Город Вечной Осени

«Пойдем со мной». Все началось с этой простой фразы, сказанной в ночь всех святых девушкой с длинными голубыми волосами, и лишь годы спустя я смог ответить ей «Я иду». Она явилась на порог нашего дома, облаченная вся в черное, в полночь с тридцать первого октября на первое ноября пятнадцать лет назад. Мне было семь, и я был готов впустить эту незнакомку к нам в дом, не догадываясь, кем она была. Не видя лица, спрятанного за черным капюшоном, я думал, что она улыбалась. Я почувствовал это, когда меня бросило в холодную дрожь, хотя на улице было тепло. Она протянула ко мне бледную худую руку, остановив ее около моего лица. Пальцы ее слегка подрагивали. И тогда я услышал у себя в голове ее пронзительный голос. «Пойдем со мной». На мгновение мне показалось, что я увидел ее черные глаза и бледные, изогнутые в улыбке губы. Она звала меня. Звала и хотела, чтобы я последовал за ней, но я не мог сдвинуться с места, чувствуя, как ноги медленно врастали в деревянный пол. Она звала меня по имени. «Ремус». Наваждение прошло, едва незнакомка опустила руку, а в следующий миг — исчезла, оставив за собой лишь белое волокно тумана. В нескольких метрах от нашего дома на обратной стороне улицы я заметил рыжего кота, одетого в бордовый фрак и стоящего на двух лапах. Одной лапой он опирался на черную лакированную трость и смотрел на меня своими зелено-желтыми глазами через прозрачное стекло круглых очков. Я откуда-то его знал. Видел когда-то, может, в прошлых жизнях, в других мирах, где коты могли ходить, как люди, и одеваться, тоже как люди, а еще носить очки и использовать трости. — Ремус, кто это был? Я глянул в сторону кухни, где моя мать пекла печенье к Хэллоуину, но, когда вновь обернулся, кот тоже исчез. Туман стал намного гуще. — Домом ошиблись, мам, — сорвалось с моих губ прежде, чем я успел подумать, что отвечать. Мать лишь пожала плечами: ей явно было не до тех, кто ошибался домами. Она даже не посмотрела в мою сторону и не заметила усиливающегося с каждой секундой тумана, а я не отрывал глаз от закрытой двери, потому что закрыл ее не я. Ночь всех святых только началась. В нашем маленьком городке все друг друга знали и доверяли друг другу. Все было почти что спокойно… …но было то, о чем никто никогда не говорил вслух. Это была она. Девушка с длинными голубыми волосами и в черном бархатном плаще, которая всех всегда звала за собой. Она появлялась здесь ночами и ходила по узким улочкам, порой заглядывая в чьи-то дома и забирая жильцов с собой. Видеть ее могли не все, и никто никогда не возвращался, а родные исчезнувших слагали легенды, что девушка с голубыми волосами забирала их к самому Дьяволу в царство Тьмы. Говорили, что ей невозможно сопротивляться. Говорили, когда ты видишь ее, то не понимаешь, кто это. Говорили, что она обезоруживает… …говорили многое. Никто не знал правды. Никто не хотел знать правды. Тогда я не понял, что это была она — та самая девушка из страшных сказок, которыми у нас в городке пугали маленьких детей, чтобы они не выходили из дома затемно. Страшные сказки, рассказанные нам родителями, а им — их родителями, были вовсе не сказками, но об этом тоже не было принято говорить вслух. Мы все притворялись, будто ничего этого не существовало: ни страха, царившего в каждом доме, ни историй, которые про себя повторяли каждую ночь, убеждая отражение в зеркале, что это выдуманная кем-то сказка. Обо всем этом нельзя было говорить вслух. Обо всем этом нельзя было даже думать. Поэтому я молчал, и молчание мое длилось всю жизнь, еще целых пятнадцать лет. Она приходила ко мне во снах. Являлась в облаке голубого дыма или белого тумана и звала за собой. Протягивала ко мне худые костлявые, словно у старухи, руки, касалась моего лица, и тогда я чувствовал холод ее пальцев, пробирающий до самых костей. Рядом с ней всегда появлялся верный спутник — рыжий кот в бордовом фраке с неизменными круглыми очками и с черной лакированной тростью. Он стоял чуть позади нее, иногда брал с собой шляпу-цилиндр или газету на непонятном языке. Еще реже — курил папиросы, зажмуривая один глаз. Она никогда не говорила со мной, но каждый раз я слышал ее тихий голос. Из раза в раз она продолжала звать меня. Она так отчаянно хотела, чтобы я пошел вместе с ней, но я отказывался. Едва я начинал кричать или пытаться убежать, она и ее кот исчезали. Мрак поглощал их, поглощал меня, а потом я просыпался. Она приходила к нашему дому. Стояла на заднем дворе напротив моего окна, но никогда не заходила внутрь. Иногда она появлялась напротив входной двери. Кроме меня, ее больше никто не видел, и мы подолгу могли безмолвно общаться, смотря друг другу в глаза. Глаза у нее были черные и совсем невыразительные. В такие моменты я сидел на подоконнике, но окно ни разу так и не открыл. Не из-за страха — я не боялся ее. Она была для меня кем-то вроде тайного друга: мы не могли приближаться, но неизменно возвращались друг к другу. Это было нашим негласным соглашением. Она всегда улыбалась мне. И улыбка у нее была едва ли заметная, а губы — узкие, бледные, отдающие синим. Мне постоянно казалось, что ей холодно, хотя холода в наш городок заходили не часто. Не открывая рта, она говорила мне ту самую фразу, звучащую у меня в голове чуть ли не каждый день ни один год подряд. «Пойдем со мной». Так прошло пятнадцать лет. Я знал, что сказки не лгали. Сказки никогда не лгали.

