Амбивалентность

Ханна знакомится со Жнецом случайно. Просто какие-то ребята решили присвоить недоутилизированные детали из поверженных омников Кишин и сделать из них новых – покорных их воле. А Диву с ее бронированным экзоскелетом отправили вразумить идиотов. Ну и ликвидировать их творения, разумеется. Непонятно каким образом горстка самоуверенных недоучек перешла дорогу Когтю, но, очевидно, насолили знатно, раз по их души явился один из боссов. Не то чтобы она интересовалась его личностью, однако полупустое досье на мрачного террориста висело во всех базах данных и натыкаться короткий перечень известных фактов приходилось с периодичностью раз в неделю. Самой забавной была строка с характеристикой голоса: зачастую там указывают примерный тембр и характерные признаки вроде картавости или заикания, чтобы при возможном дистанционном контакте можно было определить личность владельца. А тут, «голос - жуткий». Это, типа, шутка такая? Они пересекаются на лестничном пролете, плохо освещённом и щербатом. Жнец – сгусток ярости и ядовитого смога – ткёт себя из теней, плывет очертаниями и только его маска, сипушья морда, единственная проплешина осязаемости в нем. Он долго смотрит в глаза, и Ханна видит багряные отблески на месте его глазниц. Он огромный, крупнее любого человека, которого она когда-либо видела – ростом почти с ее МЕКУ; сухие числа из досье обрастают ершистыми деталями. Дробовики в когтистых лапах не просто «старого образца, 8-ми зарядные, крупного калибра», они смертоносны и громоздки, опаснее в тысячу раз оттого, что направлены в ее сторону. А длинный плащ с капюшоном – «кожаный, подол порван» - ошметок энтропии, оседающий чернильными хлопьями на захламленном полу. Жнец почти не шевелится, лишь склоняет голову на бок и глухо рокочет: - Цель? Дива вздрагивает, цепенеет, краснеет, бледнеет и все сразу. Да, соглашается она с той самой строчкой. «Жуткий» - хорошее определение. Достоверное. Ее собственный голос застревает в глотке, вместе со задушенными истеричными нотками и Сон остается молча кивнуть наверх, мол, вон те вот ребята. Не ты. Рукояти управления экзоскелетом мерзко скользят в вспотевших ладонях, девушка часто моргает, но прямо смотрит в отверстия чужой маски, застывшей в полуметре от собственного лица. Она готова в любой момент рвануть с места, активировать орудия и защитную матрицу; пальцы подрагивают на заветных кнопках. Жнец отмирает, медленно опускает дробовики, чуть разводит плечи, выпрямляясь, оказывается – господи – еще больше, чем показалось сразу, и мягко переступает с ноги на ногу, так, что массивные сапоги не издают ни звука. Он спокойно огибает МЕКУ по дуге, направляясь к лестнице, ведущей наверх и Ханна все еще ждет подвоха. Ждет, что он сейчас повернется, вскинет оружие и станет поливать ее дробью; что рассеется в воздухе – смертоносный призрак – проникнет в кабину пилота и у нее не будет ни шанса. Но тот тихо идет по своим делам. Через четыре ступеньки поворачивается, вопросительно качнув головой и манит когтистым пальцем за собой. Спокойно ждет ответного кивка и терпеливо ступает шаг в шаг с ее неповоротливым экзоскелетом, и это, черт возьми, совсем не то, что она представляла. Работать с Жнецом оказывается совсем легко и беспроблемно. Обнаружив и пересчитав врагов, он жестами указывает ей идти вперед и отвлекать, что, на самом деле, базовая для нее стратегия, наиболее эффективная – брать огонь на себя, оставляя кому-то более юркому добивать врагов из засады. В этот раз засады нет, мужчина просто рассеивается рваными клочьями смога и материализуется уже за спинами неудачливых инженеров, впрочем, по просьбе Ханны, не убивает их, только вырубает, пока она сама послушно отвлекает омников. Те не слишком сильны – проблемы были лишь с одним ланцетом, и ей даже не требуется вмешательство ее невольного союзника, чтобы ликвидировать их. Когда все заканчивается он молча указывает головой на одного из банды, которого, очевидно, ему нужно забрать, и не дожидаясь ответа, наступает тяжеленным сапогом тому на ноги, с оглушительным хрустом ломая их, словно сухие веточки, а после - сгребает за шиворот и закидывает себе на плечо. Дива морщится но не перечит. Работа есть работа, думает она. Они встречаются еще несколько раз, при похожих обстоятельствах. Молча кивают друг другу, вместе выполняют задания, каждый свое, и мирно расходятся, не прощаясь. Они почти никогда не