— Ты готова ебаться с отбросом?

— Как он мог сыграть лучше тебя? — Бога ради, только не говори отцу! — А почему это я должна молчать? Лидия развернулась и гордо направилась к выходу из академии. Наверняка сейчас чувствует себя победительницей, которая опять подпортила жизнь своему дорогому несносному брату. Ее дорогой несносный брат — Себастьян (чёрт бы его побрал), человек слабый, несчастный, талантливый, еще раз несчастный… Все его чувства переплетены с болью и жгучим комплексом неполноценности — потому что папочка лучше, дедушка лучше, даже сестрица твоя лучше, а ты — бездарность, музыкант из тебя никудышный, вон отсюда, с глаз моих долой. Это и неудивительно. Лидия (как и другие родственники, по словам Густава) всегда была лучше Себастьяна: увереннее, прекраснее юного парня, который на ее фоне, кажется, напоминал отцу об ошибках природы. С таким воспитанием и раздутым о себе самомнением любая девочка вырастет стервой. Это был первый пункт — «стерва, и почему я ей стала, и какого черта Себастьян такой «никакой» в отцовских глазах». Внимание, второй пункт. Играя на скрипке с того же возраста, что и Себастьян, Лидия не отличалась от него ни талантом, ни стараниями. Скорее, наоборот, он превосходил ее и в одном, и в другом, отдавая музыке всю жизнь свою, и все руки свои, покрытые ранами до отказа. Себастьян, почему ты в музыку — ныряешь, хоть тебе и больно выбираться на берег до слёз и крови? Линейки царапают ведь по рукам — и не отговаривайся, я видела, видела, что царапают, очень больно, почти кусают своими зубами, на которых «4 сантиметра»… «Себастьян талант, неплохо ныряющий Талант с большой буквы». И еще, Себастьян — парень, а она девушка, которая в скором времени выйдет замуж, и никто про нее в семье даже и не вспомнит. Но об этом думать не хочется, если честно (мысли «а может, им плевать с высокой колокольни на доченьку, лишь бы выкинуть ее поскорее» надо отгонять дальше, дальше, дальше…). Гораздо приятнее, когда вспоминаешь, что ты — наверняка первый, желанный ребенок; дите, о котором заботились искренне и с радостью влюбленных. А Себастьян — а какой Себастьян? Мы знаем только о твоем безымянном никудышном братце, дорогая всемогущая богиня Лидия. Третий пункт — «почему меня любят, где заключен тайный смысл, почему я, а не он, о Боже, Густав, я, кажется, неплохо составляю загаловки для газет про мифы и инопланетян». Но самое важное записывать не хочется. Вообще ничего с этим «важным» не хочется, потому что его, очевидно, надо разорвать, скомкать, в мусорку кинуть, руки прополоскать и забыть. Но Лидия не может — тем более, Ровд сегодня не выносит мусор. Обрывки и завонять могут. Важное: Лидия могла быть лучше, если бы, хотя бы втайне относилась к своему брату с любовью и искренностью, и не пыталась рассказать о каждом его проступке отцу. Может быть, в таком случае, и восхищение его «нырянием» было бы оправдано — сестрица радуется за брата, семейная идиллия, правда ведь? Но сестрица стерва. (стерва, и почему я ей стала) почему? Густав всегда узнавал правду. Не услышит ее от Лидии — академию всю перероет, пистолет свой тупой и ненужный из кармана вытянет, но докопается, кто обогнал Себастьяна. А Лидия потом вслед за братцем нырнет в совсем другой океан — океан неблагодарности, унижений и абьюза от самых близких родственников. Себастьян в бульоне этом варится давно, Лидия — будет новой. И все из-за того, что она не сказала — — Его обогнал бродяга с помойки, отец. И поэтому она говорит. Сейчас Себастьян этого, конечно, не понимал — он, казалось, мог вспыхнуть от ярости, разгореться, сжечь весь дом, построенный специально для его пыток. В своих мыслях парень уже видел сестру, которая жертвует им ради похвалы отца и статуса еще более одаренного музыканта — пренебрежительно толкает его под огонь, скрываясь в дыме. Стерва. А, уходя через дым, начиная кашлять (глаза слезились сильно, но кому в пожаре не плевать на слезы?), Лидия в конце концов поняла, что находится в той же западне, на какую обрекла брата. Он сгорит, она задохнется. Гори, домик, гори, надеюсь, Густав тоже сгорит. Хоть что-то хорошее произойдет. Если бы Лидия хоть один день прожила, как он — не в его выдуманном пожаре, конечно, но все же — услышала бы от отца крики и тирады о своей бездарности, почувствовала на запястье адское жжение, девушка бы поняла его чувства. Интересно, а смогла бы она вытерпеть такое, всего лишь находясь у себя дома? Ведь это пытка, сущая пытка — дом не горит, вот он, прямо передо мной, но ты, Себастьян, задыхаешься в нем, словно в дыме, горишь, словно в огне. Ты погибнешь, Себастьян, на тебя слишком давят стены. И Густав. Еще сильнее, пожалуй. Себастьян терпел. Сжимал зубы, молча рыдал по ночам, но терпел. Вёл личный дневник, спрятанный за кучей головоломок и терпел, терпел, терпел. А Лидия слышала даже то, о чём он думал, и всё доносила отцу. Стерва. Высокомерная надменная стерва. Какой раз она так называет саму себя? Или Себастьян — её? Или весь мир? Но разве они не знают, что в пожаре надо беспокоиться лишь за свою жизнь, а уже потом помогать другим? Однако рыдания, которые каждую ночь доносились из-за соседней стены — единственнное, о чем Лидия так и не рассказала отцу. Может быть, сжалилась над беспомощной и безнадежной жертвой огня. А еще через месяц поняла — ей было жалко брата. Будь он… Да Господи, будь он кем угодно, он — ее брат, ее дорогой брат, никудышный, но такой дорогой! Разве не она наклеивала себе пластыри на лицо, изображая усы Густава, чтобы развеселить мальчика? Маленького такого совсем. Пусть Себастьян и вправду сыграл на скрипке хуже какого-то бродяги, но он определенно сильнее нее, раз до сих пор не сбросился с крыши. Если бы парень так сделал, отец бы даже не заплакал. К чему жалость, дорогая Лидия? Беги скорее, пока он не узнал, беги, пока папочка не прибежал с первого этажа, беги к нему и докладывай, чертова несносная Лидия.

