Голубоглазое солнце Порто-Чезо

      Порто-Чезо. Привокзальное заведение с неброской надписью «Кафе».       Обволакивающий запах молотых кофейных зёрен щекочет чувствительное обоняние молодой леди. Сегодня её последний день в маленьком уютном итальянском городке, по разному стечению обстоятельств четырежды приютившем и доверившем чужестранке свои сокровенные, не всегда приятные, а временами и вовсе отторгающие тайны.       Фестиваль Фиесты оказался поистине прекрасен: насыщенная культурная программа, весёлая музыка, зажигательные традиционные танцы, красные вина из отборных домашних виноградников и, конечно же, радостные улыбки на красивых лицах людей. А чего только стоят воспоминания о сочной жареной форели с гарниром из свежесобранных овощей — сказка. Блондинка незаметно для собеседника вздыхает и опирается подбородком на сложенные в замочек пальцы. Да, завтра её уже так не угостят. В её небольшую квартирку в Цюрихе не заглянет палящее итальянское la sole*, этакий настоящий магический артефакт для южных красавиц, по дороге в офис её чуткого носа не коснётся нежный аромат бугенвиллеи, а чуть загоревшей кожи — тёплый соленый ветер. Отпуск закончится, а с ним — и запутанные детективные приключения. И с одной стороны это кажется правильным — стоит лишь откликнуться на события вчерашнего вечера и заново пройтись взглядом по окоченевшим телам несчастных Хлои и Реджины; по озлобленному, потерявшему всякий человеческий облик оскалу сеньоры Коцци и отравленному ужасом и виной лицу её супруга. Но вот с другой…       Девушка закусывает алую губу, заставляя себя закрыть глаза на дискомфорт, доставляемый мелким тремором кончиков пальцев. Одно Анна Майерс знала наверняка: преступления, какого рода бы они не были, будут происходить всегда, независимо от её благих намерений. Другое дело — какую пользу обретут люди от её непосредственного участия в расследованиях. Значит, она все сделала правильно. Тем не менее, после вчерашней остродраматической развязки и следующего за нею самоанализа журналистка решает на время усмирить свой любопытный находящий до всего дело нрав и просто отдаться любимой работе. С надеждой и опаской про себя повторяя: «Любимой же?»       Полы дорожной шляпки не спасают от вертких, косых лучей. Над перроном заводят диалог плаксивые чайки, а перья облаков обласкивают щеки заспанного светила. Мир не стоит на месте.       Очередной глоток горячего бразильского напитка уносит Анну в прекрасные воспоминания, времена почти что беспечной юности, когда ей приходилось проходить практику вместе со своими однокурсниками. Как же чудесны были те ушедшие светлые года. Где они теперь: Элиза, Тео, милая заика Николь? Вспоминают ли о ней, совсем юной и озорной девчушке Анне, взахлёб читавшей детективные романы втайне от родителей? Вроде бы они даже мечтали бросить всё и открыть собственное детективное агентство. В ту пору любые решения принимались гораздо проще, а «плохой» и «хороший» разделялись между собой категорическим «или». Но в какой-то момент всё изменилось: она начала сомневаться и, в конце концов, потеряла свой ориентир. И если бы не поездка в Милан, то кто знает, нашла бы она его вновь? Она ни о чем не жалеет. Майерс с благодарной нежностью лелеет в себе те прошедшие лета, то окружение и те места, сформировавшие в ней обостренное чувство справедливости и внимательность к деталям, черты не раз спасавшие свою и чужие жизни.       Из плена раздумий девушку вырывает лёгкое, глухое постукивание — шмели бьются о нагретые окна питейного заведения, они как и все живые существа стремятся к благоденственной свободе. Этим человек от них мало отличается. Однако он создает себе иные проблемы: на пути к этой самой воспеваемой «свободе» теряет чувство меры, разрушает одни границы и тут же строит другие, ловит себя в ловушку, путается, подобно слабому насекомому, среди заговоров и интриг. Таким образом, его алчность, его боль, его обида создают незримую клетку. И, в конечном итоге, человек, не гнушаясь средствами для достижения облегчения души, становится вечным заложником своих же поступков.       