Бабочки

Даби и так собирался зайти к Шигараки сегодня вечером, ведь общество сероволосого помогало отвлечься от проблем, выполнения поручений и другой работы. Там, в самой темной и холодной комнате из всех, ему было особенно уютно и хорошо. В ней нравилось курить в открытое окно и злить тем самым лидера, нравилось переставлять безделушки на запыленных полках, создавая иллюзию порядка и чистоты, нравилось то, как Томура бесился от любой неосторожной фразы. Но по большей степени парня сюда притягивали чувства, что ворошились где-то внутри именно тогда, когда Даби по-хозяйски занимал чужую кровать и эмоционально рассказывал очередную историю Шигараки, пока тот параллельно что-то бурчал и иногда смеялся. Смех и у лидера был хриплым и надрывным, но весьма заразительным и по-своему прекрасным. Возможно, Даби влюбился в его неестественно широкую, но зато искреннюю улыбку с самого начала и ни сколько не жалел об этом. Да, Томура злой, упрямый и невыносимый психопат-убийца со своими навязанными в детстве идеологиями и тупыми комплексами, но как же нравилось пирокинетику наблюдать за тем, как парень цветет на глазах, как улыбается только ему, доверяет только ему. Это льстило. Действительно ли доверяет, или же Даби все это придумал себе сам? Никому не ясно, что у Томуры на уме, поэтому надеяться на что-то большее тоже глупо. Но так хочется ответных чувств, какой-то нежности что-ли… Правда ли все дело в самом Шигараки? Даби еще не разобрался толком, сразу затолкав все мысли на эту тему вглубь подсознания, как только они появились. Хотелось верить, что хотя бы эти чувства темноволосый себе не выдумал, что они настоящие. Но почему же сейчас от волнения зудят ладони, почему кровь так громко шумит в ушах? Было страшно за чужую судьбу — мало ли что могло произойти во время отсутствия пирокинетика. Подкрадывалась мысль о том, что из-за того внезапного поцелуя в лоб Томура надумал себе невесть чего и взбесился. Это вполне на него похоже и было даже ожидаемо. Даби без предупреждений ворвался в чужую комнату, озаряя ее светом коридорной лампы. Томура сидел на полу, стиснув зубы и сжав с силой светлые волосы. В полумраке была отчетливо видна засохшая кровь у того на подбородке и руках, поэтому Даби сразу же присел рядом, перепуганно оглядывая парня перед собой. Он ожидал криков, слез, истерики, но не крови точно. Что произошло? Шигараки ранен? Кого-то убил? Даби бегло осмотрелся, обнаружив в полутьме разве что лужу крови, в которой плескались какие-то насекомые. Мало ли кто в стареньком баре обитал помимо злодеев, так что и факт наличия каких-нибудь жучков темноволосый принял на автомате. Тяжелый и будто бы пустой взгляд алых глаз поднял на пирокинетика Шигараки, не реагируя на то, что тот несильно тряс его за плечи, желая привести в чувство. Хриплый и прокуренный голос слышался словно из-под толщи воды. Зрачки лидера ошалело расширенны, пока тот криво и широко скалился, неотрывно смотря сквозь Даби. Томура думал, и думал очень старательно, не отводя заинтересованный взгляд, ведь от этого решения зависела вся его жизнь в прямом смысле, если верить той самой статье. А что, если ее автор просто прикольнулся? Не бывает же болезней из-за неразделенной любви — это даже звучит сверхъестественно и странно. Как и факт появления тупых шелкопрядов. Парень точно не съедал ничего похожего на гусениц, поэтому волей или неволей начинаешь принимать действительность, какой бы необычной она не была. А Даби был так напуган, прибежав на помощь первым — это льстило. Неужели Томура так ему важен? Губы тронула нервная усмешка.   — Ты же понимаешь, что если тебе плохо, то нужно сразу сказать Курогири, а не строить из себя гордого и независимого! — на повышенных тонах недовольно говорил парень, все так же пытаясь переключить внимание Томуры на себя и вывести того из мыслей. — И откуда у тебя кровь? Почему ты не ел все это время? Тога сказала, что ты не выходил из комнаты ни разу. Что произошло? Ни на день тебя не оставить, блять. Эй, Шигараки, ты меня слы- — Поцелуй меня, — так же хрипло и едва различимо оборвал тот, не отрывая внимательного взгляда от глаз темноволосого и изучая его реакцию. Что-то в мозгу лидера переклинило судя по его сумасшедшей улыбке. Его глаза будто бы отливали кровью, казалось, что мерзкий металлический запах шел вовсе не от липких ладоней в ржавых разводах, не от лужи на полу, а именно от ярких, оттеняющих терпким винным оттенком, глаз Томуры. Если Даби способен его спасти от верной смерти из-за бабочек, то сейчас у него есть шанс. Ну так что, правда любишь? Шигараки призывал парня смотреть только на себя, понимая, насколько он мерзкий и отвратительный, особенно сейчас. Кровь, гниющие раны на шее, царапины на щеках, возле глаз, множество шрамов. Слабо сказать ему в лицо слова любви? Слабо поцеловать? Темноволосый сперва опешил, подумав, что Шигараки точно тронулся головой из-за того случая. Голубые глаза опасно сощурились, видя это раздражающее спокойствие на лице напротив. Значит, его испытывают на прочность? Серьезно? Сейчас не самый лучший момент для игр, Шигараки. Особенно игр на чужих и без того шатких нервах. Даби молчал, закипая изнутри. И может быть поцеловал бы с особым трепетом и нежностью, наплевав на кровь, на мерзкие прилипшие к губам парня пряди светлых волос, на тошнотворный запах. Он хотел, правда хотел прижать Томуру к себе, помочь, защитить, позаботиться. Потому что привязался, потому что, вроде как, полюбил. Но тот не позволил бы прикоснуться к себе без причины, Даби знает. И Даби жизнь, вроде как, дороже. Хотя действительность противоречит желаниям и в этом случае, ведь что-то беспрерывно толкает все ближе к лидеру, заставляя думать и надеяться на то, что он еще сможет выжить в его компании дольше дня. И ведь смог, в отличие от самого Шигараки, ведь их долгое общение сказывалось на нем иначе. Он будто бы утратил былой авторитет убивающего одним касанием перед Даби, становясь непозволительно мягким и поддатливым. Он растерялся, почувствовав тепло в груди. Разве для этого воспитывал учитель Томуру? Разве для этого он был рожден? В глубине души сероволосый оправдывал свое желание меняться тем, что это Даби его испортил, зародил надежду на лучшее и прекрасное, так что вины его в этом нет. Правда же? Парень корил себя за наивность и доверие уже давно, но почему-то не мог прекратить общение. Да и было ли доверие? Может, Даби решил поиграться, побробовать завоевать сердце лидера на спор? Томура не удивится, если все так и есть. О каком таком «прекрасном» может идти речь, когда оба даже не знают настоящих имен друг друга, не знают жизнь до всего этого кошмара, наивно надеясь, что спокойно существовать рядом можно и без прочного мостика доверия. На самом деле его нет и никогда не было, что бы парни себе не придумывали. Исправлять эту ситуацию, похоже, слишком поздно. Побитые, изломанные некогда самыми извращенными способами души Тенко Шимуры и Тойи Тодороки никогда не смогут открыться даже друг другу. Потому что нет доверия, нет смысла. Слишком поздно. И теперь Томура понимал, что действовать и что-то исправлять низко для него, он просто боится проявлять инициативу. В любом случае уже слишком поздно. Поздно, поздно, поздно. Это факт, и с ним нужно мириться. Перспектива врать себе как и раньше была все еще актуальна для Шигараки, но вопрос в том, сможет ли он дожить до того, как новая волна противоречивых мыслей и эмоций обрушится на его и без того пошатанную нервную систему? Вряд ли. Если же Даби, конечно, поможет. А тот неосторожно сжимал ткань на чужой толстовке, яростно скрипнув зубами. Это просто мгновенно вывело из себя! Почему он должен целовать? Почему у Шигараки не бывает все, как у людей? Ты к нему с серьезными разговорами, а он… Хочется, безумно хочется, что Даби даже непроизвольно провел языком по пересохшим губам, но гордость затмила все желания. Ну нет, пусть Шигараки для начала начнет вести себя хотя бы немного по-человечески и не так стервозно. Так, как раньше, как до того дня. Хочется снова слышать смех лидера, с усмешкой пихать его локтем в бок, чтобы тот не увлекался и не приплетал все новые и новые детали к и без того глупой шутке. И тогда все было бы хорошо. Все было бы так, как всегда. Может парень просто как-то по-своему выражает