разговаривают: обычно, только пара коротких фраз по поводу миссии, или просто стандартные жесты, однажды они здороваются, а на третий или четвертый раз Сон решает сообщить ему свое имя – он и так знал, скорее всего, но номинального знакомства ей отчего-то недостаточно. Террорист реагирует на это спокойно, как и вообще практически на что угодно, долго смотрит на нее сквозь защитное поле МЕКА и бросает короткое «Жнец» в ответ. Ханна улыбается сипушьей морде, а багряного в пустых глазницах становится больше. Полупустое досье с размытыми фотографиями занимает свое место на ее прикроватной тумбе. Она дополняет сухие строчки новыми фактами после каждой встречи, аккуратно вписывает карандашом чужие повадки: сжимать и разжимать кулаки при разговоре, вопросительно склонять голову, подолгу смотреть в глаза, подходить не меньше чем на метр при встрече и нервно переступать с ноги на ногу… стратегии боя она игнорирует, не придавая им большого значения. Папка пополняется новыми фотографиями мужчины – снятыми втихую, очень быстро и незаметно на телефон. Широкая спина, окутанная флером копоти и когтистая лапа с дробовиком. Ханна все еще немного – не немного – боится его. Когда они пересекаются вновь, все идет не так. Они не в родной ей Корее, как обычно, а в Северном Китае, затерянные посреди провинции Шаньси. Ханне нужно защищать одного человека. Жнецу – убить его. Они замирают друг напротив друга со вскинутым оружием, готовые бросится в бой, пока причина этого удирает через заброшенный склад к транспорту. У Дивы дрожат руки и колени, глаза слезятся от яркой зелени защитной матрицы; не будет больше молчаливых жестов и коротких приветственных кивков - как глупо все закончится. Мужчина не нападает первым, привычно склоняет голову и долго сморит в глаза сквозь узкие прорези своей маски. Весь из дыма и свирепости, он сыплется металлической стружкой на жухлую траву, ломти его тела бесконечно дробятся, ломаются и складываются мозаикой, чтобы вновь растворится в черноте своего хозяина. На железных сапогах оседают капли утренней росы, а очертания большого тела путаются в предрассветном сумраке. И она действует по наитию. Задний люк МЕКИ плохо поддается ослабевшим пальцам, противно скрипит выпуская ее; зябкость тут же въедается в кожу сквозь тонкий костюм пилота, а ноги мгновенно намокают от травы. Дива набирает в грудь холодного воздуха и решительно выходит из-за розового экзоскелета. - Привет. – Говорит она впервые глядя на мужчину не через преграду. Жнец стоит с опущенными дробовиками, а потом и вовсе разжимает когти, оставляя оружие сиротливо лежать на земле. - Привет. – Его голос рокочет и хрипит, отдавая жутким рептильим шипением. Ханна неуверенно ступает ближе, сокращая расстояние между ними до полуметра, обхватывает себя руками, силясь согреться или, хотя бы, подавить заполошную нервозность. Ей приходится сильно запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Он чертовски огромен. Возвышается над ней как скала – жуткий фантасмагорический монстр – в прорезях исцарапанной маски сплошь алое марево, яркое и голодное, не чета багряным всплескам в темноте, что были там раньше. Он перебирает когтями и чадит ядовитым смогом; Дива закусывает губу, стараясь сдержать слезы, потому что она не готова – не готова – лишиться этого из-за какого-то чинуши. - Я не хочу драться. – Честно выпаливает она и впивается побелевшими пальцами в свои предплечья. - Я вижу. – Отзывается мужчина, растерянно переступая с ноги на ногу. Девчонка вся тонкая и хрупкая, сотканная изо льда и солнечных зайцев, темноволосая головка едва достигает его груди и плечи ее настолько узкие, что его ладоням бы не хватило места, попытайся он накрыть их. Она зябко ежится на утреннюю сырость, но дрожит, он готов поклясться, вовсе не от холода и щурит раскосые глаза не от окружающего сумрака. Исчадие весенних красок, она чуждая всяким войнам, которыми он живет. - Что нам делать? – Шепчет Сон. Это самое «нам» въедается ей в гортань, стекает по трахее, скручиваясь и извиваясь расплывается по венам и останавливается только достигнув сердца, остро кольнув его щемящим волнением. Жнец нетерпеливо оглядывает ее, бросает быстрый взгляд на склад, снова возвращается к Ханне. - Есть кто из твоих в пункте назначения? - Да. – Отвечает она, непонимающе глядя снизу-вверх. - И мои тоже будут там. – Хрипит мужчина, осторожно шагает ближе и пристально