Зверь из глуши

Мальчик замер, тяжело дыша. — Что такое, господин, почему вы кричите? — заглянул в покои стражник. Он внимательно осмотрел царевича и комнату, но, за исключением Зверя, все было как обычно. — Я позову царицу обратно, — откланялся он. Гильгамеш недовольно проводил его взглядом, однако протестовать не стал. Энкиду шевельнулся, тыкаясь мордой в грудь. — Печаль-сожаление о громкий-недовольный крик-рык. — Прости, я не сдержался, — вздохнул Гильгамеш и, опираясь на теплый бок, опустился на пол. Они сидели в тишине до тех пор, пока царица не зашла в комнату. — Что у вас случилось? Я даже на другой этаж спуститься не успела. Стража сказала, что ты кричал, — Нинсун положила подушку рядом с сыном и села. — Гильгамеш? — позвала она, не получив ответа. — Я… Я пытался объяснить Энкиду, что я — не тот человек, которого он искал, — признался мальчик и отвел глаза. — О, — замерла Нинсун. Ну что же, видимо она поторопилась рассказать ему. Или ошиблась в том, что рассказала только половину правды. — Дело не в этом, мой хороший, — решилась она, — Энкиду искал именно тебя, тут никаких сомнений быть не может. — Но это невозможно! — не удержал эмоции Гильгамеш. — Как он мог искать меня, если никогда не встречал! — Ох, все не так просто, милый. Твой друг… он необычное создание. Нет, не в плане его внешности — хотя и она тоже — а в плане… сущности. Сути, — царица замолчала, пытаясь подобрать слова, — он был создан без души, и только благодаря Ану обрел ее. Но эта душа никогда не была человеческой. — Разве такое возможно? — нахмурился мальчик. — В том то и дело, что нет, — Нинсун приложила палец к губам сына, не давай прервать рассказ. — Сначала выслушай, потом говори. Так вот, душа Энкиду — это чистый дух, который состоял из энергии и желания жить и понимать. Пока душа находилась в теле, твой друг обладал разумом и мудростью, сравнимой с богами, но после смерти — а он был мертв — дух начал распадаться. — Я все равно не понимаю, — пробурчал Гильгамеш. — Сейчас поймешь, — успокоила царица. — Дух начал сливаться с энергией Земли, что дала ему жизнь, но Ану выдернул его обратно и вернул в похожую оболочку. Я говорю «похожую», потому что умер Энкиду будучи внешне человеком, а возродился в этом облике, — она ласково прикоснулась к морде и погладила теплую глину. — Это не объясняет того, что он меня с кем-то перепутал! — Гильгамеш! Дослушай, кому я говорю! — прикрикнула Нинсун на сына. Он опустил взгляд, и царица вздохнула. Неужели мысль о том, что он «обманул» своего друга так сильно на него повлияла? — Энкиду ни с кем тебя не перепутал. Он искал именно тебя: сына Лугальбанды, царя Урука и богини Нинсун, божества пастухов. Я не знаю, как Ану удалось сделать это, но он выдернул душу из другого времени. Воспоминания Энкиду настоящие, просто они… из будущего. Гильгамеш замер, а потом резко повернулся, широко распахнутыми глазами глядя на глиняное создание. — Но… — начал было говорить мальчик и замолк. — Это трудно понять, я знаю, — Нинсун ласково пригладила волосы сына и, когда он повернулся к ней, двумя ладонями обхватила его щеки. — Вот почему я уверена в том, что Энкиду не ошибся. В будущем вы будете друзьями — вы и сейчас уже друзья. Не вини себя в том, на что не можешь повлиять. — Но это же я дал ему имя и этим привязал к себе. Может быть, если бы я не был так настойчив, то Энкиду со временем забыл бы свою прошлую жизнь… — Нет, мой хороший. Я понимаю, что ты не заметил, ведь вы много времени проводите вместе и постоянно общаетесь, но я хочу сказать тебе: он бы не забыл. Да, в самом начале его воспоминания были почти уничтожены и раздроблены на мелкие кусочки. Однако чем больше времени он проводил с тобой, тем лучше узнавал людей. Эти новые воспоминания накладывались на старые и помогали тем восстановится. Так что, рано или поздно, но Энкиду вспомнит большую часть. — Я не уверен, что хочу этого, — признался Гильгамеш, — если старые воспоминания будут причинять ему боль, то я не хочу. — Знаешь, из того, что я видела, можно сказать, что он был счастлив. И грустил только перед смертью, потому что не хотел оставлять тебя одного, — Нинсун вздохнула, прижалась губами ко лбу сына и притянула его в объятия. Он с силой обхватил ее в ответ, комкая пальцами платье на спине, и шмыгнул носом. — И все равно, даже после смерти пришел ко мне… Энкиду шевельнулся, прижимаясь боком и к Гильгамешу, и к Нинсун. Он положил голову ей на колени, и царевич погладил зверя между рогами, еле ощутимо касаясь глины. Царица улыбнулась, наблюдая за этим, и прислушалась. Дыхание Гильгамеша стало глубже, он уже не норовил прижаться поближе. Похоже, что начал успокаиваться. — Я должен ему