Лидия сидит на кровати, не двигаясь с места.

***

«Чёрт!» — Лидия крепко сжала скрипку в руках и продолжила плавный аккорд (нырять не получается, хоть и хочется, Себастьян, как ты это делаешь?). С ней отец занимался чуть по другому, нежели с сыном. Он просто ставил девушку в центр комнаты, застывал около окна и слушал, как она идеально выводит все ноты. Также идеально, как их играл младший брат — но намного лучше, ведь она Лидия и намного талантливее. Ведь так?

Он превосходил ее и в одном, и в другом, отдавая музыке всю жизнь свою.

Она, в отличии от брата, ничего не отдавала. И руки чисты, и кожа без порезов. И линейка далеко — Густав не дотянется. — Хорошо, — Произнес отец и сделал шаг вперед, — Иди в свою комнату. Лидия сложила скрипку в аккуратный футляр и поднялась по лестнице. Ее комнату тоже проверяли, но делали это поверхностно, лишь слегка оглядывая помещение. Ведь девочки у нас — наездницы на розовых пони, неспособные к двум прибавить два, а для тайника найти лучшее место, чем под подушкой! И конечно, никакой Ровд даже и не думал, что она будет намеренно что-то скрывать. А Лидии тем временем достаточно было лишь приподнять матрас и достать небольшую записную книжку. А после притвориться, что она занята изучением особенно важной лекции; и спокойно рассказывать про свою жизнь невидимому собеседнику. Наверное, у Себастьяна тоже есть личный дневник. (да, и он исписал его собственной кровью, а ты пишешь чернилами ручки, слабачка. и после замужества о тебе и не вспомнят, и слова не скажут. себастьян будет известным музыкантом, а о тебе — ни слова. слабачка, слабачка, слабачка.) Открыв записную книжку, Лидия рассмотрела небольшую зарисовку на предыдущей странице: на ней была нарисована академия, во всех ее красках. Надо же, до этого рисунка девушка и не знала, что любит рисовать. Склонившись над листами, она с трудом отвела взгляд от наброска и надписала над страницей дату. 26 мая

