///
По пути они нашли какой-то круглосуточный продуктовый, поэтому Ленский сейчас бегает между рядов с пустой тележкой, пропустив мимо ушей ворчание Жени о том, что «твои руки не отвалятся, если ты возьмёшь в них свои сырки». Ленский стоит возле холодильников с энергетиками и слезливо смотрит на Евгения, пока тот, игнорируя щенячий взгляд, кладёт в тележку мультифруктовый сок и питьевой йогурт, отводя Володю в сторону под локоть. – Детям энергетики нельзя, – он ехидно улыбается и получает тычок в бок от обиженного Ленского, который уже хочет возразить, но его останавливает палец, прижавшийся к губам. – Так что прикрой свой упрямый ротик и быстрее перебирай ножками. До кассы они добираются только спустя пол часа, загрузив тележку горой сырков, вкусы которых Володя выбирал как минимум половину из этого времени, банкой энергетика, на которую Онегин всё-таки позволил себя упросить, парочкой пачек чипсов и ещё какой-то мелочью. По пути они успели поругаться, потому что «Женя, я уже не маленький» и «солнце, ещё хоть одно возражение и мы идём со всем этим домой». Молодая девушка на кассе окинула их странным взглядом, в чём её никак нельзя обвинять: кто бы ни удивился, когда на рассвете покупки совершает юноша с ясной улыбкой, ещё совсем ребёнок, и хмурый мужчина, который с важным видом протягивает карту для оплаты. Девушка осекается, когда ловит на себе злой взгляд мужчины после неудачной попытки строить глазки Ленскому, и молча пробивает покупки. Она уставшим взглядом провожает двух парней, покупки которых в рюкзаке, принадлежавшем совершенно точно юноше, но несёт его почему-то взрослый мужчина, и старается не заснуть.///
– Двигайся, – просит Ленский, когда Онегин звездочкой раскинулся на пледе, принесённом из дома, пока он сам раскладывал еду по местам и выбирал музыку. Женя поднимается и садится, опираясь на руки, и освобождает место с видом абсолютного недовольства нарушением его покоя. Конечно же, недовольство притворное: на Володю серьёзно злится невозможно. Рассвет уже намного ярче, теперь не нежно розовый, а почти фиолетовый. С крыши любоваться им ещё лучше, наслаждаясь редкими порывами летнего ветра и звуками пролетающих самолетов (которые, признаться, скорее раздражают). В воздухе пахнет началом прекрасной поры и сладким предвкушением. Предвкушением грядущих воспоминаний, о которых хочется кричать всему миру. Не обо всех, правда. Моменты с Евгением, все до единого, он хотел бы хранить ещё бережнее, где-то в прекрасной шкатулочке, которая всегда будет покоиться под подушкой. Володя садится перед Онегиным, так что он оказывается между его бёдер и опирается своей спиной на его грудь. Ленский болтает обо всём: быстро пролетевшей весне, случаях из детства, любви к Онегину, и даже играющая на фоне группа the neighbourhood не заглушает его болтовню. От Жени веет теплом, в его объятиях до невозможного уютно, и хочется раствориться прямо сейчас, в его руках. Тепло, правда, распространяется только на Володю, потому что он то и дело слышит от однокурсников, что «мужик, который забирает тебя каждый день на бэхе» какой-то отмороженный. А Ленский рассказывает об этом своему парню вечером, и они оба смеются, только Женя ненавязчиво интересуется, не обижают ли они его. Но после уже чёрт знает какого по счёту сырка Ленский притихает, расслабленно прикрывая глаза и крепче вжимаясь в Онегина. – Что-то случилось? – в голосе Евгения сквозит лёгкая тревожность, потому что Ленский замолкает в очень редких случаях, и это обычно не предвещает ничего хорошего. – Спасибо, – Ленский не знает, похоже это на ответ на вопрос или нет, но ему захотелось – и он сказал. Он просто надеется, что Женя сейчас молча выслушает весь его бред, потому что ему очень сложно держать это в себе и до зуда под кожей хочется всё высказать, – Правда, я очень благодарен тебе за всё. За заботу, за все твои слова. За моральную поддержку и за финансовую тоже, не отнекивайся. Благодарен за то, что ты рядом всегда, даже когда я загоняюсь. И я знаю, ты считаешь это просто юношеским максимализмом и тебе, наверное, виднее, но это всё равно важно для меня, – он едва сдерживает счастливые слезы и радуется, что сидит спиной к Онегину, который поглаживает его плечи и иногда опускает невесомые поцелуи на шею. – Солнце… – Нет, постой, не перебивай, – Ленский рывком поворачивается и опускается на пятки, обхватывая его лицо своими ладонями и смотря в глаза Онегину своим чистым, влюблённым взглядом, – Я знаю, что это не навсегда и что когда-нибудь это закончится, я не такой наивный, как ты думаешь, – он усмехается, но что-то неуловимо грустное сквозит в этом жесте, – Когда-нибудь ты захочешь уйти, но я никогда не смогу выбросить из памяти хотя бы одно, самое неважное, воспоминание, подаренное тобой. И, пожалуйста, пообещай мне сейчас, что к концу лета ничего не изменится, и на рассвете тридцать первого августа мы будем так же сидеть здесь и любоваться последним рассветом лета. Пообещай, даже если осенью ты уйдёшь, и наши пути навсегда разминуться, даже если не будет больше наших разговоров, утренних поцелуев и твоих сообщений о том, что ты задерживаешься на работе. Пожалуйста. Его голос надламывается на последней фразе и единственная слезинка предательски скатывается по щеке, которую тут же ловит пальцем Онегин. Он смотрит на него пару секунд, прежде чем повалить на мягкую поверхность пледа, чтобы осыпать его лицо тысячей беспорядочных поцелуев, не пропуская ни миллиметра его по-детски гладкой кожи, и столько же раз прошептать «обещаю» между ними.