Внемли молению Вердена

На улице было непривычно тихо, холодная серость предрассветного часа не наполнялась громкими и гулкими звуками вражеских самолётов, земля не дрожала в накатах сотрясений и даже солдаты, привыкшие распивать трофейный ром из выпотрошенных хозяйских погребов под жаркие споры, казалось, утихли раз и навсегда. — Затишье перед бурей, — с непонятной тоской проговорил Дино, подтянув одну ногу, согнутую в колене, на постель. Он прикрыл светлые глаза на долгие мгновения, будто мыслями был уже далеко не здесь, не в полуразрушенном израненном бомбардировками Вердене, а в светлом и благочестивом холле школы. Люцифер позади него лишь отстранено выдохнул, щуря усталый взгляд в потрескавшийся потолок, расцветший плесенью от весенней сырости и прохудившейся в нескольких местах кровли. Сейчас этот дом походил скорее на казармы, нежели на особняк, чьих хозяев ещё в девятьсот пятнадцатом расстреляли как немецких лазутчиков. Несколько дней назад Дино долго стоял у той самой стены и чертил загрубевшими подушечками пальцев по грубым рытвинам от оружейных пуль, будто считывал, чувствовал боль, что текла из прошлого прямиком по его телу. — Не к этому ли мы шли все эти долгие недели? — Люцифер сел в постели, рассматривая перед собой голую спину Дино. Удивительно, как родинки на нём складывались в причудливые созвездия, будто само мироздание при его сотворении бросило все силы своей канцелярии, чтобы вылепить из несуразной плоти и горячей крови нечто идеальное. Совершенное. — Да, но… — Дино умолк на долгие секунды, но Люцифер видел, как напряглись его плечи и снова опали, будто он пытался что-то сказать, но так и не смог подобрать слов. — Да, ты прав. Люцифер уложил ладонь ему на плечо, разворачивая к себе, и всмотрелся в его лицо, уставшее, осунувшееся за эти дни в копоти, грязи и крови жестоких сражений. Демонам к такому не привыкать, не привыкать к истязанию человеческих существ, к их последним, вымученным вздохам и стекленеющим глазам, из которых в последнем мирском присутствии уходила сама жизнь, отправляя душу в чистилище. Но Дино будто бы раз за разом умирал сам, переживал смерть за смертью, сбивая колени в земляных рвах под свист шквального огня, чтобы мягко тронуть умирающего за предплечье, забрать боль его последних мгновений и дать ей раствориться в своём теле, окутываемым тёплой и сильной энергией. Люцифер выучил её почти досконально, дробил на запахи свежей хвои, терпкого вереска и жареного кофе, а потом вновь спаивал воедино, касался пальцами острых скул и потом губами по спине: от самой шеи до поясницы, к кромке тяжёлого ремня, подпоясывающего грубую ткань форменных брюк. Дино — это наваждение, это сияющая первозданной чистотой святость, которой ему никогда не постичь, лишь запятнать, окутать своей тьмой, укрыть её, как одеялом, сотканным из тысячи тысяч кусков. Он притянул Дино к себе и тот послушно повёлся за сильной рукой, ложась спиной на сбитое, колкое одеяло. Люцифер накрыл его собой, упираясь на локоть, и склонился ниже, оставляя поцелуй в уголке губ. Это была почти нежность. Щемящая за непутёвой грудиной нежность, чувство, от которого он отмахивался как от назойливой мухи и никак не хотел приводить к рациональному анализу. К тому, почему вообще чувствовал это к мужчине, с которым соперничал с самого начала обучения. «Это человеческая сущность, — успокаивал себя Люцифер, бездумно перекатывая сигарету из одного уголка губ в другой и всматриваясь в горизонт, заплывший нахлестами дыма прибрежного боя, где люди отдавали свои жизни за вещи и идеалы, которые сами не понимали. — Мы слишком долго были в этих хрупких телах, насквозь пропитанных низменными желаниями». Дино потянулся к нему в ответ, как тянутся умирающие за спасительным морфином, опустил ладони на бока Люцифера и подался сухими, искусанными губами к его, выпрашивая поцелуй. Напористый, жесткий, заставляющий чувствовать себя нужным там, где одиночество чувствовалось острее всего, где оно вгрызалось в