Голубые глаза Анны внимательно оглядывают станцию. Из вестибюля не спеша подтягиваются люди разных возрастов. Пожилые сеньоры открывают газетные киоски и цветочные лавки, итальянские рыбаки, с раннего утра ушедшие в море, устало ступают по брусчатке затем, чтобы продать часть улова и перекусить в кафе. Заведение не потеряло хозяина с арестом Лжемарко. Власти Порто-Чезо после короткого совещания приняли достойное решение: доверить небольшой бизнес Лидо, утратившему всякое желание жить после смерти возлюбленной. Журналистка очень надеялась, что работа, а также малыш Хлои, над которым он решил взять опекунство, уберегут бывшего проводника от опрометчивых поступков.       Слева от столиков раздаются восторженные возгласы и улюлюканья. Юная пара целуется под одобрительные крики, свист и щедрые овации. Майерс прячет искрящиеся озорством глаза под тенью шляпы, подносит чашку к самому лицу и понимающе улыбается.       Луиджи продолжает свой рассказ, совершенно не обращая внимания ни на творящуюся вокруг суету, ни на полную задумчивости девушку. Уголки его губ живо, по-мальчишески растягиваются, а голос ни на грамм не теряет вдохновения. Для светлоглазой швейцарки он и есть олицетворение безусловной свободы.       Но вот поток слов внезапно прерывается. Блондинка запоздало кивает, поняв, что её одарили вопросом, и тут же стыдливо краснеет; молодой полисмен, стушевавшись, замолкает и неловко трёт затылок. — Неужели мой рассказ так утомил Вас? — Простите, Луиджи, я не заметила, как заслушалась, — едва лукавит девушка, в дружеском жесте касаясь его руки. Этого оказывается достаточно, чтобы чуть ослабить повисшее напряжение.       Её взгляд падает на так некстати блеснувшие привокзальные часы, которые поутру с, по обыкновению, не присущей мужчине щепетильностью, протирал Герман.       Половина одиннадцатого.       Протяжный женский голос из скрипучих динамиков оповещает пассажиров, а также встречающих и провожающих о скором прибытии поезда. Остается всего десять минут. Карие глаза Луиджи, в утреннем освещении кажущиеся почти медовыми, наполненными некой умиротворяющей беспечностью и баловством, с понимающей теплотой находят её потупленный взгляд.       Вот и всё.       Вокруг стоит шум и гам. Толпы генуэзцев с бронзовой кожей шустро передвигаются взад и вперёд по платформе. Кто-то довольно расторопно заносит чемоданы под эмоциональными причитаниями молодой точёной итальянки, кто-то крепко целует внуков на прощанье, а кто-то, наоборот, радостно обнимается и, не желая мешать остальным, уходит в тень консольных зонтиков, чтобы набраться сил. Посреди пёстрой суеты застывают двое. Полисмен, держащий чужой багаж, и молодая белокурая леди. Слов для прощания не находится. Их просящие ласковые взгляды говорят много больше красивых речей. На губах, вопреки чувствам, замирают потухшие улыбки.       Он не находит слов, чтобы попросить её вновь вернуться. Вряд ли их небольшому портовому городку найдется, что предложить из оставшихся развлечений. И, в самом деле, не желать же большего количества запутанных преступлений ради ещё одной адресованной лишь ему улыбки. Это, мягко говоря, удел неизлечимых эгоистов. Пора прекратить пользоваться вселенской добротой этой самодостаточной девушки. Там, в Швейцарии, у неё другая жизнь: более размеренная и безопасная. И, видит Бог, Аффино желает, чтобы так и оставалось впредь. Только что-то внутри, ни на секунду не замолкая, кричит о том, как он они в результате пожалеет.       Она не находит, как выразить свои едва окрепшие чувства. Расследования занимали почти каждый час, проведённый здесь, но независимо от этого её сердце не могло не почувствовать трепещущий, подобно крыльям бабочки, восторг и душевное спокойствие от присутствия всегда готового придти на помощь офицера. Ей не хочется покидать этот чудный, гостеприимный город, давно ставший родным, этих дорогих сердцу жителей, в особенности: ворчащего без остановки инспектора, сообразительную девчушку Софию и, более других, верного Луиджи. Человека, ставшего милым сердцу другом, не раз приходившим на помощь пытливой дамской натуре в моменты серьезной опасности.       Обоих сковывает опостылевшая неуверенность. Им кажется, что все происходящее в них — минутный порыв. Глупый и неуместный. Он истлеет, сядь она в купе, рассеется, вернись он в участок. Враньё. На самом деле и Анну, и Луиджи отравляет обыкновенный страх. Страх оказаться ненужными друг другу.       Каждый, теряясь в ответах, в последний раз взывает к интуиции:       «Боже, так как же мне…»       «Так как же мне…»       «Поступить?»       