***

В день, когда мне исполнялось двадцать два, Марисоль, моя невеста, подарила мне защитный амулет, сделанный ею самой. Это была небольшая бутылочка, набитая всеми возможными растениями против темных сил: ягоды рябины, цветки чертополоха, веточки полыни и зверобоя и что-то еще, мне незнакомое. Мне тогда показалось, что Марисоль положила туда все, что смогла отыскать в нашем городке и в Лесу вокруг Города. Еще и не поленилась пойти к трем сестрам-ведьмам, преподававшим в Лесной школе, чтобы те заворожили амулет на всякий случай, если травы не помогут. Марисоль была трусихой. Она боялась практически всего: темноты, луны, грозы и грома, пауков на стене, призрака Белой Женщины на нашем старом кладбище, где уже никого много лет не хоронили. Призрак, к слову, еще ни разу никого не напугал и никому не навредил, но Марисоль все равно даже не смотрела в сторону кладбища и обходила стороной. Еще она боялась наших Хранителей Леса — Сову и Волчицу, которые оберегали нас с момента, как появился Город. Боялась заходить далеко в Лес, чтобы не столкнуться с ними и не заблудится, и я, честно говоря, не представляю, как у нее хватило духу собрать для амулета все эти растения. Где-то часам к четырем вечера мама уже испекла морковный пирог и накрыла на стол. Лэндсон, мой младший брат, вернулся из школы и передал от Мелвилл, Леоны и Эйлен небольшую баночку верескового меда и бутылку с соком боярышника. Они каждый год в день моего рождения дарили вересковый мед и сок боярышника с момента, как я первый раз пришел в школу. — Они сказали, что хотят лично тебя поздравить, но совсем не уверены, что у них получиться пройти к нам в дом. Я не знаю, что это значит, — пожал плечами Лэндсон, вытаскивая из сумки какую-то небольшую коробочку и протягивая ее мне. — С днем рождения, Ремус, — он слабо улыбнулся мне, поджал губы и уселся за стол на кухне. В коробочке лежал небольшой деревянный оберег, немного неряшливый, обмотанный ленточкой и с поломанным стеблем цветка, чье название мне было неизвестно. В этот день рождения это был уже второй защитный талисман, который мне подарили. — Спасибо, — я потрепал Лэнда по волосам, и он поморщился, как морщился всегда, едва кто-то касался его волос. — Сам делал? — Да! Нравится? — он гордо вскинул голову, улыбнулся шире и увереннее. — Мисс Леона сегодня помогла немного и заворожила его. На всякий случай. Марисоль сказала мне то же самое. Слово в слово. Только ее амулет завораживала старшая сестра Мелвилл. Осталось дождаться третьего амулета от младшей Йен, и тогда я буду готов поверить в Судьбу. — Нравится, нравится, — я детально рассматривал подаренный братом амулет. Марисоль подарила ведьмовскую бутылочку, а Лэнд оберег, какие обычно вешают на стены, с замысловатыми узорами, которые, я был уверен, что-то означают. — С Марисоль договорился? — вырвалось у меня прежде, чем я успел подумать, что говорю. — О чем? — не понял Лэндсон, наклоняя голову набок. — Да так, забудь, — я все еще рассматривал его амулет. — Просто Мари тоже соорудила талисман, и я подумал… — Неправильно подумал, — буркнул Лэнд, делая вид, что обиделся, но мы оба знали, что он не умел обижаться. — Я все сам придумал и все сам сделал. Заворожила его только мисс Леона. А больше мне никто не помогал. Я кивнул в знак согласия: Лэндсон действительно редко спрашивал у кого-то советов, как и я. Как и наша мама. Мы все предпочитали самим принимать решения и злились, если кто-то в наши решения вмешивался. Отец, наверное, тоже был таким, но мы этого не знали, потому что мама никогда о нем не говорила, а мы с Лэндом не видели даже его фотографии. Отец был загадкой во всех смыслах, но никто не хотел эту загадку разгадывать — нас все устраивало в таком виде, в котором было. Мы не задавали лишних вопросов. В этот момент на кухню зашла мама с четырьмя прозрачными бокалами и бутылкой вина. Немного растерявшись, она чуть не выронила и бокалы, и бутылку, но вовремя опомнилась и поставила все на стол: — Думала, ты придешь позже. Ни Лэндсон, ни я не поняли, к кому именно она обращалась, но оба предполагали, что ко мне. Я развел руками, мол освободился раньше, вернулся раньше, готов помогать. Но едва открыл рот, чтобы ответить ей, как ее уже не было на кухне. — Вряд ли она согласится на твою помощь, ты же знаешь, — зевнул Лэндсон и, схватив свою сумку, медленно поплелся в свою комнату. Я знал. Мама никогда не соглашалась на мою помощь, и это была одна из причин, по которой практически все дни напролет я проводил в типографии или в книжном. Подождав еще несколько секунд — мало ли сегодня случится чудо, и моя помощь вдруг понадобится, я тоже поднялся к себе в комнату. Она стояла под моим окном — я почувствовал это, как только дверь за мной сама по себе захлопнулась, а меня обдало холодной волной. Одно мгновение я стоял, не двигаясь, а после рванул к окну и открыл его нараспашку: она стояла там в своем черном плаще и с длинными голубыми волосами. Я, как обычно не видел ее лица, но мне показалось, что губы сегодня у нее краснее обычного, а улыбка — счастливее, словно она знала то, чего не знал я. «Я принесла тебе подарок, — раздался ее мелодичный, но по-прежнему холодный голос в моей голове. — Его заворожила младшая из сестер, Эйлен». Я похолодел. Она никогда не приносила мне подарков, она вообще никогда не являлась в мой день рождения, позволяя именно в этот день быть лишь с моими близкими. Но сегодня… на моей кровати лежал медальон в виде перевернутого треугольника и с какими-то надписями внутри. Кажется, медальон был сделан из меди, но я мог ошибаться. «Это исцеляющий оберег. Думаю, он тебе пригодится, как и все остальные амулеты». С этими словами она исчезла. Я не успел сказать ей спасибо, не успел задать вопрос, который вертелся у меня в голове, и не успел сказать самое важное: я начинал верить в Судьбу.