заполошно бьющееся сердце и вырывало по куску наживую. Это чувствуют люди? Это чувствуют люди на протяжении всей своей короткой, марионеточной жизни? Над столом у кровати светился стеклянный зеленый абажур керосиновой лампы, и Люцифер наслаждался его короткими, размытыми отсветами на лице Дино, когда наконец накрыл его губы своими, целуя влажно и властно, как делал всё в своей жизни, то и дело норовя прикусить пухлую нижнюю губу, после же зализывая её с не меньшим пылом. — Ты никогда не думал о том, что будет после? — вдруг подал голос Дино, сбито выдыхая Люциферу в самые губы. Голос его осел и сейчас звучал несколько ниже, но всё так же мягко. Люцифер приподнялся на локте и с непониманием заглянул Дино в глаза, в которых играл тусклый, мягкий свет лампы. — После? Дино едва различимо кивнул, разминая пальцами сильные плечи, тугие канаты мышц, переливающиеся напряжением под смуглой татуированной кожей. — Когда кончится наше задание и унтер-офицеры Майер и Краузе окончательно обретут покой. Когда настанет время возвращаться в школу. Люцифер помедлил, оглаживая ладонью бедро Дино, и мотнул головой, снова склоняясь над ним и припадая губами к шее. Он провёл языком влажную дорожку к самому уху и едва слышно ответил: — Сейчас я не хочу думать ни о чём. В подтверждение своим словам Люцифер опустился поцелуями ниже, к груди, накрыл губами сосок, отчего наверху раздался несдержанный вздох и в волосы ему зарылась рука Дино, прижимая ближе. Он усмехнулся. Чужая чувствительность и отзывчивость будоражили кровь и заставляли и без того напряженный член, упирающийся в жёсткий шов грубо пошитых брюк, почти болезненно возбуждаться. Это возбуждение висло в воздухе тонким маревом, как на взлетных полосах гамбургского военного аэропорта, оно звонко дребезжало, поднимало тонкий шлейф пряного мускуса и норовило вот-вот снести всю эту предрассветную неторопливость и мягкость в жёсткое, требовательное помешательство, в котором Люцифер упирал Дино грудью в стену под его горячечное «нам нельзя…», зажимая ладонью рот, сдергивал форменные брюки и брал, брал до изнеможения жёсткими и властными толчками, выбивая из лёгких последний воздух и вымученный, почти скулящий стон на исходе. В который раз Люцифера провезло в это нетленное возбуждение с той же силой, что и всегда, возведенной в квадрат; в касаниях губ, рук, в движениях сильного тела под ним всё нетерпение мира — желание и головокружительное чувство, распирающее изнутри. Дино хотелось пометить собой, утолить этот собственнический голод, присвоить. До конца, до острых клыков в мягкой, податливой плоти, сочащейся маркой, сладкой кровью, до изнеможения сильных, усовершенствованных, инфернальных тел, чтобы глаза закрывались сами собой, уволакивая в сладостный сон, как только головы коснутся жёстких подушек, набитых гречневой лузгой. Люцифер раздевался как в тумане, завороженный рельефным ангельским телом, вот щёлкнула тяжелая пряжка ремня, бесформенной кучей упали около покошенного венского стула брюки и белье. Дино под ним улыбнулся, кротко и мягко, отчего Люцифера пробрало почти до самого позвоночника. Блядское, блядское совершенное создание, побуждающее в нём далеко не святые мысли. — Иди ко мне, — спокойно и тихо проговорил Дино, как в замедленной съёмке стаскивая последнее, что на нём оставалось. И он шёл, шёл, как заплутавший во тьме идёт на свет в конце, казалось бы, бесконечно тёмной лесной чащи. Люцифер растягивал его нетерпеливо, уткнув лицом в матрас, гладил свободной рукой всё, до чего дотягивался: грудь, задевая загрубевшими пальцами соски, напряженные мышцы живота, внутреннюю часть бедер, зарывался пальцами в длинные светлые волосы, небрежно разметавшиеся по сильным плечам. Дино под ним почти задыхался, не смея оглядываться через плечо, как всегда бывало в самом начале, пока возбуждение полностью не заволакивало его сознание и не вытесняло из головы последние мысли и сомнения, оставляя лишь место жесткому и сладострастному наслаждению, заставляя