Гудок уставшего ждать паровоза упрямо напоминает о себе. Резкий порыв ветра раздувает персиковые занавески, из клапанов валит дым, а колеса желают вновь окунуться в круговорот вечной скорости и свободы, лишив последней одну из пассажирок. — Теперь точно пора, — первой начинает Анна, немного нервно заправляя волнистую прядь за заалевшее ушко и обхватывая ручку напитанного солнцем кожаного чемодана. — Было приятно вновь увидеться, Луиджи. Надеюсь, нам ещё доведётся полюбоваться фестивалем в более гуманных обстоятельствах.       Она старается придать голосу дополнительного оптимизма, но шатен только рассеянно кивает в ответ, а затем хмурится, словно на что-то решившись, и сильнее сжимает ладонь, не позволяя удивленной журналистке забрать свою скромную поклажу. — Анна, если… Если я сейчас не решусь, то не решусь точно уже никогда! — восклицает он. От захлёстывающего волнения голос становится выше. — Ваша помощь… Нет-нет, не так! После Вашего приезда я… Mio Dio! Да что же я такое говорю! — хватается он одной рукой за лицо.       Мисс Майерс приоткрывает рот, не понимая, как на подобное следует реагировать, но тут же перебарывает шок и быстро берет себя в руки, позволяя Аффино собраться с мыслями и продолжить: — Не пугайтесь, просто выслушайте, — мягко просит Луиджи, жестом призывая железнодорожного служащего подождать. — Анна, вы самая потрясающая девушка, которую мне только довелось встретить. Знаю, Вы наверняка постоянно слышите подобное в свой адрес, ведь это чистая правда! Вы просто бесподобны! Но в том-то и проблема, — полисмен набирает полную грудь воздуха и решительно договаривает. — Я… Я не уверен, что смогу однажды представить свою жизнь без Вас: Вашего острого ума, искрометного юмора, сострадательного сердца и этих, salvami Dio*, прекрасных глаз! Нашу первую встречу нельзя было назвать приятной, я отчетливо помню и Ваше недовольство черствостью инспектора Коцци, и горькие слезы вины за смерть несчастной Паолы. Судьба сводила нас не единожды. И каждый раз я считал, что подходящее время не наступило, не знал, как правильно начать, как донести свои чувства. Да и к бесу всю эту полемику! Я люблю Вас, милая Анна, уже давно! И прошу об одном: не уезжайте! Понимаю, постыдно с моей стороны удерживать Вас здесь, вдали от дома и работы, но…       Его эмоциональные реплики перебивают поразительно мягкие объятия, в нос сразу ударяет тонкий аромат женского парфюма. Ландыши. — Спасибо, Луиджи, — «…за то, что понял». В её голосе звенит искреннее облегчение. Ресницы против воли намокают, не позволяя девушке опустить взгляд. Она осязает сбитый ритм чужого сердца под своими ладонями и чувствует, как вновь становится цельной и по-настоящему свободной. Из груди рвётся не прекращающийся ни на секунду шёпот с одним лишь: «Люблю!».       Но сказать большего ей не позволяют надсадные крики позади спешащей толпы, а затем появляющееся в двух шагах взволнованное, залитое потом лицо Германа. По всей видимости, он бежал к ним со всех ног. — Как хорошо, что Вы еще не уехали… Мисс Майерс, Луиджи, беда! — задыхаясь от нехватки воздуха, хрипит он. — К берегу прибило лодку с неизвестным мужчиной, по виду каторжником. Он мертв! На его груди выжжены непонятные знаки. Инспектор Коцци говорит про убийство! — старый смотритель не замечает смятения молодых людей, плавно отпрянувших друг от друга. — Мисс Анна, кажется, теперь Вам точно придется задержаться. Славной полиции Порто-Чезо как никогда требуется Ваша помощь, — Луиджи даже не пытается хоть немного скрыть свое радостное облегчение. Разве грех хоть на минуту побыть счастливым? В его груди волнительно бьётся сердце. Теперь она останется. И в этот раз — он уверен — навсегда.       Её последующие слова только укрепляют огонек надежды: — Думаю, мне и в самом деле придётся задержаться, — задумчиво тянет светловолосая, оглядывая заходящих на подножки проводников, а затем с хитрым прищуром добавляет. — На неопределённый срок.       Герман устало смахивает платочком пот, Луиджи с охотой подхватывает ставший ненужным багаж, и оба мужчины, ловко взяв девушку под руки, исчезают за высокими дверьми вестибюля.       Узкие улочки Порто-Чезо заливаются согревающими лимонными всполохами. Последний раз радостно гудит разгорячённая труба паровоза, отправляющегося в путь.