Белая ворона

1544 год… Она служила у Хюррем уже три долгих и, как ей казалось, бесконечно длинных года. Приносила ей еду, напитки, приводила в порядок волосы и помогала с платьями. Жила в небольшой комнатке, смежной с покоями Хасеки, которую делила с ещё двумя девушками, хотя очень давно просила госпожу отправить её вниз — к остальным служанкам, но та не хочет. В результате она спит в самом дальнем углу комнатки. — Катя! — позвала девушку госпожа, на зов которой та спешно выбежала — Принеси фрукты и шербет — дети приедут скоро и надо их чем-то угостить. Хюррем любила эту молодую рабыню. Возможно потому, что могла говорить с ней на родном языке, а возможно потому, что девушка была воплощением идеала её родной земли, ярким её напоминанием и, что самое важное, не была соперницей. Длинная золотистая коса, голубые глаза, скромная, послушная — слова поперёк не скажет, но, чувствовала госпожа, что если эту девушку разозлить, то будет плохо, да и чувство юмора у неё проявлялось в её острословии, но это редко и то — из ряда острот с Сюмбюлем или Фахрие. Когда-то девку Катьку, дочь крепостного конюха Лёшки Романовского и судомойки Настьки, крымские татары увели с родной Рязанской земли, когда ей было двенадцать лет от роду, да подарили её сначала любимой дочери Сулеймана Михримах Султан, а потом та передала её матери потому, что не понимала речей Кати. И вот, спустя три года, Катя понимает новый язык, правильно говорит на нём, но не всегда этого хочется делать, а хочется лишь молчать и спокойно жить. — Благодарю, — спокойно проговорила Хюррем, когда Катя вошла в покои с двумя евнухами, что несли подносы — Принеси мне мою шкатулку с украшениями. Романовская, бегло окинув покои взглядом, поклонилась и приступила к выполнению приказа. В покоях вместе с госпожой была и её дочь Михримах, с которой они полушёпотом общались. Шкатулка, которую просила Хасеки, покоилась на каминной полке, а потому русская быстро выполнила приказ. — Катя, — юная госпожа посмотрела на служанку, что поставила шкатулку на столик напротив рыжеволосой госпожи — Ты что-нибудь умеешь? — Как и большинство девушек в этом дворце… — уклончиво ответила Катя, смотря куда-то сквозь дочь Сулеймана — Нас всех учили одному — танцевать да читать. — Ну, то, что, ты юлить умеешь, я не сомневалась — мы на такое способны, — посмеялась Хюррем, с некой гордостью отпивая шербет — Но тут скрыться не выйдет у тебя — слышала я, как на моём языке ты пела. Что это была за песня? — Песнь в честь Троицы, госпожа, — ответила девушка, которая уже очень хотела уйти, но понимала, что её могут наказать за такие песни — Простите… Наверняка нельзя такие песни тут петь… — Нельзя, но русских в этом дворце немного, — усмехнулась Михримах, с некой игривостью и лёгкой насмешкой смотря на свою бывшую служанку — Тебе ведь около пятнадцати, да? — Верно, госпожа… — Госпожа, — рядом с Катей появился Сюмбюль-ага и поклонился — Михримах Султан. — Сюмбюль? Ну что, приехали? — Хасеки посмотрела на агу с нетерпением, от которого даже заёрзала на тахте — Ну не томи ты меня! — Шехзаде Селим у ваших покоев, госпожа, — в своей обычной манере улыбнулся евнух, чем вызвал полушутливое недовольство своей госпожи. — Ну так проси! И уходите, — евнух и Катя поклонились и удалились. Лишь на секунду их взгляды пересеклись — её голубые и его серые, но этого хватило для того, чтобы ей отвернуться, а ему — просто пройти мимо… Наверно. Впрочем, уже неважно, ведь Романовская и Сюмбюль уже покинули покои Валиде. — Что ж ты молчишь постоянно, хатун? — в которой раз за несколько лет возмутился ага, к чему Катя отнеслась со скепсисом — Уж не замышляешь ли ты какую подлость против нашей госпожи. — А по вашей болтовне, ага, можно судить, что преданнее