростью тысячу раз в одну мили секунду вспыхивали всё новые и новые очаги пожаров. (♫) «I wasn't ready for this ~...» – Донхёк-а... «I wasn't ready for my heart to drop ~...» Он услышал, как женщина объявляет о завершении посадки, и решил, что больше никогда не будет пытаться доказать Хёку, что не нужен ему. Он сделает всё, чтобы стать тем, кто жизненно необходим. «I feel it in every kiss ~...» – Я тебя встречу, какой рейс? «It's slowly taking over every thought ~...» – OZ-201... – Отлично. И Хёк, когда сядешь в самолёт, пришли мне фотку паспорта, я куплю тебе билет обратно. – Обратно?!! «Look at us we could have it all ~...» – Эта затея может нам дорого обойтись... И я волнуюсь, Хёк, что всё закончится, так и не начавшись, а я так хочу, чтобы мы... попробовали... «If it's love, don't hate it ~...» Внутри всё замерло... Они молча слушали дыхание друг друга, не в силах нарушить эту магию и прервать звонок... – Хён... ты уже поел? – Я?.. Нет... – Не ешь без меня. Я скоро приеду. – Хорошо... «Let's not complicate it ~...» И плевать, что «скоро» – это около 13 часов. Марка трясло. Страшно... «Look at us we could have it all ~...» И кажется, что он делает что-то до безумия неправильное, но... «But if we don't try, then we'll never know ~...» Тогда почему же так хорошо? Впервые... «Lay your head on my chest ~...» Марка хватило ровно на два часа, и как только Юту забрали в сад, он выскочил из дома... Дошёл до остановки, но вернулся и попытался почитать лекции к экзамену... Бесполезно. Выждав от силы ещё часа два, Марк пошёл на станцию и сел на экспресс до аэропорта... «Feels so good when I have you in my arms ~...» Было нечем дышать. Внутри всё скрутило. «Really think it's right where you belong ~...» Аэропорт безжалостно подавлял своей многолюдностью, шумом и хаосом. Марк пробирался сквозь толпу, разыскивая нужный выход международных рейсов. Что он будет там делать оставшиеся шесть часов, он не знал, но его это и не заботило. Потоптавшись между встречающими полтора часа, он не выдержал... Томительное ожидание играло на нервах как по нотам, заставляя дребезжать каждую струну, и это было просто невыносимо. Марк наматывал круги, обходя все этажи, залы и магазины, чувствуя, как с каждой минутой эйфория внутри него растёт всё быстрее, обретая свои дикие формы, и хотелось плакать, чтобы потом смеяться. Холодная вода из-под крана в туалетах облегчала лихорадку, но лишь до тех пор, пока в голове не всплывал плачущий голос Ли Донхёка... Три часа до посадки... Два... Один... Полчаса... Пятнадцать минут... Пять... Десять секунд... Женский голос объявляет, что рейс задерживается, и Марк раздражённо стонет, закрывая лицо руками. Следующие десять минут канадец кусает костяшки пальцев, переминаясь с ноги на ногу и переживая самые страшные опасения своей фантазии на тему того, во что всё это может вылиться. Но настоящий ужас и восторг ждали его через двадцать минут после объявления о посадке, когда из стеклянных дверей посыпались первые пассажиры. Однако, сколько бы Марк не ждал, Хёк не выходил... «If we don't try, then we'll never know ~…» Ли Донхёк замер. Ноги будто вросли в пол, внутри всё скрутило. Нечем дышать. Сквозь затемнённое стекло он смотрел на Марка и понимал, что больше так не может... Вдруг охранник тронул его за плечо, спрашивая почему он не выходит, и Хёк отвлёкся лишь на секунду, но канадец вдруг исчез. Донхёк выбежал в зал, однако развязанный шнурок на левом кроссовке очень быстро скорректировал его планы. – Are you okay? Хёк поднял голову. Марк улыбался, протягивая руку. «If we don't try, then we'll never know ~…» … Так как