глядит алыми огнями с темных глазниц. – Пускай разбираются сами. Хороший компромисс – не вмешиваться. А после сказать, что упустили – сбежал чинуша, что поделать – оставляя других разбираться с миссией. Это как цугцванг, когда единственный верный ход - его отсутствие. Ханна заторможено кивает, не в силах вдохнуть загустевший воздух. Жнец молча смотрит на нее, словно ожидая чего-то; алые всполохи в его глазах безобразно яркие, а скрежет когтей друг о друга оглушителен. Он сгибает корпус и чуть поворачивает голову, склоняясь над ней, все такой же спокойный и молчаливый, не прикасается к ней, только жадно глядит. Сквозь густые смолянистые лоскуты и предрассветный сумрак в громоздком монстре ей чудится незнакомый человек. Он высок и смугл, лукаво смотрит исподлобья и в его теплых карих глазах только собирается поселиться тоскливая пустота. Седые щетинки топорщатся в его лохматой бороде, а светлые полоски шрамов – росчерки жестоких времен – клеймят его щеки и губы. Она тянется к груди темноволосого мужчины, но марево рассеивается стоит ладони наткнуться на жесткий металл нагрудника, а сипушья морда над головой вопросительно клонится на бок. Ханна не убирает руки, напротив, ведет ею по чужой броне, касается наплечника и останавливает ее на единственном открытом участке кожи на плече. Та тонкая, как пергамент и сухая, Дива едва успевает различить ее шероховатость перед тем как она рассыпается под пальцами, а после, вихрем коснувшись их, собирается вновь, в горячую темно-серую оболочку. В ответ мужчина сокращает оставшееся расстояние между ними и укладывает свои когтистые руки на ее плечи. Ханна вздрагивает, ошеломленная и обескураженная, ее нос почти касается широкой груди, мышцы тяжелыми узлами перекатываются под ее ладонью, а болезненный жар огромного тела окутывает с ног до головы. И она горит в лихорадке вместе с ним, чувствуя запах паленой хвои и разложения, накрывший ее вместе с чужими тяжелыми лапами. Они теперь не просто лежат на плечах – крепко сжимаются и ей теперь никуда не деться из этого капкана. А чего ты ожидала, маленькая предательница? Вскипевшая чернота с поволокой сурьмы стреножит и воет - едва ли когда-нибудь взбурлив, испарится, пропав бесследно; людям не положено ходить в нее без подстраховки или поводыря. Но Ханна, кажется, погрязла в ней с головой. Чужая рука, цепко державшая ее, исчезает; над головой раздается глухой щелчок, что-то белое падает в траву у ее дрожащих ног. Она затравленно смотрит в пустые прорези маски, понимая, что уже поздно бояться и отнекиваться. Острые когти аккуратно касаются подбородка, требовательно тянут вверх. В чужих глазах – сплошь киноварь, медь и все оттенки карминно-алого. Серая кожа расчерчена да изрезана жестоким временем вдоль и поперек, белые рубцы перемежаются с истлевшими, присвоенными смертью - отсутствующими участками лица, но в лохматой бороде все так же затерялась пара седых волосков, а взгляд исподлобья – хмур и лукав. И губы, все в шрамах и трещинах, целуют беспощадно и крепко, будто наказывают. Ханна принимает все, не противясь: послушно запрокидывает голову, позволяя намотать длинные пряди на кулак, открывает рот навстречу жадному языку, позволяет острым клыкам царапать свои губы, а когтям – гладить шею. Она укладывает руки на обезображенное лицо и привстает на носочках, думая о том, как, наверное, неудобно мужчине сгибаться почти вполовину своего роста. Но Жнец и не терпит долго: он осторожно обнимает пальцами ее шею, подхватывает под бедра, отрывая от влажной земли и прижимает к себе, как что-то настолько хрупкое, что может сломать просто сжав кулак. И в контраст этому грубо и больно терзает ее рот, агрессивно всаживая клыки в кожу. Он не закрывает глаз, ища ее взгляд и Дива боится смотреть в ответ. Когда мужчина отпускает ее – она не чувствует тела, ей жарко и киноварь из его глазниц, кажется, растеклась вместе с чернотой по венам, засела в сердце и отказалась его покидать. Они как всегда не прощаются – мирно расходятся, отправляясь каждый по своим делам: не сговариваясь, оба не спрашивают об миссии у «своих», безразличные к судьбе того чинуши, и не упоминают в отчетах друг друга. Ханна стыдливо пополняет папку на прикроватной тумбе новыми фактами и кадрами с видеорегистратора МЕКА. Дива никогда не указывает даты и места. Ничего, что могло бы навредить им обоим. Она никогда не признается, как сильно ждет новой встречи.