"Жить без тебя невозможно..."

      Этим утром подполковник Муравьев был извещен о том, что в течение нескольких часов ему необходимо отбыть из Петербурга. Отъезд из Северной столицы был неожиданным известием, но служебный долг велел без раздумий отправляться в военное поселение в Могилевскую губернию.       Сергей Иванович, вышагивая по комнате в распахнутом сюртуке, велел своему денщику Евсею немедленно начинать сборы.       - С собой возьму только самое необходимое, – произнес подполковник, будучи уверенным, что Евсей в точности исполнит его поручение. – Экипаж не закладывать! Вели оседлать Василия!       - Сергей Иванович, ещё письмо! – подоспевший Евсей протянул подполковнику письмо. – Доставили только что и велели передать до отъезда.       Теперь Муравьев держал в одной руке служебную записку, а в другой письмо, в котором не был указан отправитель.       Отложив бумаги на край секретера, окинул взглядом его содержимое: коробочки, чернильницы, ручки, ножички для вскрытия писем, печати, лупы. Все эти письменные принадлежности были расставлены на небольших полочках над откидной крышкой для письма.       Вернувшись к завтраку, наполнил чашку густым напитком из серебряного кофейника. Мысли его занимала предстоящая дорога. Сосредоточиться мешал Евсей, который занимался сбором вещей. Он суетился поблизости, изливая себе же под нос беспокойства о том, что аппетит у Сергея Ивановича стал совсем неважный, что слегка подслащенная горечь в чашке не может быть завтраком для молодого мужчины, что нетронутая в тарелке каша вызовет лишь гнев Всевышнего, что невозможно «Ваську гонять» по блаженной прихоти, и ворот шелковой рубашки надобно держать застёгнутым.       - Евсей! Прекрати! – слегка раздраженно произнес подполковник, переводя взгляд с документа об отбытии, лежавшего на краю секретера, на письмо от тайного отправителя, которое слегка сминал пальцами, но все еще оставлял нераспечатанным.       Сергей Иванович предположил, что письмо могло быть отправлено знакомой ему юной особой и если бы это соответствовало действительности, то уже сейчас он ощутил на своих пальцах пряный запах ее парфюма, который до сих пор оставался на его белоснежных перчатках, и Евсею не удавалось вытравить «дурно пахнущие букеты мамзелей».       Прелестная мадемуазель обязательно предпочла сохранить секретную переписку в небольшом футляре.       Бумага хранила запах чернил.       Сергей Иванович решил прочесть письмо. Он сломал сургуч и направился к окну, пробегая по первым строчкам послания. Прозрачная поверхность стекла, словно зеркало, отражала невозмутимое лицо Сергея Ивановича, которое с каждым прочитанным словом становилось более серьезным, и взгляд его болотно-зеленых глаз выражал глубокую озадаченность. Коснувшись пальцами лба, Сергей Иванович взъерошил темные волосы.       Письмо-откровение, письмо-признание, письмо-вина, письмо-требование. Несносное, эгоистичное, вздорное дитя, жаждало любви, заботы и ласки!       Ах, наивное создание!       Сергей Иванович вдруг впервые почувствовал что-то похожее на оторопь от той откровенности, заполнявшей каждое междустрочие послания. Откровенность, что кажется предательски лживой попыткой освободиться от переживаний для одного и награда с тяжким грузом ответственности для другого. Письмо, наполненное красноречивыми признаниями, призвано навсегда отдалить две родственные души.       Сергей Иванович хотел оставить письмо в верхнем ящике секретера, но не стал делать этого. Решил, что лучше всего будет поместить свернутый лист бумаги на самое дно шкатулки, в которой подполковник хранил важные бумаги. Определяя место хранения, он не выпускал письмо из рук и даже прижал к своим губам, словно «непроходящее хмельное состояние», о котором говорилось в письме, возможно было почувствовать только лишь прикоснувшись к бумаге.       Напоследок раскрыв письмо, Сергей Иванович ощутил всей поверхностью кожи непонятно откуда закравшийся страх, словно в его руках был не лист бумаги, а пушечный снаряд. Вновь пробежал взглядом по уже знакомым строкам, с еще большим вниманием вчитываясь в каждое слово. Некоторые подробности, о которых упоминалось в письме, наводили на мысль о том, кто его написал.       Что послужило причиной для появления этого письма? Неужели Сергей Иванович смог увлечь и сделаться предметом обожания? Правильно ли Сергей Иванович понял все, о чем поведал ему отправитель? Чем можно ответить на пылкое признание? Прибыть на место и в ответном послании обратиться с просьбой объясниться?       Оставаться в Петербурге не было никакой возможности. Ответить просто запиской Сергей Иванович не мог, но и молчание могло быть расценено как проявление трусости. Этого Сергей Иванович не позволял даже в мыслях. Признания, изложенные в письме, требовали разъяснений, но лишь в душевной беседе возможно было понять в какой момент внутренний мир автора начал переворачиваться.       Длительное расстояние, небольшие остановки, только чтобы немного отдохнуть и перевести дух. Скача галопом сможет встряхнуться, не допускать лишних мыслей, не делать поспешных выводов, не рвать дружеских отношений.       Василий, его верный конь, поможет преодолеть долгий путь.       «Vivre sans vous est impossible…»       Как теперь смириться с новым положением дел?       Это было одинаково трудно сделать и трепещущему сердцу, что отважилось на столь дерзкий по своей смелости поступок. Попытки перебороть непроходящее хмельное состояние оказывались тщетными. Довериться предмету своего восхищения и бесконечного обожания не представлялось возможным. Оставалось лишь написать письмо, чтобы избежать «неудобных» моментов. Неумение сдержать свои низменные порывы, прячущиеся под прикрытием благородных помышлений, давно норовило надолго впечататься в чуть шероховатую светлую поверхность бумаги.       В начищенной до блеска поверхности стола, отражались тускловатые огоньки догорающих свечей. Вокруг письменного стола на паркетном полу уже скопилось приличное множество скомканных бумажных листков. Острое перо то и дело погружалось в чернильницу, но очередной лист бумаги оставался девственно-чистым.       Может необходимо принять важную позу, полную задумчивости, словно мысли только выжидают удобного момента, чтобы быть явленными миру. Глупости и не более того!       Найти в себе остатки смелости, побороть малодушие! Решиться на откровенность так отчаянно, словно если не сделать этого, голова в одну секунду будет отсечена и полетит в кромешную тьму.       Задумчивость приводит к тому, что уже тупой конец пера выстукивает по поверхности стола затейливый марш, а темные чернильные кляксы появляются и на листке бумаги, и на белоснежных перчатках.