паспорт, естественно, никто так и не прислал, Марк первым делом потащил Хёка к кассам. Самый ближайший рейс обратно был через три часа… Парни переглянулись, и Донхёк неловко опустил глаза, поджав губы. – А следующий?.. – Если нужен прямой, то есть завтра либо в семь утра, либо в три часа пополудни. Марк потёр висок, размышляя. Благоразумие уже поднимало бокал, празднуя победу, когда смуглый парень вдруг потянул его за край рубашки, продолжая кусать губы, глядя в пол. Канадец тут же вспотел, чувствуя, как что-то трепетно вспыхивает в районе солнечного сплетения, пуская по венам нежность, и нервно сглотнул. – А послезавтра?... (♫) Было уже десять вечера, когда они молча ехали в полупустом аэроэкспрессе, сидя друг напротив друга… В окне проносились мимо городские огни, красиво отражаясь на стеклянной поверхности. Работал кондиционер и было прохладно, но Марк ничего не чувствовал, кроме… Ли Донхёка, который сидел вразвалку, подперев одной рукой голову и глядя в окно. «Wanting your love to come into me Feeling it slow, over this dream Touch me with a kiss ~…» Хёк похудел и сильно загорел, и Марк подумал, что теперь его кожа, выглядывающая то тут, то там из-под рваных джинс, снова похожа на молочный шоколад. Белая футболка открывала руки почти полностью, и если эти многочисленные браслеты из непонятных бусинок и кожаных косичек не закрывают порезы, то значит, он и правда больше не режется. Донхёк почти не изменился, если не считать того, что стал казаться ещё красивее и желаннее… «Touch me with a kiss, feel me on your lips ~…» Вдруг Хёк краснеет и сводит колени вместе. Закрыв нос и губы ладонью, он переводит взгляд на пристально рассматривающего его Марка, и в вагоне исчезает последний кислород. Канадец мгновенно вспыхивает, опуская глаза. Донхёк ещё немного смотрит на него, будто пытается определить ширину и плотность разграничивающего их пространства, затем прячется в ладони и сползает в кресле так, чтобы его коленки касались чужих. «I'm giving you all my, giving you all my Giving you all my love ~…» От места их соприкосновения по всему телу канадца мгновенно разбежались тысячи искр, а в голове не осталось ни одной приличной мысли, отвечавшей стандартам психотерапии. Съедавшая его изнутри лихорадка вновь объявила войну, захватит все демилитаризованные зоны и заполнив их ощущением близости чужого тела. Только вновь увидев Хёка, Марк понял, насколько сильно желал приручить его, сделав своим, и стремление помочь было совершенно ни при чём. С самого начала. – Ты… голодный? – перед тем как сказать, Марку пришлось откашляться, потому что даже связки были будто чужими, выйдя из-под контроля. Хёк нехотя убрал ладонь от лица, шумно вбирая носом воздух, затем слегка склонил голову набок и небрежно провёл по волосам, откидывая их назад… «Needing you now to come into me ~…» – А ты?.. – Я?.. – канадец не мог отвести от него глаз. Это было так странно… Сейчас он видел и чувствовал всё по-иному, каждую деталь…– Наверное… Хёк провёл пальцами по губам, пробежав взглядом по чужой шее, и обхватил плечи руками, тут же снова покраснев и уставившись в окно. – Холодно? – Марк снимает рубашку, и наклоняется к соседу, протягивая ещё хранящую его тепло одежду. «Tell me it's love, tell me it's real ~…» Глаза Донхёка расширяются, затем он неуверенно протягивает руку и молча надевает чужую рубашку, неосознанно касаясь носом и губами воротника, чтобы вдохнуть аромат. Наступает очередь Марка смущённо закрывать лицо ладонью… Их колени тёрлись друг об друга при каждом движении любого из них, и это было так… естественно. – Ты правда не ел без меня?.. – Просто… не было