***

Часам к пяти пришла Марисоль с огромной коробкой печенья с шоколадом. Радостная, с широченной улыбкой и, кажется, в новом платье. Она что-то очень быстро и без остановки говорила, но я не мог уловить ни единого ее слова, потому что перед глазами у меня стоял амулет в виде перевернутого треугольника, а в голове звучали ее слова о том, что амулет заворожен третьей ведьмой. Марисоль уже прошла на кухню, о чем-то начала разговаривать с моей мамой, поприветствовала Лэндса, а я все так же стоял около полуоткрытой двери с коробкой печенья, которое испекла Марисоль, и смотрел на поднимаемые ветром листья. Сегодня необычный день, и я знал это вовсе не потому, что сегодня — мой день рождения. Мне резко захотелось исчезнуть. Сделать так, будто бы меня никогда не существовало, будто бы я — всего лишь воздух или очередной листик, упавший с дерева. Листья в нашем Городе падали круглый год и были желтыми, независимо ни от чего, как и трава. Изредка она становилась зеленоватой, но это было скорее исключение, нежели правило. А когда наступала зима и выпадал снег, листья засыхали и становились черными, а потом рассыпались. Мама и Марисоль продолжали о чем-то увлеченно говорить и вовсе забыли обо мне. Оно и к лучшему: вряд ли я смог бы сейчас поддержать их безусловно интересный разговор. В маленькой щелочке дверного проема появился рыжий кот в бордовом фраке с тростью и цилиндром на голове. Я не был уверен, что действительно вижу его: возможно, он был всего лишь плодом моего воображения. Но рыжий кот смотрел на меня своими широкими желто-зелеными глазами с тонкими вертикальными зрачками. Этот кот был рядом с ней пятнадцать лет назад. И в этом я точно был прав. — Рем! — мама и Марисоль позвали меня в один голос. Я вздрогнул, моргнул, и рыжий кот исчез. На его месте осталась серая дымка. — Иду, — я захлопнул дверь сильнее, чем следовало, и в дом пробрался леденящий холод. Я прошел на кухню. Мама уже зажгла свечи: каждый год я просил ее этого не делать, но ей было все равно. Она все равно покупала маленькие свечи, каждый год — на одну больше — и зажигала их, заставляя загадывать меня желание и задувать их. Марисоль ее в этом поддерживала, ей нравились такие традиции, немного детские, но точно приносившие радость. Лэнд смешно поморщился, когда я сделал вид, будто загадываю желание. В момент, когда я был готов задуть свечи, в моей голове вновь раздался ее голос. «Пойдем со мной». Я закашлялся и резко отвернулся от мамы и Марисоль. Она стояла прямо позади меня, но, кажется, никто кроме меня ее не видел. Впервые с нашей первой встречи она стояла так близко ко мне и впервые с нашей первой встречи я разглядывал ее лицо. Оно было худощавым и намного бледнее, чем мне казалось раньше. Скулы были впалыми и отдавали мертвенно-серым, под глазами были темные синяки, а сами глаза имели странный, чуть ли не прозрачный оттенок. Они не были черными, как мне казалось сначала. И лишь губы оставались такими же бледными и синеватыми. Она улыбалась, слабо, лишь самыми уголками губ. Голубые волосы обволакивали ее пугающее и в то же время красивое лицо, спадали с плеч редкими прядями. Она ждала моего ответа, но я не мог дать ей его сейчас. Застыв на одном месте с широко распахнутыми глазами и с ладонью около рта, я вылупился на нее, надеясь, что вот-вот она исчезнет, но она не исчезала. — Рем, все в порядке? — Марисоль коснулась моего плеча и тоже замерла. Я на мгновение оглянулся на маму и брата — они не двигались. Она