Camera Obscura

Шота смотрит, как Яги хмурится на черновой вариант курса. Ему весело, и он не собирается это скрывать. — Ты и правда ничего не знаешь о возрастных ограничениях. — Здесь написано, что это для подростков, — говорит Яги. Между его бровями образуется глубокая вертикальная морщинка. Шота читает через его плечо и отваживается положить на него руку. Оно тёплое и широкое, но костлявое как вешалка. Должно быть, учитывая навыки Яги, признаки инфаркта, инсульта и стресса кажутся ему оскорбительно лёгкими. — Они и есть подростки, — прямо говорит Шота, не став смягчать. Такому как Яги это не нужно. Тот трясёт головой. — В их возрасте я... — он хмурится. — Вообще-то, я не помню. — Ты не помнишь, каково быть ребёнком, но собираешься их учить? — подстрекает он, впрочем, осторожно. Лезть к Яги — всё равно что нырять в водоворот. Не увидь он их с Тсукаучи взаимодействие прошлой ночью, он бы никогда не подумал, что Яги вообще можно поддразнивать. — Прими помощь, когда её свободно предлагают. — Так ты помощь предлагал, — сухо. — Я и не понял. — Предлагаю, да, — говорит Шота и осматривает его. — Ты вообще тот курс смотрел? — Мне это было не нужно, — отвечает Яги, что значит «нет». Шота прикидывает, как может выглядеть для Яги ностальгия. Вдруг он посмотрит на всю эту кровь, смерть и сломанные кости, нежно улыбнётся прямо перед учениками и со смехом примется рассказывать им о болевом шоке? Хочет ли Шота так рисковать? Нет. Нет, совершенно не хочет. Способность Яги сохранять улыбку в любой ситуации давно стала его визитной карточкой. — Нельзя обучать курсу, который ты даже не видел. Посмотри со мной. Хотя бы первые пару модулей. Пусть лучше Шота будет это выслушивать. Лучше Шота, чем дети. Яги пожимает плечами и открывает свёрнутую вкладку с электронным журналом. — Я ещё с этим не закончил. — Сделай перерыв, — говорит Шота. Нельзя позволить ученикам увидеть его таким. Нельзя. Он не хочет, чтобы они узнали эту сторону Яги. Она ужасающая и слишком личная, и Шота хочет защитить их. Они не поймут пустоту внутри него. Шота сам с трудом понимает. Вопрос приходит ему в голову только потому, что они посмотрели меньше половины первого видео, а Шоте уже пришлось дважды выйти из комнаты, чтобы умерить злость. Так себе перерыв вышел. В ответ на вопросы о каждом человеке, которого он держал на руках и спасал, Яги небрежно говорит: «Я не знаю». Яги так долго позволял им считать Всемогущего хорошим, добрым, справедливым и щедрым, и сейчас Шоту от всего этого тошнит. — Почему отснято так много материала? Яги скрещивает ноги и чешет лодыжку, моргая медленно, как довольный котяра. Ему нравиться солнечный свет, Шота уже заметил. Тёплый чай, сиденья у окна, постепенно раскрывающиеся бутоны цветов. На улице он часто садится на колени, трогает траву, зарывается пальцами в землю, просто потому что хочет и может. Маленькие радости. Почему такой человек всё ещё способен иметь их? Разве он не знает, что это сбивает с толку, что его очень нелегко терпеть, когда Шота хранит в памяти хруст собственного черепа о бетон и одновременно — травяные пятна на его пальцах, нежность того поцелуя на кладбище? Пора прекращать, иначе ему опять придётся делать перерыв. — Закон о надзоре, — отвечает Яги и замечает его удивление. — Ты о нём не знаешь? — Очевидно, — говорит Шота, уже открывая поисковик. Яги хмыкает и немного двигается, подставляя лицо солнечным лучам. — Постоянно забываю, что ты тогда ещё не работал. До Исцеляющей Девочки главным медицинским героем был Скальпель. На него подали много исков за... хм-м-м, — он задумчиво щурится, — фаворитизм. Шота сглатывает, отстраняется от компьютера и слабо сжимает руки в кулаки. — Медперсонал даёт клятву относиться ко всем пациентам одинаково, — это он точно знает. Незу говорил, что Яги давал такую же при приёме на работу. — Но не герои, — говорит Яги и смеётся. — Точнее, раньше не давали, ха! — Так, закон о надзоре, — напоминает Шота. Дело в том, что все видео сняты в Full HD-качестве. Абсолютно все — гипер-детализированные записи с дрона. И Исцеляющая Девочка, и Яги, и все остальные, кто