чувствовать себя лишь крупицей в этом бесконечном потоке мироздания. Когда Люцифер наконец обхватил член рукой, несколько раз оборачивая вокруг него ладонь, мешая естественную смазку с марким маслом, стащенным из разграбленных запасов хозяйской кухни, и растянутого, влажного входа коснулась упругая, налитая кровью, головка, Дино под ним напрягся. Люцифер склонился ниже, прихватывая губами светлую кожу на его загривке и медленно, но неотвратимо протолкнулся внутрь в один слитный, болезненный толчок, напряженно выдыхая в сногсшибательно пахнущую кожу. — Блядский боже, — вырвалось непроизвольно и Люцифер пожалел, что не увидел в этот момент отзывчиво дёрнувшийся член Дино и его лицо, которым он, казалось, ещё больше зарылся в подушку. «Прекрасный, совершенный, преисполненный святости, упоминание Шепфа в моменты, когда ты чувствуешь себя невыносимо грязным, для тебя так мучительны?» Люцифер брал его почти нежно, крепко стискивая в пальцах бёдра, и Дино расслаблялся, отдавался ему самозабвенно, принимая в себя крепкий член со всей открытостью и готовностью, выстанывая так сладко и хрипло, что у Люцифера от этих звуков всё поджималось и ему приходилось замедлять себя, чтобы не закончить всё позорно быстро. — Ахуенный, — совершенно по-человечески выдал Люцифер и ещё раз крепко двинул бёдрами, загоняя член в едва растянутый вход до упора, до мокрого шлепка кожи о кожу, тронувшего комнату, окутанную предрассветной тишиной Вердена. Дино снова простонал, мышцы на его спине переливались тугими канатами, в блёклых отсветах лампы, кидающей причудливые тени, кожа почти блестела, бугрилась от каждого движения сильного, тренированного тела, и Люцифер склонился над ним, распяливая поджарые ягодицы ладонями почти до боли, слизывая солоноватые капли пота между лопатками, и двигаясь-двигаясь-двигаясь. С каждым разом всё голоднее, жестче, глубже и нетерпеливее. И пока весь мир горел в огне, пока в штабе Рейхсвера решалась дальнейшая судьба человечества, елейно нашептываемая с двух сторон, склоняющая из одной крайности в другую, пока в прорехах мглы, чуть развеянной посвежевшим течением холодного, утреннего воздуха, на той стороне Мёз пробивались в просветы сквозь дым орудий первые рассветные лучи, они упивались друг другом почти в звериной, первозданной натуре. Люцифер жестко повёл бедрами ещё раз, так правильно и точно нащупывая внутри тесного и жаркого нутра напряжённый комок нервов, и замер, почти впечатывая Дино в себя, до боли в напряжённых пальцах сминая податливую плоть на изгибах его бёдер. Дино обхватил свой член, пока Люцифер, утробно рыча, кончал в него, казалось, целую вечность, обжигая растраханное нутро своим жаром. — Давай, давай, — не своим голосом шептали у самого уха, мелкими толчками по своей же сперме добивая, выдаивая оргазм. — Кончи для меня, ты же можешь. Умеешь. Любишь, когда так правильно, на грани боли, обжигает, распирает изнутри. Дино рвано провел едва ли влажной ладонью по своему члену ещё несколько раз и кончил с глухим, утробным воем, чувствуя себя разбитым, стыдливо открытым, расхристанным и одновременно целым как никогда. Ещё через несколько мгновений всё затихло. Люцифер медленно повёл бедрами назад, с сожалением покидая такое восхитительное тело, облизал пересохшие губы, почти любовно оглядывая раскрытые едва закончившейся близостью мышцы и толкнулся внутрь двумя пальцами, задевая чувствительные, натруженные края входа, отчего Дино едва не подавился новым глотком воздуха и хрипло заскулил. — Вот так, — подбодрил его Люцифер и коротко усмехнулся, ещё несколько раз погружая внутрь пальцы, и окончательно оставляя Дино в покое. Он сдёрнул с кованного изножья ещё влажное полотенце, методично вытер руки, опавший член и нагнулся в сторону развалившегося на постели Дино, с какой-то несвойственной ему благодарностью целуя того в ягодицу. — Приведи себя в порядок. Дино нехотя перевернулся на спину, открывая взгляду подтянутый живот, покрытый белесыми разводами, и кинул на