времени… – Тебе… было плохо?.. – Что?.. – То сообщение… – А… Д-да… – Что случилось? – Я… я просто… – Донхёк оторвался от окна и перевёл взгляд на хёна, настороженно ожидая ответ, и канадец растерялся… Разве это объяснишь так просто, пользуясь привычными словами? Марк смотрел в глаза напротив и думал о своём счастье, запертом в сердце этого красивого молодого человека, которого он хотел то раздеть, то одеть, то отправить, то приковать к себе цепями. Он никогда не просил ничего для себя, но… Как же непросто будет всё рассказать и не умереть от этого… – Я… скучал… – Марк нервно сглотнул, чувствуя, как ладони потеют. Хёк недоверчиво нахмурился и усмехнулся. – Только не говори, что по рукам. – Не только… по рукам… Донхёк будто задержал дыхание, затем медленно выпрямился и снова неловко спрятал лицо в ладонях. Его уши пылали… «Ты прекратишь быть таким милым?..» – Вокруг тебя… столько людей, и ты… скучал по какому-то… недолеченному гею? – Нет, Хёк… Я скучал по…дорогому человеку. По его красоте и непокорности… Скучал по слову «хён» и… Всё хорошо?! Донхёк вдруг сжался, согнувшись пополам. – Да… Меня просто укачало… Нужно пересесть… – он вдруг вскакивает и садится рядом с Марком, утыкаясь лбом ему в плечо. «Так тепло…» Он почти забыл, насколько Ли Донхёк приятный… – Ты точно в порядке?.. – Да, хён… Я… Сейчас я… – его тихий голос дрожал. – …в порядке… Только… разреши мне ещё немного так посидеть… В ответ Марк сжал его колено, и некоторое время они ехали молча, боясь поверить в реальность этого странного дня и его противоречивого окраса во все цвета вселенной, умещённые на кончиках чужих ресниц… Вдруг Хёк осторожно коснулся пальцами лежащей на его коленке руки… Марк медленно перевернул её, открывая ладонь, и смуглый парень, нежно пройдясь по коже, неуверенно переплёл их пальцы. Канадец впервые видел этого мальчика из аэропорта таким безумно милым, и хотелось убить витающую между ними смущающую неловкость и крепко обнять его, но он лишь сжал чужую ладонь сильнее… Молясь, чтобы поезд никогда не остановился… … – Нет, мам, я же сказал, всё хорошо, просто так получилось… Я приду завтра… Нет, экзамены со следующей недели… Да… Хорошо… Прости, что заставил переживать… Ага… Спокойной ночи, – Марк выключил телефон, и вздохнул. Он вёз Донхёка домой, потому что хотел привезти его домой, но этот упрямый парень перебил его и назвал таксисту непонятный адрес тоном, не терпящим возражений. Канадцу оставалось лишь тихо злиться, гадая куда же их сейчас привезут… Это был тот самый, дорогущий отель, напоминавший огромную светящуюся люстру, и Хёк опять расплатился наличкой, заставляя канадца чувствовать себя очень странно и неудобно. Шум воды прекратился, и из ванной со стекающими по скулам каплями вышел будущий дипломат. Теребя в руках полотенце, он опёрся спиной о стену, будто не решаясь сделать и шага в глубь комнаты. Его глаза блуждали по полу, и от этой неловкости Марку хотелось провалиться под землю. Зачем они сюда пришли? Это странно… Канадец встал с кровати, забирая одну подушку и верхнее покрывало. – Уже поздно… поэтому… Ты, наверное, очень устал с дороги. Ложись здесь, а я посплю на диване. А завтра… – Хён. Днём по телефону… ты сказал, что хочешь, чтобы мы… «попробовали»… – Марк сглотнул, чувствуя, как немеют пальцы. – Что ты имел в виду? Донхёк не смотрел на него, но канадец видел, как он напряжён и напуган, ожидая ответа, способного изменить всё… Отец прав, любви слова необходимы, а иначе… – Я просто… Знаешь, Хёк, я… Я хочу попробовать… быть с тобой… Ты… Ты позволишь мне… заботиться о тебе? – Заботиться?.. – он почти плакал, но Марк не мог понять, отчего… – Да, заботиться