чувства? Они в нем еще остались что-ли, серьезно? Надежда умирает последней. — Ты думаешь, что я соглашусь? — со вздохом скривился пирокинетик, пронзающим взглядом наблюдая смену эмоций на чужом лице. Пусть Шигараки тоже помучается, не все Даби быть послушным и потакать ему по каждому зову. — А?.. — сероволосый немного растерянно уставился в ответ, все же ожидая положительный ответ. Разве темноволосый не хотел этого сам? Разве он не любит? Хотел. И хочет до сих пор. И любит, странно правда, по-своему, но любит. — Ты слишком высокого мнения о себе, Томура, — недовольно произнес Даби, в то время как в его голубых глазах разворачивалась настоящая буря эмоций. Как же трудно себя пересилить! — То есть ты вдруг вспомнил о существовании своей гордости? — усмехнулся лидер, закусывая предательски дрогнувшую губу. И пирокинетик увидел. Надежда на большее, надежда на чувства, доверие и… любовь — всё, всё разбилось к чертям. Это отразилось во вновь помутневшем взгляде алых глаз. Краем сознания темноволосый понимал, что сам по своей милости сейчас отпустил в глубочайшую пропасть всё, что с такой осторожностью и трепетом выстраивал на протяжении этих месяцев. Еще есть время исправить? Нет, поздно. — Ты невыносим, Шигараки, — Даби фыркнул, вдруг осознавая, как тяжело давались парню его слова. Невыносим. А еще он жалкий, отвратительный, лицемерный эгоист. И это немногое из того, что являлось истинным отражением лидера. — Я тебя понял, Даби. Можешь идти и не беспокоиться о моем состоянии, — Томура натянуто улыбнулся, рывком скидывая руки парня со своих плеч. — Нет, ты выслушай. Я просто запутался, — честно произнес темноволосый, виновато склонив голову. Томура и сам уже запутался. — Даби, уйди. Сейчас же, — улыбка резко сменилась отчаянным безразличием и обидой. Горькой обидой. Он же сам ожидал предательства, так почему теперь с новой силой скрутило живот, почему выступили слезы? Нет, так не должно быть. Он правда не достоин лучшего?.. — Прости, я… — Уйди нахер. Даби обреченно вздохнул, поднимаясь с пола. Стоило бы как следует продумать речь с извинениями для следующего визита сероволосого, а сейчас лучше не подливать масло в огонь. На душе отвратительно скреблось чувство того, что он обидел лидера. Не хотелось, чтобы так случилось, но эта «справидливость», которой требовал Даби, вышла ему же боком. Как только за пирокинетиком закрылась дверь, в темноте комнаты послышался сдавленный всхлип. Томура обхватил себя за плечи, только сейчас понимая, в какой яме он оказался. Даже не смотря на то, что Даби так отреагировал на его просьбу, даже с обидой в душе, сероволосый все равно хочет тепла. И не какого-нибудь, а тепла Даби. Так не хватает сейчас простого, человеческого — объятий, поцелуев, слов о том, что все будет хорошо. Раньше Шигараки не верил, что у него могут быть такие потребности, но рядом с темноволосым давно похороненные под обломками прошлого зачатки доброты и любви вдруг стремительно поползли вверх. Сначала было страшно. И страшно до сих пор, но запретный плод сладок. Невыносим. Шигараки невыносим. Это слово эхом отражалось в голове, что даже в ушах зазвенело. Это слово неприятно и горячо пульсировало под кожей, отрезало все пути, все выходы из этой ловушки, в которой они были вместе. Шигараки и Даби. И они же могли бы друг другу помочь. Невыносим. Шигараки невыносим. Это слово эхом отражалось в голове, что даже в ушах зазвенело. Это слово выворачивало наизнанку, заставляло плеваться кровью и руками вытаскивать изо рта целые вереницы шелкопрядов. Это слово отрезало все пути, все выходы из этой ловушки, в которой они были вместе. Шигараки и Даби. И они смогли бы друг другу помочь. Спасти. Невыносим. Шигараки невыносим. Это слово эхом отражалось в голове, что даже в ушах зазвенело. Это слово неприятно и горячо пульсировало под кожей, отрезало все пути, все выходы из этой ловушки, в которой они были вместе. Шигараки и Даби. И они не смогли помочь друг другу. Всё улетело в беспросветную бездну, во тьму, унося с собой эмоции, кровь, страхи, переживания. Но оставляя чувства. От этого стало только хуже. Томура не ощущал ничего более, кроме