Себастьян сдал экзамены — сделал это лучше меня, но, к сожалению, я сразу догадалась, что его за это не похвалят. К тому же, брата обошел какой-то отброс: от него жутко противно пахло, и с моими новыми духами этот запах ощущался максимально странно.

Лидия немного подумала, и стерла слово «странно», заменив его на «ужасно». Немного посидев, глядя в стену, она продолжила запись.

Когда Себастьян возвращался домой, он почему-то шел с ним. Это увидел дворецкий и… рассказал все отцу. Меня послали в комнату, когда отец опять унижал брата, но я слышала, что у Себастьяна потом была истерика. Еще удивительно, что он не разгромил всю свою комнату.

Вздохнув, девушка закрыла книжку и, как только она спрятала ее под матрас, в комнату постучались. Не дожидаясь ответа, в комнату вошел отец, и с порога он сразу грубо заявил: — Лидия, у меня к тебе задание, — потер руки и поправил волосы. Его действия — как заточенный список движений робота-музыканта, обучающего детей-вундеркиндов. — Слушаю тебя, отец, — девушка слегка кивнула, а в мыслях подумала: нырял ли когда-нибудь в музыку Густав? И били ли его после таких «выходок» линейкой родители, обзывая неблагодарным подонком? Он, наверное, потом плакал, забившись в угол комнаты. Комнаты светлой и роскошной. Богатой. — Ты должна следить за Себастьяном, чтобы он ни за что не продолжал дружбу с этим… выродком из семьи бомжей. Если увидишь хоть один разговор, хоть пару слов — тут же расскажешь мне. Я предупредил сына, что, если он продолжит общаться с отбросом, его ждет такое наказание, после которого он даже близко к нему не подойдет. — Я поняла, отец. И я буду следить за ним, — тихо произнесла Лидия. Отец удовлетворенно кивнул и вышел из комнаты. Громко хлопнула дверь. Удар! Может, петля слетит, чтобы хоть немного развеять обстановку? Но петли крепкие, не сломаются.

***

Лидия заглянула в зеркало и распустила свои кудрявые волосы. Она помнила, что у Себастьяна они были еще гуще, но в семь лет его подстригли, и с тех пор брат всегда ходил с этой зализанной короткой стрижкой. Она не шла ему, но Лидия молчала. С ней он выглядел, как настоящий сын аристократа, а отец добивался именно этого. Брат? И с каких это пор он — брат? Почему не никудышный друг бомжа, второй в списке лучших, разочарование отца, просто полный ноль? Брат и брат. И все тут — никаких приставок. Забравшись в кровать, Лидия уставилась в окно. Звезды, звезды, звезды. Они могли бы застилать все небо, но их закрывал яркий свет уличного фонаря. На секунду девушке показалось, что одна из почти невидимых звезд начала падать, и тогда Лидия загадала желание: она захотела сделать своего брата хоть немного счастливее. Но можно ли сделать счастливым человека, которому ты сама жизнь и портишь? Ответь, стерва-Лидия. Неужели уже заснула? Какая жалость; а вот Себастьян сейчас, может, плачет? От беспомощности. И все из-за тебя — лучше бы ты пожелала стать менее эгоистичной сукой!