помочь. Нинсун моргнула и немного отодвинулась, чтобы заглянуть в лицо сыну. — Что? — все же решилась уточнить она. — Я должен помочь ему вспомнить, — повторил Гильгамеш. — Если он считал меня другом, достойным того, чтобы и в следующей жизни быть рядом, то я должен оправдать это звание. — Ох, мой хороший, иногда дружба — это просто дружба, и вовсе необязательно… — Нет, — он мотнул головой, — я это сделаю. И тогда сам Энкиду будет решать — правильно я поступил по отношению к нему или нет. — Это очень мудро с твоей стороны, мой маленький царь, — грустно улыбнулась Нинсун. Ей вдруг стало тоскливо, что из-за божественной крови сын развивается не так, как другие дети. И чем старше он становится, тем больше в нем чистой рассудительности, и меньше — простых человеческих эмоций. Не удивительно, что это могло принести так много проблем в будущем. И что будет, когда дар Гильгамеша знать истинную суть вещей станет слишком силен, что его уже нельзя будет сдержать магией? Насколько сильно изменится характер, когда видения начнут просачиваться к нему в разум? — Мама, ты сказала, что хотя бы часть воспоминаний со временем восстановится самостоятельно. Но можно ли магией ускорить этот процесс? — Гильгамеш заглянул в лицо царицы, и у нее снова защемило сердце от нежности и грусти. Почему он не может просто жить счастливым и беззаботным, как остальные дети Урука? Почему именно ее сын должен стать царем, что будет править от имени богов? Почему это тяжкое бремя выпало именно на него? Глупый вопрос. Боги думают не так, как люди. Даже она сама могла вспомнить миллионы моментов, когда души Нинсун и Аруру расходились во мнениях, а ведь они были частью одного целого, одной богиней с разными испостасями. Что уж говорить про тех богов, что никогда не спускались на землю и не жили рядом с людьми. — Мама! — требовательно позвал Гильгамеш. Алые глаза на детском лице смотрели чересчур твердо, слишком уверенно для девятилетнего ребенка. Но все же ребенка. — А? Прости, я задумалась, — Нинсун вздохнула и перевела взгляд на Энкиду. — Да, скорее всего магия может тут помочь. Возможно, что получится просто собрать воедино остатки воспоминаний. Если хочешь, то я могу попробовать. Она наблюдала, как сын колеблется, не зная, что выбрать: самостоятельность или быстрый результат. Интересно, было ли его стремление во всем находить самый полезный способ влиянием крови богов, или сказывалось воспитание как будущего царя? — Попробуй, пожалуйста, — все же решил он. — Хорошо, тогда сиди тихо и не мешай, — Нинсун погладила сына по волосам и положила руку на глиняную морду, — могу я применить к тебе магию, Энкиду? — Вопрос. — Я хочу помочь тебе вспомнить прошлое. — Сомнение. Глина-орудие-богов помнит-знает прошлое-минувшее. Непонимание чужого-не-своего желания. — Я верю, что ты все помнишь. Но все же могу я попытаться? — Согласие. Нинсун улыбнулась и кивком попросила Гильгамеша отойти. Он послушался, хоть и остался достаточно близко — только руку протяни. Царица повернулась к Энкиду, собирая магию на кончиках пальцев и прикасаясь к глине. Постепенно ее дыхание становилось все медленнее и глубже, пока она не почувствовала уверенность в том, что пора. Глубокий вдох, и Нинсун слилась с чужим сознанием. Она погрузилась-очутилась намного глубже-дальше, чем в прошлый раз, и это оказалось неожиданно больно-неприятно: ощущать разломанность-разбитость чужого-своего сознания-сущности. Мысли-чувства притупились-поблекли и пришлось напрячься-насторожиться, чтобы помнить-знать, для чего они тут. Нинсун-Энкиду аккуратно-трепетно прикоснулись к осколкам-обломкам и позвали их к себе. Те сразу же откликнулись-отозвались и закружились-завертелись рядом, позволяя дотягиваться-дотрагиваться до них. С каждым собранным-восстановленным воспоминанием думать-мыслить становилось проще, хотя и приходилось прикладывать усилия, чтобы хрупкое-беззащитное сознание было в порядке. Это напоминало Нинсун-Энкиду попытку сдуть-убрать одну песчинку со своей ладони и не-потревожить-не-побеспокоить остальные: такое же кропотливое и волнительное занятие. В некоторых местах воспоминаний зияли дыры-пустоты, и стало грустно-тоскливо от одной мысли о потерянных важных моментах. И чем дальше, тем больше их становилось, так что Нинсун-Энкиду совсем скоро потеряли счет времени. В какой-то момент полотно чужой-своей жизни оказалось больше похоже на решето, и они не удержались — прикоснулись пальцами к тонким нитям, оплакивая безвозвратно утраченное. Это оказалось ошибкой. С резким «дзинь» хрупкая конструкция рухнула, разбивая только что склеенные остатки на еще более мелкие осколки. Сознание погрузилось во тьму, и Нинсун-Энкиду перестали существовать.