чувств, что скреблись внутри. Он бился о стены, рвал волосы, раздирал к чертям раны на шее, кожу на лице. Кровь. Кровь была повсюду. По спутанным слипшимся прядям багрового цвета сновали белокрылые некогда мотыльки. Паразиты оплетали тело своего хозяина, пачкая кровяными дорожками еще чистые участки кожи, рисуя неясные узоры крыльями, словно кистью. А лидер лишь рвано хрипел, лежа на полу и задыхаясь от слез. Так хотелось кричать, но из-за насекомых рот был полон загустевшей крови, сплевывать которую уже в край осточертело. Почему ничего в этой жизни у Шигараки не может быть действительно «нормальным»? Почему он обречен страдать? Снова рвота. Даби в смешанном состоянии прошел в отведенную ему комнату в конце коридора, начиная понимать, что зря и очень зря он наговорил лидеру всего самого ужасного из того, что можно было сказать. Эмоции Томуры в тот момент буквально растопили остатки льда в сердце пирокинетика, в его глазах парень увидел все эмоции и понял, что сломал. Сломал, как желанную, но очень хрупкую куклу своей же неосторожностью. Эта кукла — не игрушка. Такая кукла могла бы быть его, если бы он не оттолкнул. Шигараки — не та игрушка, какими любил раньше манипулировать Даби. Он не такой, он лучше. Даже несмотря на сковавшие его запястья цепи, что сдерживали, через какие им мог управлять Все за одного, он был живым. Он тайно хотел быть собой. Совесть сгрызла за считанные минуты, но Даби до последнего держался, надеясь на то, что лидер побесится, обидится, но со временем простит и все будет так, как раньше. Сейчас не хватало этой стабильности. Но уже через час парень сдался и все же спустился в бар, заварив кружку теплого чая, какой нравится Шигараки, как он говорил сам когда-то. Даби стоял под дверью в комнату лидера, где до этого бывал постоянно и даже входить туда мог без разрешения, но сейчас постучал. Тихо. Уснул? Простояв еще немного, Даби тихо приоткрыл дверь. Спустя несколько секунд, пока зрение не привыкло к беспроглядной тьме, парень неуверенно шагнул внутрь. Запах крови стал еще резче, воздух застоялся в комнате, так что дышать практически невозможно. Взглядом Даби наткнулся на смотрящего в потолок Шигараки. И все бы ничего, если бы не лужа крови возле него и куча мотыльков. Даже и это не столь важно, сколько сам взгляд парня. Он был пуст. Совсем. Фарфоровая чашка выпала из рук, разбиваясь на мелкие осколки, когда Даби метнулся к лидеру. Тишина. Ничего внутри не бьется, не слышатся сиплые вздохи в груди. Пустота. Лишь частая дробь алых загустевших капель по полу, что стекали с подбородка и волос.  Томура холодный. Холоднее, чем обычно. Осознание произошедшего, потерянность, неверие — все разом потрясло Даби, стерев все до единой эмоции, оставляя лишь апатию и глубокую задумчивость. Уже поздно кричать, поздно что-то доказывать, извиняться, бессмыслено плакать. Он, может быть, и простит. Или уже простил — никто не узнает теперь. И это теперь не важно. Потому что поздно. Парень осторожно прижал к груди окровавленное тело такой желанной и до безобразия хрупкой, разрушенной изнутри куклы, впитывая этот холод в себя, пытаясь согреть. Надежда умерла вместе с ним. Шелкопряды. Такие бабочки, которые плетут свой кокон из единственной тонкой нити, свивают себе место для перевоплощения, будучи еще гусеницами. Томура, как и они, возводил с осторожностью свою жизнь, стремился к целям, что навязал ему Все за одного. У него никогда не было своей мечты, он не желал ничего человеческого — только завоевание и всемогущество. Жажда крови и разрушения. Но даже так, он все равно хотел, вил эту хрупкую нить, создавая вокруг себя стены. Они защищали, они служили лестницей, они были авторитетом для него. Его целью было расправить крылья, возводиться, стать заметным, особенным, непохожим на других. И лишь один переломный момент, когда все полетело к чертям, когда сломалась, оборвалась длинная шелковая нить, смог изменить все. Смог все разрушить, сравнять с землей. Жалел ли Шигараки? Нет, нисколько. Только сейчас он понимает, что ему нужен шанс. Теперь он знает, что хочет вершить лучшее, что хочет мечтать, хочет любить. Но поздно.