Большое И Нужное

- Там Никита с каким-то пацаном сосется. В сортире. В кабинке прямо! Растрепанная Соня подлетела к бару и тут же ухватилась за ручку холодильника - то ли для устойчивости, то ли в наивной надежде обнаружить внутри какую-нибудь чудом уцелевшую бутылочку, запрятанную каким-нибудь заботливым (или дальновидным) рыцарем (или эгоистом). - Все, пизда тебе, Сонь. А я предупреждал. Я информировал - водка в твоем возрасте и в таких количествах до добра не доведёт, - Кузя насмешливо поднял свой пустой стаканчик, мол "за твоё здоровье" - и тут же потерял интерес к беседе. Зычным "э, малой" он выцепил кого-то из толпы возле неоновой вывески в дальнем углу. Малым оказался Костя. Он нелепо развалился на спинке плюшевого диванчика и не подавал признаков жизни. Наверняка этот несчастный диванчик стащили Яр и Женя в какой-то из гостиниц на окраине города, когда под видом супружеской пары шатались по ресепшену в поисках безделушек в общагу. Теперь на некогда добротную, светло-розовую обивку больно было смотреть: за прошедшие полночи диван был атакован всеми без исключения гостями вечера. И атака продолжалась. По краю сидения его будто бы прогрызла и обглодала кровожадная мышь; одна из ножек (деревянных, целехоньких на момент начала вакханалии) была ради аутентичности заменена на обтрепанный томик Станиславского; единственная подушка походила на свидетельницу какого-то страшного преступления, вся пропитанная крупными алыми (дай бог - винными) пятнами. И хотя щуплый Костя едва ли умещался на короткой спинке, прямо по центру диванчика красовались однозначные густые белые разводы - прямые доказательства чьего-то удачного романтического приключения. Как можно было произвести полноценный акт любви на этом метровом жестком диванном огрызке - остается тайной всемогущества, достойной Свитка Дракона. Кузя ушёл в сторону Кости по кривой траектории. Сеня смотрел куда-то сквозь него, кажется, очень внимательно изучая следы жестокого обращения с диванами. Кузя добрёл до жертвы, привалился к стене, чтобы не потерпеть фиаско раньше своего товарища, и, пользуясь орущими басами электропопа из динамиков, наклонился к самому уху Кости. Выдержав паузу (то ли ради искусства, то ли из-за подступившего к горлу позыва), Кузя резко вцепился в чужую шею и заорал в ухо... - Да ты, мать, реально ёбнулась! Ты зачем ломилась в мужскую кабинку? - это Безрук колотил Сеню в бок, спрятав хохочущую морду где-то в коленях. Неистовствующий в своем удивлении, он приглашал друга наконец спуститься с небес в беседу и внять "сониным пьяным трипам". - Ты не скептик, ты какой-то совсем дебил, Безрук! Я тебе говорю, везде было занято, а там - открыто. И я сама всё прекрасно видела. Сене спускаться с небес совсем не хотелось. Диван - зрелище куда более занимательное, чем гипотетический Никита, гипотетически сосущийся с гипотетическим парнем в фактическом сортире. У Сени лестницы не было, чтобы нормально спуститься. Но Соня устала смотреть на Безрука с сочувствующим материнским осуждением и теперь пыталась завладеть вниманием единственного оставшегося в ее запасе слушателя. Она поджала губы, состроила обиженную мордочку и уставилась на Сеню. Благодаря бутылке в руке и матовому взгляду она стала выглядеть еще более пошло, чем обычно. Но от этого её тон звучал не менее убедительно. У Сени не было лестницы, поэтому он не успел подготовиться к падению с небес и с пьяным азартом громко выдал: - Никита? С мужиком?! А почему тогда не со мной!? Под неоновой вывеской в форме бутылки диван потерпел еще одно покушение: Костю смачно вывернуло на спинку, так что теперь, среди прочего, нежно-розовый плюшевый пейзаж спинки украшал рыжий "водопад". Кузя прихлопнул друга по плечу в одобрительно-утешительном жесте и скрылся с места преступления, не желая прослыть сообщником.       4 месяца назад

C'est le temps de l'amour, Это время любви, le temps des copains et de l'aventure. Время друзей и приключений