и… любить… – Лю-… любить?.. – Донхёк вцепился пальцами в запястья, сжимая их. – Как кого? – В смысле?.. – Как пациента?.. Друга?.. Младшего брата?.. – Что за..? Нет, конечно!.. – Марк сделал шаг навстречу, но Хёк вжался в стену, предостерегающе выставив вперёд руку. – Донхёк, послушай, я… Я люблю тебя, не как пациента… Я люблю тебя, как человека… И любовь эта не святая, она… Она сжигает меня, заставляя думать о тебе, хотеть тебя и… дико бояться не получить взаимности. – Ты… Ты любишь меня, несмотря на то, что я… гей? Любишь, как… как обычно мужчина любит женщину?.. – Ты… Ты мне не веришь, Хёк? – Нет, просто… Я хочу быть уверен, что… понимаю тебя правильно и…слышу, то, что слышу, а не то, что мечтал услышать уже очень… давно… Донхёку больно. Ему действительно больно, и Марк боится, что возможно, если они сейчас не остановятся, однажды он сделает ему ещё больнее, но… Он дал слово больше не готовиться к войне заранее. – Я люблю тебя, Ли Донхёк. Люблю так, что без тебя умираю. И моя страсть сильнее той, что обычно влечёт мужчину к женщине, поэтому… Я надеюсь, ты поймёшь меня правильно… Марк идёт к дивану, бросает на него подушку и ложится лицом к кожаной спинке. Он сейчас слишком эмоционально взбудоражен и напуган, чтобы найти в себе силы заглянуть в чужие глаза… Не так он хотел признаться… Совершенно не так… (♫) Но как же хотелось обнять этого парня, чтобы наконец почувствовать его тепло и успокоить, разделив все страхи и опасения. Хотелось почувствовать его... своим… «Боже…» Марк слышал, как Хёк молча выключает свет и ложится на кровать, шурша простынями… Ему казалось, он слышит, как смуглый парень прерывисто дышит, стараясь прийти в себя, и вытирает слёзы… как он ворочается и поджимает колени… как кусает губы, царапая запястья до крови… «So if you're lonely… You know I'm here Waiting for you ~…» Он слышит, как стучит чужое сердце, разгоняя по венам сладко кипящую в томлении кровь… как всё внутри кричит, безмолвно взывая… как лопаются нервы, и сил не хватает… пока вдруг не понимает, что это всё он. И всё это сейчас в нём, а не в Донхёке… «Боже…останови меня…» Но он никогда ничего не хотел так безбожно… Марк тихо встает и подходит к кровати. Донхёк замечает его и тут же садится. Некоторое время они молча смотрят друг на друга, пока канадец не откидывает одеяло и не забирается коленями на мягкий матрас… Он подбирается совсем близко и садится, продолжая гулять глазами по чужому телу, будто силясь определить, что растерзать первым, а что оставить на десерт… Дыхание Хёка становится тяжёлым, он сжимает простыни, гипнотизируя чужую шею, и от этого взгляда внутри что-то сладко цветёт, наполняясь нектаром. Жарко… Нечем дышать… Марк протягивает руку, будто спрашивая разрешения… Донхёк смотрит на неё, как зачарованный, затем медленно берёт её в свою, чтобы поднести к губам и… нежно коснуться… Их вожделения, будто алые ленты, сплетаются в один тугой канат, дрожащий от сладкого напряжения, и… Лимит пройдён. Больше нет преград. Марк придвигается ближе и кладёт свою ладонь на чужую щёку так, как мечтал сделать давно, и Донхёк закрывает глаза, ластясь в ответ на нежное прикосновение… В висках пульсирует, во рту становится невыносимо пусто, и каждая клеточка тела горит, причиняя муки, в то время как лекарство есть лишь одно… Канадец медленно приближается вплотную и замирает, растворяясь в полных жажды красивых глазах напротив… От запаха чужой горячей кожи сносит крышу… Хёк шумно вдыхает носом воздух, и Марк не выдерживает. Он целует, с силой впиваясь в мягкие губы, чтобы испить этого парня до дна и заполнить до отказа… «Тake me out ~…»