вас во всём мире Хюррем Султан не найти, — улыбнулась хатун, слова которой возмутили евнуха, но тот не успел сказать ничего, ведь девушка уже ушла выполнять обязанности. — Уж лучше молчи, — проворчал Сюмбюль, с недовольством смотря вслед рабыне — Вечно с этими русскими рабынями не знаешь, чего ждать — своенравные слишком. Вечером… — Сулейман выбрал Селима, — произнесла Хюррем, в то время как Катя помогала ей готовиться ко сну — Понимаешь, что это означает? — Да, госпожа, — ответила хатун, снимая с головы Хасеки венец, а потом и ожерелье с шеи — Позвать Фахрие-калфу? Она хотела отдать вам документы по поводу состояния казны, да и самого гарема. — Не нужно — уж точно не сейчас, — женщина села на край кровати и посмотрела на хатун, продолжив говорить на родном языке — Год Маниса пустовала после смерти моего любимого Мехмеда. Никого туда Сулейман не хотел отправлять после него, ибо желал видеть нашего с ним первенца после себя. Даже на его могиле повелитель установил трон, а теперь там Селим… Баязид был в ярости, когда узнал, что это я уговорила Сулеймана выбрать не его, а Селима… — Шехзаде Селим очень целеустремлённый человек… Даже слишком, — только и ответила Романовская, немного пожимая плечами — Но к тому же он прислушивается к вам… — Баязид тоже, но отнюдь не всегда и очень часто разочаровывает своей излишней импульсивностью, — Хюррем с раздражением стукнула ладонью по кровати, а потом выдохнула через нос, пытаясь сдержать подступающую злость — Даже не понимаю, почему он такой… У Кати были предположения этой причины, памятуя события двух-трёх летней давности, свидетельницей которых она стала, но предпочла умолчать, ведь никакой матери неприятно знать, что ребёнок вышел непослушным только по вине его родителей. Романовская знала это, как никто, ведь у неё было три старших брата и две сестры, а ещё и двое маленьких братьев, которые постоянно хулиганили и мамка Настасья с ними не всегда справлялась, а потому Катька помогала, ведь у старших сестёр уже были свои дети, а братья были кто в поле, а кто с папкой при конюшне местного воеводы. — Впрочем, сейчас уже мало что можно исправить в нём, да его воспитатель — мой человек, — Романовская подала госпоже стакан с водой — Благодарю… Но я бы хотела, чтобы и подле Селима был верный человек. — А разве воспитатель шехзаде не ваш человек? Когда рязанка попала к крымскому хану, то пыталась бежать… Одиннадцать раз, но на двенадцатый раз её уже поймали и подарили. А уж из этого дворца возможности бежать в одиночку не было. Думала ли маленькая девочка, что станет приближённой самой могущественной женщины мира? Ну вряд ли… А потому с ней Катя чувствовала себя в безопасности и с ней было желание беседовать, что уже было большой честью, не говоря уже о тех моментах, когда Хасеки спрашивала мнения хатун, что было большой редкостью. — На него большее влияние оказывают его наложницы, нежели наставники, — отмахнулась Хюррем, а потом, словно её осенило, посмотрела на Катю — Впрочем, это можно использовать в наших благих целях, — в ответ на это хатун с недоумением и страхом уставилась на госпожу, быстро понимая, к чему та клонит, а потому у неё даже слегка дёрнулся глаз — Вижу, что ты меня поняла. — Я не хочу вас оставлять, госпожа, — Романовская упала на колени перед Хасеки и поцеловала подол её платья, прекрасно понимая, что переубедить женщину не получится — Для меня великая честь служить вам. — А я рада, что не разочаровалась в тебе, — госпожа погладила хатун по золотым волосам, а потом сняла с пальца кольцо с голубым камнем и показала его девушке — Оно и многое другое будет твоим, если ты родишь моему сыну шехзаде, а имя тебе отныне Гюрай. Позже… Хотела ли она ехать? Ну, конечно же, нет! Этот же ответ и кричало её подсознание. «Нет! Нет! Не делай этого!» — кричала оно, не замолкая. Говоря честно, хатун боялась всю правящую династию… Ну, за исключением женской её половины… Это, скорее всего, было связано с тем, как её увели с родной Рязани — город выжгли почти полностью, а судьба мамки и младших братьев — большая загадка. Море боли, криков и крови — именно это она видела три года назад и именно это она видит до сих пор из ночи в ночь. Слишком много пережитого страха — нужно время, чтобы вновь научиться доверять людям… А уж быть наложницей для почти незнакомого человека, которого ещё и боишься — для неё это просто за некой гранью добра и зла. «Твоя скромность должна ему понравиться, но не будь излишне зажатой — будет перебор» — дала напутствие Хюррем своим «глазам и ушам» перед отъездом, а потому эти слова из раза в раз вертелись в голове Гюрай — «Заставь его позабыть о вине и сама будь осторожнее, ведь наложницы — опасная сила, а потому используй свои таланты» С Хасеки не хотелось расставаться — словно вновь вырывали из семьи, вырвали душу и сердце. А больше всего она боялась понравиться, нежели не понравиться Селиму. Но если она не понравится, то не выполнит приказ Хюррем Султан, что так же за гранью. Что же, придётся, как говорил папка, заткнуть своё желание под седло и просто делать. Да и что ещё остаётся? Ничего, пожалуй… Солнечные лучики игрались с её лицом и волосами, пока они ехали в повозке в Манису. Среди них была только одна фаворитка Дильшах, что и едет в карете, а остальные — просто рабыни, потому и отношение к ним соответствующее и даже место любимицы Хюррем не обеспечивает особого положения. И, раз они все сейчас в одной лодке, точнее повозке, то можно и попробовать пообщаться… — Меня зовут Ка… Гюрай, а вас? — спросила девушка, но в ответ ей были только высокомерные взгляды. Да, это была плохая идея… Ну или не самая удачная… Как двенадцатый побег в Крыму, но у того хотя бы был результат, а тут он даже ушёл в минус и сильно. «Ладно… С вами всё понятно, божедурье Всевышнего» — мысленно закатила глаза Гюрай, покачиваясь в повозке — «Гузыни ещё те…» (Гузыня со старорусского — болтушка, сплетница или плакса) Довольно сложно сменить имя за одну ночь, но она ещё не мусульманка — это радовало, ведь ко всему новому привыкаешь с трудом, но Катя искренне надеялась, что новым именем всё и ограничится, но это вряд ли. Танцевать она, мягко говоря, не научилась, да и что тут поделать, если по крови она абсолютная крестьянская баба, а не леди из высших слоёв общества. Михримах Султан говорила, что если строить предположения о внешности русских девушек на основе её матушки и Кати, то их можно считать самыми красивыми женщинами. Скорее всего это был комплимент в сторону Хасеки, но с тех пор хатун поглядывала в зеркало госпожи, пока та не видела и пыталась понять, красивая она или нет. Только соседские девки научили её петь — единственный приобретённый талант, а потому, как сказала Хюррем Султан, это нужно использовать и привлекать внимание тем, что есть. — Я хочу обратно, — заключила Гюрай, стоило ей увидеть дворец Манисы — А лучше вообще в Рязань. — Что ты там бормочешь, русская? — другие хатун стали подталкивать девушку, дабы та скорее вылезала из повозки. — Меня зовут Джанфеда. Я — калфа этого дворца, — сурово сказала какая-то девушка со строгим лицом — Сейчас вы отдыхаете и приводите себя в порядок, а вечером будет праздник — приказ шехзаде, — она окинула взглядом девушек, явно выбирая, а при понимании этого лицо Кати выражало полное отчаяние, страх и отсутствие желания участвовать в этом мероприятии — Что же, чуть позже скажу, кто будет на празднике, а пока — расходитесь. Гюрай выдохнула, но это не означало, что «опасность» миновала…