Чёрный лев

      Дверь содрогается от удара солдатского сапога, но предусмотрительно вставленный в пазы засов остаётся на месте – лишь дрожит паутина, свисающая со старого потолка.       – Именем императрицы Селины, откройте!       Сидящий за столом человек не делает ни единого движения, чтобы подчиниться требованию – лишь поднимает усталый взгляд. Значит, это всё-таки была ловушка.       Он всегда знал, что вернётся. Знали это и Селина, и Тревельян – недаром последний взял с него клятву немедленно покинуть Орлей, но не отказаться от возвращения в будущем. Искусством разделять и властвовать Инквизитор владел лучше многих – ему нужен был единый Орлей, но не полновластная императрица, враз лишившаяся опасного соперника. Да, каждый из них понимал, что его возвращение в империю – лишь вопрос времени.       И похоже, время оказалось не на его стороне.       – Не долби зря, вдруг он при мече, – советует другой голос. – Подпали – сам выскочит.       Снаружи слышится какая-то возня, чиркает огниво, и мгновением позже начинает неохотно трещать разгорающийся хворост. Не проходит и минуты, как первые струйки белёсого дыма начинают проникать сквозь давно не знавшие починки стены.       Густые поседевшие усы топорщатся, когда аристократический нос чует знакомый запах. Такой же едкой гарью несло, когда пылал Халамширал, и изорванные алые знамёна тлели на жарко рдеющих углях. Тогда он думал, что золотой лев Вальмонов уже никогда не покажет носа в Вал Руайо. Теперь его рык звучит от Вал Фалеза до Эмприз-дю-Лиона, и никого не заботит, что грозный зверь ест с рук выскочки из Вольной Марки.       – Вы в своём уме?! – доносится снаружи. – Тушите огонь, живо! Приказано брать живым!       Голос звучный, привыкший командовать, но с простонародным выговором. Должно быть, сержант городской стражи. Когда-то Селина посылала против него лучших военачальников. Теперь обошлась сержантом.       Ум всё ещё ищет причины неудачи – скорее по многолетней привычке, чем из необходимости. Где он ошибся? Прибыл слишком рано, когда его возможные сторонники ещё не успели собраться с силами? Или наоборот – слишком поздно? Ведь у него был шанс попытать счастья много раньше. Он был в Вал Колэне вскоре после той злосчастной ночи в Зимнем Дворце – уже не герцог Шалонский, а простой путник, спешащий на север во исполнение данного слова. Он видел, как разоружали его солдат. Угрюмые колонны молча стояли на истоптанном плацу, и ветер трепал знамёна, на которых чёрный смешивался с зелёным. Инквизитор Тревельян, разъезжая перед строем на породистом жеребце, твердил об опасностях, грозящих империи, и призывал проявить единство. Условия предлагались щедрые – тем, кто соглашался биться вместе с Инквизицией, обещали сохранить и чины, и жалованье. Требовалось лишь одно – отказаться от присяги мятежному герцогу и поклясться в верности Селине.       Речь не пропала втуне – когда Тревельян умолк, сквозь ряды начали мало-помалу проталкиваться отдельные фигуры, постепенно сливаясь в живые ручейки. Они не отвечали на взгляды бывших товарищей и, понуро глядя под ноги, оставляли свои места в строю и сбивались в кучки перед горделивой фигурой на белом коне. Но когда движение закончилось, и последний из согласившихся замер на месте, стало видно, что их всего ничего рядом с теми, кто остался под чёрно-зелёными штандартами.       – Не время для мелочных обид или пустой гордости! – воззвал Инквизитор, вновь пуская коня вскачь. – Гибель грозит всей империи! Вспомните: вы солдаты Орлея!       Строй оставался безмолвен – тишину нарушало лишь хлопанье знамён на ветру.       – Мы ветераны Перендэла! – внезапно прорезал молчание трубный бас.       – Нам приказывает Лев! – подхватил другой.       – Лев!!! – разом взорвался до того будто онемевший строй. – Чёрный Лев!!!       Он мог выступить вперёд, скинуть плащ, бросить клич – и они пошли бы за ним, даже безоружные, даже против грозного Инквизитора и всех его приспешников и воинств. Может, они даже победили бы – он знал солдат, которыми командовал годами. Но он обещал немедля покинуть пределы Орлея – и какое право на чужую верность может быть у того, кто сам нарушает единожды данное слово? Тогда он был бы ничем не лучше мальчишки из Оствика, пытающегося спрятать уродство клятвопреступления за красивыми речами.       Дым перестаёт сочиться в комнату, но дверь начинает дрожать под новыми ударами. Засов засовом, но долго она не продержится – этак её высадят вместе с рамой.       – Сколько вас? – громогласно вопрошает он. – Тревельян, отзовись!       В ответ звучит лишь очередной удар.       Из дома нет другого выхода – и даже если бы был, он не стал бы им пользоваться. Дважды в жизни ему пришлось отступить – сначала после смерти Флориана, потом той судьбоносной ночью в Зимнем Дворце. Третьего раза не будет.       Тревельян не пришёл. А никому другому его не победить.       Когда дверь подалась и с треском рухнула внутрь, стража не теряла времени. Ворвавшись в дом, бойцы живо рассыпались полукругом, чтобы грозному врагу приходилось иметь дело сразу с несколькими противниками. Но никто не поднялся им навстречу, никто не обнажил клинок – и стражники один за другим замирали и медленно опускали мечи, глядя на открывшееся им зрелище.       Царственно прямой, восседая на непритязательном стуле будто на троне и неся дорожный плащ словно императорскую мантию, бесстрастным взглядом – таким же пустым и стеклянным, как лежащий на полу фиал – на них смотрел Чёрный Лев Шалона.