никогда не пугала меня. Даже когда мне было семь, и я увидел ее впервые на пороге нашего дома. Мне не было страшно. Я не чувствовал угрозы, был уверен, что она не причинит мне вреда. Это было сродни слепой веры, наподобие той беспричинной веры в бога. В Городе в бога не верили. Верили в Богиню, которая приходила раз в год в ночь на Самайн за данью. Но сейчас… сейчас что-то изменилось, что-то было не так. Угроза будто бы витала в воздухе. Огонь на свечах погас. — Чего ты хочешь? — спросил я, еще раз взглянув на маму и Лэнда. «Тебя», — ее губы двигались медленно, будто бы произнесла она по слогам, но голос по-прежнему звучал лишь в голове. — Это невозможно. Не сейчас, — я успокоился, и это было странно. Ни один нормальный человек не мог быть спокойным в такой ситуации, но я — был. Все происходящее не казалось мне чем-то из ряда вон выходящим, потому что… …потому что я знал, что этот день настанет. А еще я знал, что этот день должен был наступить пятнадцать лет назад. Она поморщилась, мотнула головой, и голубые пряди волос взмыли в воздух и упали. Она тоже знала, что я не могу уйти сейчас, и мне показалось, что она согласилась вернуться позже. На часах было пять часов и двенадцать минут. Кивнув, она рывком развернулась ко мне спиной и уверенными шагами направилась к двери. Молча, не произнося ни слова. Но мне не нужны были слова, я знал все, что должен был тогда знать. Время продолжило свой ход, едва дверь за ней захлопнулась с привычным порывом ветра. — Рем? — обеспокоено спросила мама. Марисоль все еще держала меня ладонью за плечо. — Все хорошо. Мама переглянулась с Марисоль, но никто из них ничего не сказал. Лэндсон пожал плечами и уселся поудобнее на стуле. — Ну давайте уже за стол! — нетерпеливо позвал брат после недолгой паузы, когда никто из нас так и не двинулся с места. — Лэнд прав, — я приобнял Марисоль и маму, подталкивая обеих к столу. — Я еще обещал Стэнли и Нэиве зайти к ним, они готовили мне какой-то сюрприз. Мари, пойдешь со мной? Марисоль встрепенулась, на секунду задумалась, а после утвердительно кивнула. Она редко общалась со Стэнли и Нэивой, но всегда искренне наслаждалась общением с ними. Нэива была странной даже для нашего Города, практически никогда не говорила и вообще мало с кем общалась, за исключением взбалмошного Стэнли, который, напротив, был слишком обычным для Города. — Там наверняка будет кто-то еще, — встрял в разговор Лэндсон. — Ты имеешь в виду Ринию? — усмехнулся я, вспомнив о том, что мой брат с ума сходил по одной из подруг Стэнли, Ринии, хотя она и была старше Лэнда на неполных десять лет и работала со мной в типографии. А вот в книжный Риния вообще не заходила. Лэндсон насупился и смутился. — Хочешь пойти с нами — пойдем, я не против, — улыбнулся я, решив, что в свой день рождения спорить с братом точно не хочу. — Но имей в виду, что в ближайшие лет пять Риния вряд ли даже посмотрит в твою сторону. Мама в этот момент резала торт и не особо вслушивалась в то, о чем мы говорили. Лэндсон долго смотрел на меня, а потом — вопреки всему — благодарно улыбнулся мне и, вроде бы, согласился. А Марисоль заваривала всем зеленый чай с мятой и лимоном. По спине у меня пробежали мурашки, и я неосознанно посмотрел в сторону окна: неподалеку от дома стоял рыжий кот и курил папиросу. И он не был наваждением или плодом моей возбужденной фантазии, он действительно стоял там как напоминание, что она ждала меня. Она ждала меня пятнадцать лет. Мое время пришло.