Люцифера непроницаемый взгляд, который тот так и не смог понять. За распахнутым окном совсем рассвело, где-то внизу начали топтаться солдаты, на улице матерился кто-то из взвода, гремя то ли железными вёдрами, то ли ржавыми банками, растянутыми по двору на тонкой, свинцовой проволоке. Приглушенно тянулся запах солдатской кухни. Неловкости не было, как не было и стыда. Но Люцифер чувствовал, что Дино что-то безостановочно гложет изнутри. — Сегодня, — наконец со всей уверенностью выдал Дино и сел в постели, разрывая полотенце надвое, и смачивая конец в баклажке с колодезной водой, оставленной на ночь, чтобы умыть лицо, ополоснуть шею и плечи. — Всё уже решено. Люцифер лишь кивнул, расхаживая по тесной хозяйской спальне и собирая раскиданную одежду, он прислушался к энергии Дино и, выпрямившись, шумно выдохнул. — Там, — Дино повернулся к нему, замер на несколько секунд, и продолжил: — В школе. Всё изменится. Мы не принадлежим себе, чтобы продолжать… — он осекся, неопределенно повёл рукой. — Чем бы это ни было. Люцифер едва успел натянуть посеревшую рубашку и застегнуть несколько пуговиц, раскрыв рот в желании ответить, но в комнату вломился запыхавшийся рядовой Штольц. Тот широко распахнул свои серые глазёнки, переводя взгляд с Люцифера на растрепанного Дино и назад, на что Люцифер лишь смешливо вздёрнул бровь. За такое по-хорошему бы и высечь не грешно. Не грешно. Он снова усмехнулся этому каламбуру. Люди были одновременно ничтожно жалкими и до ужаса забавными. Штольц наконец собрался с мыслями и по-уставному, но как-то нехотя, расхлябанно отсалютовал от виска, то и дело поправляя ремень винтовки на плече, обтянутом чистеньким кителем: — Наступление подтверждено высшим командованием Рейхсвера, герр Майер, — отстранено выпалил он, так явно пытаясь не влезть не в своё дело, сунув нос в закулисье офицерской жизни. Ну да что он? Сам не знает, как оно, без женского-то тепла на французской чужбине? — Телеграфируют, мол, завтра на рассвете прибудет артиллерия и потом лишь только вперед, герр Майер, только вперед, к берегу Мёз. Люцифер сдержанно кивнул, заправляя рубашку в брюки, и кинул взгляд через плечо на Дино. Тот, сев в койке и спустив ноги на стылые половицы, медленно и безмолвно одевался, повернувшись спиной, но Люцифер всем собой чувствовал, как перетекала его энергия, как он был разочарован не то в людях, не то в себе, и одновременно решителен. — Собрать взвод? — Собери всех в гостиной, — басовитым голосом покойного Майера согласно скомандовал Люцифер. — Ну. С Богом, — Штольц, скромненько вздыхая, изобразил подобие крестного знамения, глянул намекающе на смятую постель, потом лениво, нехотя повернулся, и, раскачиваясь, вышел. «С Дьяволом, Штольц, — мысленно усмехнулся Люцифер. — Только с Дьяволом». Как только тот вышел, Люцифер посмотрел на Дино. Тот уже успел натянуть штаны и застегивал рубашку, запачканную на манжетах в крови. — Это было… интересно, — с каким-то детским ребячеством сказал Люцифер. Дино этого явного не оценил и лишь нахмурился, наглухо застегивая последнюю пуговицу. Он снял амулет, скрывающий их от глаз Небес, прежде чем Люцифер успел обнять его со спины и дать сомнению зародиться внутри. Почти в то же мгновение комнату окутал водоворот, затягивающий их назад, и последним, что слышали стены хозяйской спальни дома в самом сердце французского Вердена было тихое и отчаянное: «Нам больше нельзя, Люцифер. Только не там». И под бегущий лепет дождя, после массированной артиллерийской подготовки, под чавканье грязи, под всасывающие звуки орудийных колес и гремящие взрывы наступления следующим же утром, светлый и благословенный Верден найдет свое проклятье в всполохах огня, протяжном воющем плаче, разрушенных домах и жизнях, сложенных головах на холодном берегу кристальной Мёз, смешавшей в себе кровь больше пятисот тысяч душ. Следующим же утром моление Вердена будет настолько громким и безнадежным, что соберёт над разрушенным пепелищем молчаливых в своем отрешении херувимов.