Raubtier

       — Катрин-Катрин, — Гюнтер расплывается в улыбке, как будто все эти годы только и делал, что ждал встречи. — Почему же ты молчишь? Неужели ты не рада нашей встрече?        О, Кате есть, что сказать. Будь её воля, она бы такое сказала, что у любого иностранца уши в трубочку свернулись и отпали бы. Но кляп слегка мешал этой мечте осуществиться.        — Скучала по мне? — Шмидт слегка приподнимает брови. Ответ очевиден. — А по Алексу?        Гюнтер с интересом смотрит, как она пытается развязать верёвки. Но что она может сделать? Сейчас Катрин в его власти.        — Надо признаться, не ожидал увидеть тебя здесь. Ну, что ж, то, что ты — «лесная ведьма», даже интереснее.        Снова прошёлся перед ней, потом присел рядом. Прикоснулся к щеке девушки.        — Знаешь, ты изменилась, — она с яростью подалась назад, подальше от его ладони. Гюнтер улыбнулся. — А характер всё тот же. Всё такая же боевая.        Шмидт откинулся назад, спиной опёрся на стену.        — Я тебя не сразу узнал. А когда понял, что это действительно ты, — чуть не расхохотался. Конечно, кем бы ты ещё стала после того лета. Я уверен, что стрельба Алекса тебя впечатлила.        Если бы Родионова умела испепелять взглядом, от него давно бы уже ничего не осталось. Но ей это не под силу, и бояться Гюнтеру нечего. Желая хоть что-то ощутить на себе, он развязал верёвку. Теперь она может сказать всё, что думает.        — Сволочь! Фашист! Дрянь немецкая! — Катя точно кобра: что ни слово — яд.        — Кричи, кричи, — Шмидт зевает, прикрывая рот ладонью. — Тут тебя не услышат. А чем быстрее сядет твой голос, тем дольше я смогу говорить, никем не перебиваемый.        Резонно. Родионова и сама поняла, что остаться без голоса будет не лучшим вариантом, а потому перешла на шипение.        — Урод. Чтоб ты сдох. Как тебя только земля носит…        — Интересно, а с чего всё должно быть иначе? — Гюнтер притворно удивляется. — Из-за того, что я убил твою подружку? Ну не расстраивайся. Снайпера из такой точно не вышло бы. Глупышка сама полезла в пекло, за что и поплатилась.        — Замолчи! Ты слышишь?!        Гюнтер смеётся: надрывно, зло.        — Не то что? — Шмидт прищуривает глаза. — Саше пожалуешься? «Злой Гюнтер меня обижает!»? — мужчина качает головой. — Алекса здесь нет. Он тебя не защитит.        — Ты монстр, — девушка плачет, в глазах у неё уже туманная дымка от слёз. — Ты чудовище…        Он вдруг резко поворачивается и нависает над ней, прижимая к земле.        — Что же ты замолчала? — а она смотрит на него большими глазами своими красивыми, не отвечает. — Ну, давай, скажи, что я зверь.        Молчит. Только смотрит на него.        — Ты ведь знала… Ты давно всё знала… — Гюнтер говорит, не может остановтиться. — Ты всё видела. Все взгляды. Я каждый день, каждый божий день от тебя глаз не отводил. Почему он? Ответь, почему он?        Он слегка прикладывает её о землю. Это меньше, чем вполсилы. Просто нужно, чтобы она сказала хоть что-то. Гюнтер успокаивает бешеное дыхание.        — Знаешь, всегда думал, что в нём такого, чего нет у меня? — Гюнтер хмыкает. — Там, во Франции, девушки вились вокруг нас толпой. А мне ни одна не нужна была. А каждый день всё равно пытался забыться. Алексу проще было — он-то знал, что любовь у него взаимна… — лицо мужчины прорезала гримаса ненависти. — А ты нами обоими крутила. Обоих забрала. Обоих мучила. Одного наградила, а другого, как игрушку старую, оставила.        Гюнтер внезапно резко наклоняется к ней, почти соприкасаясь носами.        — Он тебя не спасёт.        Шмидт впивается Кате в губы, солёные от недавних слёз. Грубо, резко, на грани боли. По-настоящему. Со всей своей больной любовью к ней. Чтобы стереть чужие следы и отпечатки рук и заменить их своими. Накрывает её губы своими, чтобы почувствовать, какая у неё мягкая кожа. Чтобы увидеть её так близко. Чтобы дотронуться до неё на своих правах, правах победителя. Чтобы не чувствовать её больше где-то внутри себя, около сердца.