***

Марисоль намотала на шею мой шарф, который лет пять тому назад связала мне мама, но я редко носил его, потому что редко чувствовал холод, а вот Марисоль обожала надевать его даже в теплую погоду, потому что шарф был мягкий и еще потому что она постоянно мерзла. Я любил Марисоль. Она была хорошенькой во всех смыслах, и с ней не страшно было согласиться прожить всю жизнь, сказав священнику твердое «да». Я думал, что именно это и называлось любовью, но на самом деле до любви нам было далеко. Это был выбор. Выбор, который мне предстояло вскоре изменить.

***

Стэнли, Нэива, Риния и Киан были неподалеку от южного входа в Лес. Они разожгли костер. Риния сидела на срубленном много лет назад дереве, рядом с ней расслабленно расположился Киан. Ее ноги были у него на коленях, она вертела в руках прядь своих прямых черных волос, усмехалась и кусала нижнюю губу. Стэнли обнимал Нэиву за талию и что-то шептал ей на ухо, а она будто бы потерялась где-то на периферии собственного сознания и реальности и не слышала ровным счетом ничего. Марисоль держала меня за руку и сильнее куталась в свитер, а носом уткнулась в шарф. Лэндсон держался чуть поодаль от нас, но не отставал. Я на секунду остановился, пригляделся, думая, что увижу либо ее, либо ее рыжего кота, но их обоих не было, только ветер с каждой секундой усиливался. Стэнли смеялся, Нэива водила пальцами по воздуху, вычерчивая одной ей известные знаки. Риния вытащила из сумки какую-то коробочку, а Киан ближе придвинулся к Ринии и обнял ее. — Ты никогда не пробовал красить глаза? — услышал я холодный голос Ринии. Обращалась она к Киану и внимательно рассматривала его лицо. — Тебе бы пошло. Черным. Вот здесь и здесь. Хочешь я накрашу? Киан двусмысленно улыбнулся, простонал ей в ответ что-то неясное, а потом впился в ее накрашенные черным губы. Лэнд скривился при виде этого зрелища, издав протяжное «фу». Марисоль засмеялась, отпустила мою руку и побежала к ним. Или к костру, потому что совсем замерзла. Я краем глаза взглянул на брата и тоже лениво поплелся следом, жестом руки зовя его за собой. — С днем рождения, Рем! — в один голос закричали Стэнли, Киан и Риния. Нэива, кажется, вышла из транса и улыбнулась своей странной улыбкой — это можно было понять как поздравление. Словесных поздравлений я от нее не ждал. — Спасибо! Марисоль пристроилась как можно ближе к костру, Лэнд уселся на бревне, рядом с Ринией и Кианом. — И зачем звали? — невзначай спросил я, стараясь не обращать внимания на то, что начал подниматься туман. Ветер изредка дул резкими порывами, но небо было чистое. — Погода, судя по всему, скоро испортится, а вы тут костер разожгли. Марисоль зевнула и обхватила себя руками. Она мерзла все сильней, хотя я холода совсем не чувствовал. Нэива передернула плечами, нахмурилась и краем глаза глянула на Марисоль, потом — на меня. Мне на секунду показалось, что она хочет что-то сказать, сообщить о чем-то очень-очень важном, но не мог понять, прав ли я или же это все потому, что Нэива редко говорила прямо и по делу. — Как это зачем? — расхохотался Стэнли, наконец отстав от Нэивы и переключив внимание на меня. — Забыл что ли? У тебя сегодня день рождения! Мы хотели тебя поздравить. Вообще-то мы твои друзья, так что это наше право — поздравлять тебя с днем рождения. Мы хотели придумать что-то особенное, потому что двадцать два года не каждый год исполняется, но в итоге… — он задумался, замолчал, снова обратил внимание на Нэиву и вздрогнул: то ли от резкого похолодания, которое почувствовал даже я, то ли от ее пустого пугающего взгляда. — Стэнли? — Риния отпихнула от себя Киана, вызвав у того странное, недовольное хмыканье. — Ты не договорил. Киан попытался сделать вид, что обижен, но получалось плохо, и это вызывало смех у Лэндса. Марисоль слабо улыбалась и уже начинала засыпать. Засыпать от холода — плохая