"Королевство полной, блять, луны!" - выругался про себя Сеня и встряхнул ноющую руку. Он уже второй час натирал окна в кадетском корпусе газеткой до кипенного блеска. Газеткой! Матери про это он точно говорить не будет. Во-первых, она не поверит. А во-вторых, если всё-таки поверит, то захочет проверить, и тогда на новогодних каникулах Сеня будет драить пожелтевшие от старости и сырости окна в Находке. А там ещё и плесень. - Фу! - деваха в смешных фиолетовых велосипедках, натирающая соседнее окно, скривилась и спрыгнула с табуретки. На пол полетела тряпка. В ней запуталась огромная вонючка, видимо, впавшая в голодную кому ещё прошлым летом. Между подоконником и карнизом Сеня нашёл уже целое кладбище таких, так что сильной жалости к этой конкретной засохшей особи, жертве цивилизации, не испытывал. А вот девахе он посочувствовал. Но молча, конечно. Она виновато зыркнула на него, одновременно как бы извиняясь за нарушенную тишину и осуждая Сеню за проявленное равнодушие. Вошла уборщица. Принесла швабру и тряпку. Сеня быстро схватился за газету и стал ещё усерднее шкрябать. Физиономия Жириновского со страницы затрещала и разъехалась прямо по переносице. Перестарался. Деваха зыркнула на него снова, выдохнула обречённо и взяла швабру. "Пронесло, однако!" - подумал Сеня. Он, вообще-то, не собирался мириться с мыслью, что ещё пять дней придётся вот так чистить окна, красить бордюры, драить стены, отдирать жвачку с парт (которую он же сам вдохновенно клеил туда на вступительных) и мыть полы в Институте Культуры. Так предписывала ему специальная программа для абитуриентов под названием "практика". Он не собирался мириться. Но создавалось стойкое ощущение, что он уже смирился. Дверь снова открылась - в комнату заглянула другая девчонка. - Здорова! Сашу не видели? - трудно было сразу понять, чего она хочет, потому что смысл вопроса блёк на фоне огромного начёса на голове, заменявшего ей чёлку. "Это чё за Элвис Пресли?" - напрягся Сеня. Деваха в фиолетовом, его партнерша по несчастью - к счастью! - оказалась куда внимательнее, тактичнее и вообще... очень хорошо, что она здесь оказалась. Потому что Сеня в принципе не планировал ни с кем тесно общаться, а уж тем более во время этой бесславно-ублюдской практики, когда он одет так, будто советский Шурик пытается косплеить Марлона Брандо. И при этом идёт работать на стройку. А ещё он хиппи. Не Сеня, конечно, - Шурик. - Смотря кто это - Саша? Он? - деваха в велосипедках ткнула через плечо и показала на тупо замершего у подоконника Сеню, - Или какая-нибудь левая "она"? Потому что я точно не Саша, я Соня. - Это он, но - не Он, - на Сеню тыкнули уже третий раз за сегодня. Первый случился ещё в восемь утра, когда он строил из себя скучающего раздолбая, в глубине души трепеща от страха. Куда именно его пошлют на практику? Вдруг в таинственный "второй корпус", дорогу к которому придётся выспрашивать у прохожих... студентов? Грузная широкая завхоз(иха) читала им уничижительную речь о том, что современные молодые люди совсем отбились от рук. Что они жрут, там где спят, а срут, там где жрут. Что уборщик - это профессия, которую не умеют уважать, а чтобы научиться уважать - нужно самому, самим, самос, самсам... "Ты" - вот так на него тыкнули в первый раз. "Ты вот зачем сюда пришел, ты слушаешь меня? Спать надо было дома! Как ты учиться собираешься - так же, в пол-уха?" На нём заостряли всеобщее внимание. И Сеня это просто ненавидел. Поэтому сейчас, когда и Соня, и вторая деваха смотрели на него пристально и молча, тоже стало как-то совсем неловко. Ощущение такое... будто бы он должен что-то сказать, но при этом он точно знает - ему с ними говорить не о чем. - Я Катя. А ваще можно как угодно, но лучше - Катя. А тебя я знаю, я слышала, ты в Питер поступал, - так вот почему она так смотрела. Всё-таки, по ее мнению, им есть, о чем говорить?.. - Ага, не, не в Питер. В Москву, - получилось как-то глупо и жалко. И зачем он размахивал в воздухе этой газеткой? Контур Москвы чертил, что ли, МКАД, ВГИК? - Ого, нифига! Во ВГИК? Или куда? И чё, папка прошла, получается? - Сонина реакция была неожиданно-бурной. До этого она казалась совершенно не заинтересованной в соседе по кабинету. - Да блин, чтобы папка туда прошла, это что надо сделать вообще? Я, вон, только критерии почитала, узнала, что там в содержании нужно, так уже поняла - фиг мне. Даже пробовать не стала, - Катя подняла тряпку у окна, не дрогнув, скомкала ее вместе с хрустящей вонючкой и пошла к мусорному ведру, - Зато мама обрадовалась - Красноград близко, хоть каждые выходные домой гоняй, - она выбросила тряпку и радостно отсалютовала Соне, мол, ты спасена, подруга, но только на первый раз. - А ты не местная, а откуда? - Соня переключила своё горячее любопытство на Катю. Видимо, ей было теперь всё равно, кем интересоваться. Главное, что интерес этот к кому бы то ни было копился в ней уже очень долго, как и жажда нового знакомства, и желание посплетничать. Сеня был благодарен за те два часа, которые они провели в комфортном молчании, и теперь гадал: дело было в тактичности и внимательности Сони, или она просто-напросто не заметила его... Он задумался и уставился сквозь Катю, куда-то в угол. А когда отлип, услышал только: "...