lost souls?

Чтение сомнительного романа про вампиров в 15 лет было явно ошибкой Минхи, потому что характер и мировоззрение подростка совершенно изменились после. Жизнь до казалась ему светлой и почти замечательной, а сейчас же, спустя почти 3 года, его преследует сплошное иссиня-черное. Начать хотя бы с его внешнего вида: черные тяжелые ботинки, что вечно в пыли, черные рваные на коленях и потертые где-то на бедрах джинсы, черные футболки с принтом и без, излюбленная черная косуха с какими-то невнятными звенящими цепями, явно на размер или два больше, из-за чего худое тело Кана кажется еще более тощим и хрупким. Иссиня-черные волосы, которые Минхи не укладывает, а лишь зачесывает иногда, хотя челка всё равно непослушно падает на густо подведенные чёрным глаза. Взгляд… нет, не черный, но тяжелый, будто этот парень явно пережил то, о чем его сверстники даже не задумываются, живя своей беспечной жизнью. Не найди тогда Кан этот злосчастный пдф-файл на старом, потрепанном жизнью ноутбуке, он, возможно, жил бы так же легко и беззаботно, но все, что его интересует теперь – это ночь, полная яркая луна, почти единственное яркое, что он не отвергает, и Марди Гра. В его наушниках постоянно играет Bauhaus, пока сам он подпевает себе под нос про смерть совершенно старинного Бела Лугоши, актёра, о котором почти никто никогда ничего не слышал. Если он не подпевает, то лишь молчит. Не из-за образа, а просто сказать ему нечего; да и всё равно никто не будет слушать. Гу Чонмо – полная противоположность Минхи. Оптимизму старшего можно только позавидовать, смотря, с какой любовью он относится ко всему живому и неживому. Кажется, что совсем скоро этот безобидный лучик и впрямь засветится, кажется, что у него никогда не было никаких проблем, кажется, что он и впрямь самый добрый человек на всей планете. Не хиппи, конечно, но что-то близкое. Самостоятельно сплетённые фенечки на руках, какие-то несуразные мешковатые худи или же клетчатые льняные рубашки, которые едва ли подходят к светло-голубым свободным джинсам, а самое главное – соломенная шляпа с полями, с которых свисают несколько атласных лент красного, зеленого и желтого цветов. И всё бы ничего, его сходство с главным героем того злосчастного романчика можно было бы счесть за обыкновенную случайность, но вот игру на гитаре и ангельский голос никак не получится списать на совпадение. Не то, что бы Минхи как-то уделял этому внимание, но единственным человеком, с которым он может иногда перекинуться хотя бы несколькими фразами, является именно Чонмо. Разговаривают они на отвлечённые темы, Минхи не лезет в светлую жизнь Чонмо, чтобы не запачкать своей темнотой, а тот в свою очередь старается не нудить по поводу сплошного чёрного цвета в жизни младшего, хотя, как он искренне верит, всё это напускное. – Минхи-я, сегодня без цепей? – Я спешил. Не успел надеть. – Не то, что бы Минхи оправдывается перед этим невинным существом, просто к слову пришлось. – Надеюсь, твою шляпу не унесло сегодня ветром, Чонмо-хён? Гу обворожительно улыбается и достает тот самый головной убор из передней корзины своего велосипеда, помахав им, чтобы доказать наличие и сохранность. В туманном, обычном взгляде Минхи он ловит какие-то нотки облегчения или радости, непонятно, из-за шляпы ли, или из-за такого маленького, но очень нужного ему разговора. Минхи не влюблён, ему не нужны еще и эти проблемы, просто он считает Чонмо единственным адекватным человеком в этом прогнившем, отвратительном, на его счёт, обществе. И это вовсе не из-за схожести с его любимым литературным героем. Что же касается Чонмо, то он просто списывает любое проявление внимания по отношению к Кану на самые обычные переживания за самого обычного подростка, которому хочется помочь из-за своего альтруистического характера, ничего больше. Именно из-за этих переживаний Чонмо старается всегда быть где-то недалеко от Минхи. Сказать честно, Кан – единственное темное пятно в жизни старшего, но от этого не менее значимое. Где-то в глубине души Гу искренне верит, что за этой полностью черной маской скрывается маленький лучик солнца, который Минхи всячески пытается подавить в себе. Гу почти уверен в этом хотя бы потому, что даже за светлым тональным средством на щеках и носу младшего россыпью проглядывают замечательные веснушки, которые спускаются даже на шею, что особенно заметно на солнце, когда младший невзначай наклоняет голову, чтобы размяться. – Минхи-я? – Чонмо несмело зовёт, когда подходит к самой дальней скамейке на школьном дворе, которая почти скрыта в тени от едва распустившейся сирени. Младший поднимает свой тяжелый взгляд, и Гу уже мысленно корит себя за то, что выбрал именно этот момент; вряд ли Кан сейчас в настроении разговаривать. Тем не менее старший старается ободряюще улыбнуться, чтобы протянуть диск в пластиковой коробке с нарисованными от руки цветами на крышке. – Я тут недавно кое-что записал, мне бы хотелось дать тебе послушать, думаю, тебе могло бы понравиться… Смотря то на диск, то на неловкую улыбку старшего, Минхи чуть приподнимает уголки губ и принимает небольшой подарок двумя руками, чуть привстав со скамейки в знак уважения. Что-что, а Чонмо грубить не хочется, да и не нужно, он не сделал ничего плохого, даже наоборот. – Спасибо, Чонмо-хён, но ты мне мог бы просто переслать файлы или попросить флешку, чтобы скинуть их… – Кану приходится встать перед старшим, чтобы поклониться в благодарность, потупив взгляд на обложку и рассматривая нарисованные цветы совершенно разных оттенков, кажется, восковых карандашей. Минхи уже забыл, когда в последний раз ему кто-то делал подарки, даже на день рождения он получал одно сплошное ничего. – Я еще хотел сказать тебе, Минхи-я, – Чонмо хмурит высветленные брови, будто снова жалея о своём решении завести этот разговор, - я всегда рядом, ладно? Помни это, пожалуйста. – Гу слегка улыбается, подняв взгляд и внезапно наткнувшись на растерянный взгляд Минхи, полный недоумения. Кан на самом деле теряется и не знает, что ответить: не часто к нему подходит сам Гу Чонмо и говорит такие теплые слова. Да что уж там, такие тёплые слова младший вообще не слышал уже очень давно. Видимо, именно поэтому Минхи теряется и молча опускает взгляд куда-то на пыльные носки своих ботинок, пиная одним из них камешек, из-за чего Чомно жмурится буквально на секунду, пока младший не видит, трясет головой, от чего атласные ленты немного колышутся на полях соломенной шляпы, и снова улыбается, начиная тараторить немного беспокойно: – Ну что ж, мне пора! Надеюсь, ты расскажешь, как тебе диск, хотя можешь даже не слушать его и просто поставить куда-нибудь на полку или даже спрятать… – Спасибо, хён. Я обязательно послушаю его, правда. – Минхи старается не показывать эмоции, которые то и дело норовят выскользнуть из-под мрачной завесы, и лишь улыбается уголком губ, осторожно рассматривая Чонмо, пока тот не убегает под немного сомнительным предлогом в необходимости полить цветы в ботаническом саду и высаживать новые ростки какого-то необычного цветка, название которого помнит только Гу. Дома никого, и Минхи в душе радуется этому чуть ли не так же сильно, как диску с карандашными цветами. Даже не сняв свою гранжевую кожанку, а только разувшись, Кан мчит к старому проигрывателю, покрывшемуся приличным слоем пыли, от которой тот чихает пару раз, пока пытается разобраться с потертыми от времени кнопками. Как только переливающийся бензиновыми разводами диск оказывается на дисководе, тот, кряхтя, проглатывает его, а после нажатия нескольких кнопок до ушей Минхи доносится легкое потрескивание диктофона и, наконец-то, красивый гитарный легкий бой. И сразу же перебор. Минхи узнает эту мелодию с первого аккорда, и поэтому оседает на пол прямо перед проигрывателем, будто забывая обо всем. Единственное, чего ему сейчас действительно хочется, - это раствориться в этих гитарных аккордах, ввести их себе под кожу, внутривенно. Кан, закрывая глаза, лишь представляет аккуратные пальцы Чонмо на его гитаре, которая тоже увешана разноцветными лентами. Вот Чонмо оттягивает и отпускает пятую струну вниз, затем задевает медиатором четвёртую, третью, снова четвертую. Меняет аккорд и снова пятая, четвертая, третья, четвертая. Раз за разом, аккорд за аккордом. Минхи настолько пропадает в этих гитарных аккордах, что вздрагивает, когда из шипящих колонок доносится голос старшего. – “All we ever wanted was everything”, – тихо поёт Гу, а в голове у Кана лишь вздувшаяся от напряжения венка на шее старшего и его закрытые глаза с дрожащими ресницами. Младший слушает запись несколько раз, что-то около десяти, он не обращает внимания. Тихо шепчет знакомые до боли слова, вторя Чонмо и все так же сидит посреди комнаты с закрытыми глазами. Песня для Чонмо тёмная и по тексту, и по мелодии, и Минхи остается лишь только догадываться, где он нашёл её, потому что Кан никогда не упоминал даже название группы, не говоря уже об этой песне, которую младший считал своей любимой. Он медленно и нехотя открывает глаза, потому что понимает, что рядом не окажется самого исполнителя кавера, но в его голове возникает пункт, следуя которому, Минхи обязательно должен узнать, откуда же Чонмо узнал об этой песне и почему он решил, что именно она понравится младшему. Но это позже. А пока Кан лишь выуживает диск осторожно, словно он хрустальный, из старого проигрывателя, и ставит его на полку в комнате, рядом с пустой сувенирной бутылкой шартреза с самостоятельно нарисованными подтеками крови на горлышке, мягко улыбаясь первый раз за долгое время.