идея. Я не знал, почему, но был уверен в своей правоте. Стэнли замер и все молчал, не моргая и неотрывно смотрел на Нэиву, хотя та уже пришла в себя и частично походила на нормального человека, если не брать во внимание… ее всю. Лэндсон тоже замер. В нехарактерной позе, со слишком ровной спиной и перепуганными, широко раскрытыми глазами. Я не понимал, что именно его так напугало, потому что вокруг все было так же, как секунду назад, но перемены в состоянии моего брата и друзей были почти что катастрофическими. И без того светлые волосы Нэивы стали еще светлее. Я бы даже сказал, что они поседели, но ей было двадцать четыре, а в двадцать четыре люди не седели просто так. Киан выглядел злым, почти что разгневанным, а все мы прекрасно знали, что его лучше не злить, если хотим избежать травм. Риния была напряжена, ее ладони были крепко сжаты в кулаки. И лишь моя трусиха Марисоль по-прежнему была спокойна: она грела руки у огня, ее плечи мирно поднимались при вдохе и опускались при выдохе. Я все еще не понимал. Ветер стих. Костер угас. Стало непривычно темно. В одно мгновение. Не уверен, что это испугало меня, скорее, я чувствовал острое непонимание и дискомфорт от того, как вели себя мои друзья. Время будто бы остановилось. — Рем, мы ведь оба знали, что это случится рано или поздно, — тихо заговорила Марисоль. — И бежать нам было некуда. О чем она говорила? Что хотела мне сказать? О ком она… Все остальные — мне так показалось — даже не дышали. И вот именно это было страшно: им могло не хватить кислорода, они могли задохнуться, умереть. Но я стоял на месте и ничего не делал, неотрывно глядя на продолжающую греть руки у потухшего огня Марисоль. Стало жарко. Потом холодно. Холодно настолько, насколько не было холодно даже в самую суровую зиму. Наверное, так холодно бывало на северном полюсе, но откуда мне знать, ведь я ни разу не был там. Я поежился. Сделал ровно один шаг в сторону своей невесты. Я любил Марисоль. Она была воплощением очарования. Улыбчивая, добрая, чуткая, понимающая. Она вечерами готовила сладости, раздавая их всем, кто захочет. А еще Марисоль любила животных, и у нее дома жил попугайчик, случайно залетевший к нам в Город из тропиков. Жил крольчонок, который свободно бродил по дому. Жил ежик и еще, вроде бы, олененок на заднем дворе. Никого из них она не тащила домой насильно, и каждый звереныш пришел сам и остался. Я точно был уверен, что любил Марисоль. Я был уверен, что именно это и называлось любовью. Но помимо Марисоль была она. Загадочная незнакомка, чья внешность не изменилась даже спустя пятнадцать лет, она была все так же молода и стара одновременно. Девушка с длинными голубыми волосами, носящая черный плащ и появляющаяся из ниоткуда в сопровождении рыжего кота в бордовом фраке. Та, кто говорил со мной, не произнося ни слова, лишь изредка бросая на меня холодный, пробирающий до костей взгляд и улыбаясь так незаметно, что вряд ли бы кто-то кроме меня заметил эту улыбку. За эту девушку я был готов отдать целый мир. Марисоль же не требовала целого мира, ей было достаточно небольшого домика для нас двоих, свору зверья и возможность печь печенье вечерами. Но она… она требовала всего и сразу. И пусть она ни разу мне об этом не сказала, я чувствовал это каждой клеточкой своего тела: ей нужно было всё. Ей нужны были все, и я почему-то в первую очередь. Пятнадцать лет она довольствовалась лишь редкими разговорами и тайными встречами, но сейчас, спустя столько времени, я понял, что ей было мало. Всегда и всего было мало. Она захочет — уже хотела — большего. От меня и меня самого. Отказывать ей, сопротивляться ей — было невозможно, и мне рассказывали об этом. Мама, когда я был маленький, рассказывала старые глупые сказки, но ни я, ни она не думали о том, что сказки не могли быть глупыми по определению. И Смерть всегда находила то, что искала.