и вообще, ты в курсе, "апшеронское пиво" - это чисто маркетинговый ход, на самом деле у нас нет..." и дверь за девочками закрылась. Сеня остался один в полупустом, навязчиво-успокаивающем, с зелёного цвета стенами "музыкальном кабинете" для кадетского оркестра. И впервые за этот день облегченно выдохнул.       30 минут назад — И через тыщу лет, ти розумієш, все забудут о том, що були мы, що мы делили друг друга на «украинцев и русских», «белых и черных», що були народы, були традиции, было… какое-никакое искусство. Ещё пара веков, и такого слова — мистецтво — искусство — да такого слова в принципе не будет! Буде щось вроде «механИК… — тут Никита не договорил. Неконтролируемая икота скрутила его так резко, что он опрокинул на себя бумажный стаканчик с водкой, схватился за грудь и, почувствовав, по всей видимости, протест собственного желудка против содержимого, ничком стал продираться из курилки в сторону сортира. Сеня не сразу понял, что дискуссия окончилась, едва ли успев начаться. А когда, наконец, сообразил, подметив брошенный на подоконнике одинокий бумажный стаканчик, то заметно поник. Ещё с минуту он уныло стоял в укромном, продымленном насквозь уголке курилки, придавленный тяжестью собственных невысказанных аргументов. Потом лениво потянулся к окну. На улице, должно быть, пахло молодым октябрьским морозцем. Он обыкновенно подкрадывается совсем неслышно, в первую среду или четверг, а может, и пятницу месяца, и цепко хватает тебя за голые плечи в постели. Плечи — самое уязвимое место осенью. Да и вообще. С них одеяло постоянно предательски сползает куда-то к ногам. И потому укус октябрьских заморозков всегда достается именно плечам. Укус этот, по сути, совсем неопасен для человека. Он, скорее, игрив и похож на поцелуй — холодные мурашки убегают от него по лопаткам и прячутся под верхний край одеяла, возмущенно одергивая его и еще яснее обозначая эту границу. Однако в час ночи мало кто в настроении флиртовать с морозным октябрем, поэтому одеялу достается гневная хватка, а октябрю вместо ответа — закрытое с громким хлопком окно. Сегодня была первая среда месяца. И Сеня был в прекрасном игривом настроении. Ничьего поцелуя за вечер он так и не урвал. Ничьего укуса, даже злобного и мстительного, не получил. А потому потянулся к оконной ручке, чтобы впустить в курилку отрезвляющую свежесть и подставить плечи морозному воздуху. Но остановился на полпути, непроизвольно разворачивая запястье в сторону подоконника. В затуманенном сознании Сени всё это выглядело достаточно поэтично, так что он решил не вмешиваться в дела собственных рук, а посмотреть, что будет дальше. Он потянулся к стаканчику, брошенному Никитой на подоконнике, и почти брезгливо, двумя пальцами, приподнял его и попытался рассмотреть издалека. «Тут была бы деталь или крупняк моей идиотской рожи», — на автомате сделал заметку Сеня. И поднёс стаканчик почти к самой переносице, все ещё картинно оттопыривая мизинчик в сторону. Рассматривать улику было бессмысленно, потому что кроме Никиты и его самого в этом темном углу никого не было уже около часа. Но Сеня внимательно изучил мятый и изрядно потрепанный зубами бумажный краешек, с особенным интересом заглянул внутрь, обнаружил остатки недопитой («недопролитой») водки, огляделся по сторонам, напыщенно вдохнул запах алкоголя и быстро, стыдливо опрокинул остатки в горло. Он замер со стаканчиком в зубах на пару секунд, задрав голову к потолку. И, увидел бы кто со стороны этот странный ритуал, сразу подумал бы о статуе свободы или о Наполеоне Бонапарте — настолько величественно и одновременно смешно выглядел Сеня в этот момент. Совершенно точно сегодня он наконец пьяный в говно.