***

Лидия нашла в толпе Себастьяна и задержала на нем взгляд. Кажется, он даже и не собирался уходить; девушка пожала плечами и пошла к выходу. Как ни странно, она не видела брата с этим странным отбросом, (потому что раньше у Себастьяна друзей не было, он ухватился бы за любую ниточку, а из-за Лидии снова чахнет) да вот только и самого отброса она не видела ни разу, даже когда пыталась пройти за Себастьяным куда-либо. Задание отца-Густава, великого и всемогущего — закон! В любом случае, Лидию это волновать не должно. Какое ей дело до самодовольного бомжа? Нахмурившись, девушка вышла из академии и направилась к дому. Как обычно, она поздоровалась с родителями и дворецким, поднялась к себе, готовясь к уроку скрипки с отцом… С каждой минутой ждала появления Себастьяна все больше и больше, но дверь в главном зале даже не думала скрипеть, сообщая о приходе брата. Странно. Пунктуальный Себастьян — опаздывает домой? Да разве такое вообще возможно, любители музыкантов, пловцов и пожарников? Конечно, нет — брат никогда не опаздывал, никогда. «Он что, не случайно остался в аудитории?» — Подумала Лидия и задумчиво поправила постель, усевшись на нее. Всё это было, конечно, очень странно, но понятным оставалось только одно: как только Себастьян появится на пороге дома, ему придется несладко. Брат пришел через полчаса, и Лидию тут же позвали вниз. Он стоял перед отцом в своей идеальной форме и с прекрасно уложенными волосами. Ангелочек, сошедший с небес, не иначе. «Черт», — Лидия внезапно увидела над левым ухом брата зеленый листочек, — «Значит, ему точно не поздоровится». — Где ты был, Себастьян? — Я…Я…Разучивал новый аккорд на скрипке… — Его оправдания звучали жутко нелепо. — Для моего сына не должно быть новых аккордов! — Сорвался на крик отец и рывком снял с волос брата листок, — Что это, Себастьян? Ты был в парке?! Ты был в парке, мерзкий гадкий ублюдок! Лицо брата не выражало никаких эмоций, но в его глазах Лидия видела, как заебало. Заебал, заебали, заебала, ты, Лидия, тоже в список входишь. Отец грубо схватил сына за рукав и отбросил его в сторону стены. — Ты опять общался со своим дружком-бомжом? Да я все сделаю, чтобы ты летом больше никогда не увидел солнца! Ты все лето будешь играть на скрипке, учиться и учиться, мерзкая ты неблагодарная тварь! Неосознанно отец схватил линейку и подошел к сыну; Лидия услышала удар и, не выдержав этого, убежала в свою комнату, вверх по лестнице. Она вжалась в стену и слушала слушала слушала слушала не могла перестать слушать хоть и было противно боже… Такая сестра, как она, могла бы радоваться полному поражению Себастьяна, но девушка лишь мелко дрожала и мысленно поддерживала мать, которая пыталась остановить отца. У нее ничего не вышло. Такая же безликая женщина, какой станет Лидия. Страшно.

***

Когда наступил поздний вечер, отец наконец отпустил Себастьяна в комнату. Лидия тоже собиралась спать, но, услышав тяжелые шаги, приподняла голову — отец (только не он пожалуйста пусть хоть киллер хоть маньяк но только не он) стоял на пороге и грозно смотрел на дочь: — Ну что, Лидия, как ты объяснишь такое вольное поведение моего сына? Я говорил тебе следить за ним и сообщать о каждом разговоре с тем отбросом! Тебе жалко Себастьяна, жалко его крысиную натуру. С таким доверием к отцу ты мало чем отличаешься от него! Отец ударил. Всего один раз. Он дал ей звонкую пощечину, развернулся и вышел из комнаты. Однако этого было достаточно, чтобы по щеке Лидии потекли слезы. Какая же она слабачка. Ее брат терпел столько избиений, лишь сжимая зубы, а она плачет после первого удара. Стерва-слабачка, стерва-слабачка, вторил надоедливый голос в голове.