***

Я понял это лишь сейчас, стоя позади Марисоль, которая оказалась намного умнее, догадливее меня. Пятнадцать лет назад в полночь тридцать первого октября на порог нашего дома явилась Смерть. И Смерть являлась за мной. Все. Это. Время.

***

Я любил Марисоль. Но Смерть я любил больше.

***

Она стояла у самого края южной границы Леса впервые за все года с опущенным капюшоном. У самых корней волосы были белые, и это первое, на что я обратил внимание. На кончиках пальцев образовалась тонкая корочка льда — настолько было холодно. «Пойдем со мной». Ее голос в моей голове звучал настойчивее, тоном, не терпящим отказов. Она больше не просила, потому что я мог отказать ее просьбам. Она даже не требовала, потому что ее требования я тоже мог отклонить. Она приказывала. И в ту долю секунды я понял, почему люди шептались, что ей невозможно было сопротивляться. Понял, что они были правы. — Рем, не волнуйся, — Марисоль была единственной, кто оставался в сознании. Все остальные пребывали в трансе, в котором очень часто можно было застать Нэиву. — Я переживу. Они — тоже переживут. Нет еще того, чего кто-то из нас не смог бы пережить. Марисоль не поворачивалась ко мне. Она рассматривала потухшие угли, выискивая там какие-то знаки. Марисоль во всем искала знаки и почти всегда находила их. И сейчас, кажется, эти знаки сказали ей отдать меня во власть Смерти. — Ты хочешь, чтобы я ушел с ней? — одними губами прохрипел я. — Ты должен, — отрезала Марисоль, и мне почудилось, будто говорила она не своим голосом. А потом она встала и развернулась ко мне, улыбаясь своей привычной доброй улыбкой. — Я могу… — Не можешь, — перебила меня Марисоль. «Не можешь», — прозвучало в моей голове. Не могу. Я знал это. Сердце стало биться медленнее, и каждый его удар ощущался слишком четко, пугающе четко. Оглядев Нэиву, Стэнли, Киана и Ринию, я задержал свое внимание на Лэнде, подумал, что ему будет больно, если я сейчас исчезну, но вспомнил слова Марисоль: нет еще того, с чем кто-то из них не смог бы справится. В том числе и Лэндсон. Я мог бы… Нет, не мог. Смерть ждала меня. Смерть не могла ждать дольше. Рыжий кот появился в полуметре от меня, и я только сейчас понял, что бордовый совершенно не сочетался с рыжим. Это было… неважным. Кот протянул мне лапу. Я за эту лапу — она оказалась невероятно мягкой — ухватился, и кот повел меня к ней. Марисоль застыла так же, как и все остальные. Я даже не был уверен, что они вспомнят меня, когда я исчезну. Разве что Нэива. Эта странная девочка могла смотреть сквозь. Мы все были свидетелями того, как она говорила с кем-то, кого больше никто не мог видеть. Нэива на одно мгновение отмерла, помахала мне рукой — я не сразу заметил это — и улыбнулась. И это был первый и последний раз, когда я видел, как Нэива улыбалась. Кот вел меня к ней медленно, чтобы я… что? Мог мысленно со всеми попрощаться? Но я не любил прощаться. — Пацан, — вдруг заговорил кот. — Ты слишком долго сопротивлялся ей. Я впечатлен. И она. Ты любишь кубинский ром? Могу угостить, как придем домой. — Ром? О чем он говорил? Об алкоголе? Почему об алкоголе? Почему именно ром?.. — Я никогда не пил ром, — бездумно ответил я. У нас дома было вино. Или эль. Но вот рома, тем более кубинского — никогда. Я даже не знал, где находилась Куба, ведь там я тоже никогда не был, как и на северном полюсе. — Оооо, — протянул кот. — Это ничего. У тебя много времени. А сигары? Ты куришь сигары? У меня осталось несколько штук, тоже кубинских. — А где это? — перебил я своего спутника. — Где — что? — не понял кот и остановился. — Аааа! Ты про Кубу! Это очень и очень далеко. Нам никогда до туда не добраться. Тебе, во всяком случае. В ближайшее время. Да я и не советую пытаться. Куба очень далеко, — повторил кот. Мы уже дошли до нее. Она улыбалась, и я уже был знаком с этой улыбкой. — Нет, кот, я не курю сигары, — запоздало ответил я на заданный вопрос. Смерть кивнула головой, словно это она меня спрашивала о сигарах. — Его зовут Барон, — проговорила она. Я чертыхнулся, потому что впервые в жизни увидел, как она говорила, открывая рот. И как в действительности звучал ее голос. Мягкий, тихий, но в то же время уверенный и холодный. Я не знал, как можно сочетать все это в одном, но у нее получалось. — Барон, — повторил я. — Приятно познакомится, Барон. — А я, как ты уже успел догадаться, Смерть, — улыбка сошла с ее лица, ведь смерть не должна быть дружелюбной. — Я обескуражена твоей силой, но все же не настолько, чтобы забыть о тебе навсегда. Кот скрестил свои лапы на груди. — Пойдем со мной. И я ответил ей: — Я иду.

***

Лэндсон вздрогнул, осмотрелся, совершенно не понимая, почему он здесь оказался. Последние полчаса — может, час — напрочь стерлись у него из памяти. Почему рядом с ним были друзья… чьи? Не его. Лэнд не мог вспомнить. Он едва ли доставал из закромов своей памяти имена людей, находившихся рядом. Стэнфорд. Или Стэнли. Он не помнил. Имя очень красивой и ярко накрашенной девушки с черными прямыми волосами всплыло в сознании почти сразу: Риния. Ее обнимал парень, которого очень хотелось назвать Каин, но Лэндсон был уверен, что звали его не так. Около потухших углей стояла другая девушка, которая куталась в вязаный шарф. Шарф был Лэнду хорошо знаком: он был связан его мамой. Но откуда такой шарф был у незнакомого ему человека — он не знал и даже не догадывался. И последняя пятая девушка была похожа на призрака. У нее был самый чистый, ясный взгляд, и она была единственной, кто понимал, что происходило. Но Лэндсон сразу понял, что она ничего не расскажет. Эта девушка грустно покачала головой, поджала губы, а потом вновь уставилась куда-то в сторону южной границы Леса, и Лэндсон отчаянно пытался увидеть то же, что и девушка-призрак, но не видел ничего, кроме размытых пятен рыжего и голубого цветов.

***

Потом, когда он вернется домой, он увидит рыдающую на кухне мать и все вспомнит. Ну, а пока… Пока можно не думать о странных провалах в памяти, о людях вокруг, которые казались слишком знакомыми, и о пугающем чувстве безвозвратной потери.