появлялся в видео, обращались с камерой как со старым знакомым. Жестами подзывали её, кивали, говорили с ней так, будто хорошо знали находящегося по ту сторону. Но углы съёмки были просто невероятными. Как и подобная устойчивость посреди хаоса. Дрона контролировал человек. — За тобой наблюдали, — говорит Шота. — Всегда? — Не совсем за мной, — отвечает Яги. — Но Исцеляющая Девочка могла получить лицензию только на таких условиях. Она и другие, вроде Тринадцать. Таких как они нельзя включать в общие геройские рейтинги. Вдруг захочется избавиться от соперников, хм-м? — Но ты... — Шота видит ухмылку Яги и замолкает. А. — Ты боевого типа. — Да, именно. Я никогда не получал медицинскую лицензию, — Яги подкатывается ближе к столам. — Не без причины! Куда бы она ни пошла, за ней всегда следуют камеры. Это обязательно. Не меньше двух ракурсов съёмки, один из них — дальний план. Все записи просматриваются, подшиваются в дело и хранятся тридцать лет. Шота мысленно связывает новую информацию с воспоминаниями о старых делах. — Столько составляет срок исковой давности за убийство. — Я же сказал, было много исков! — с неуместным весельем говорит Яги. Шота сглатывает, чувствуя, как язык прилипает к нёбу. — Того предыдущего героя обвиняли в убийстве? — Ну, в преступном бездействии. Такой скандал был, — говорит Яги. — Он мне нравился, — он прикрывает ладонью улыбку, но всё равно видно его прищуренные глаза. У Шоты в животе всё сворачивается. — Значит, Исцеляющая Девочка, — он пытается понять, — всегда находится под наблюдением, чтобы убедиться, что она не... убивает своих пациентов? — Или не «причиняет излишнюю боль и страдания на основании а) обвинений, б) поведения или в) законного статуса, — декламирует Яги, озвучивая даже скобки. — Не то чтобы эти записи действительно просматривают. Но они есть, если вдруг семья или Комиссия захотят взглянуть. Пустая трата усилий, как по мне. Шота очень, очень серьёзно думает о Незу. Не то чтобы он раньше не думал. Но он думает о Незу и о его возможных планах. Насчёт юридических последствий, насчёт учеников и учителей, когда они узнают. Что... Он тянется к клавиатуре, краем глаза замечая, что Яги уже потерял интерес и опять смотрит в окно, замерев словно колоритная вешалка для ужасов и острых теней. Да, это есть в контракте Шоты, в секции, посвященной медицинскому обслуживанию. «Все медицинские вмешательства, произведённые с участием причуд сотрудников Юэй на территории Юэй, будут зафиксированы на видео и могут быть просмотрены ГКОБ в рамках исполнения обязанностей по защите населения». Та же самая строчка есть в разделе о безопасности: «Любые использования причуд сотрудниками Юэй в рамках рабочих обязанностей будут зафиксированы на видео и могут быть просмотрены ГКОБ в рамках исполнения обязанностей по защите населения». Оно было там с самого начала. Шота даже помнит, как читал эти строчки. Он помнит, как посчитал их справедливыми, с учётом законов об использовании причуд. Он хотел быть хорошим учителем, и какая разница, если за ним будут наблюдать? Он знал себя. Доверял себе. Больше он об этом не думал. Но Исцеляющая Девочка... Он размышляет о ней. О том, как близко она общается с Незу. О том, что за Незу, за его интеллектуальной причудой тоже наблюдают. Он видел, как Незу кланяется Комиссии с вежливостью, которую больше ни перед кем не проявляет. Шота размышляет, и размышляет, и поворачивается к Яги, чувствуя ком в горле, пульсацию в скуле и холод в кончиках пальцев. — Но ты причиняешь излишнюю боль, — говорит он. — Я видел. — Потом всегда всё лечу, — тут же отзывается Яги. — Я бы не стал делать что-то, что не смог бы потом исправить. Шота думает о его твёрдых, уверенных руках. О том, как на видео он сломал человеку ногу, просто чтобы показать, как не надо делать. Как легко они всё исправили, будто ничего и не было. — Ты не смог до конца вылечить руку Мидории. Яги поджимает и без того тонкие губы. — Я в курсе, спасибо. Он теряет все очки, которые заработал вчера с Тсукаучи, или, может, ничего не теряет, а просто выбешивает Яги, рассчитывая на его терпение и самоконтроль. В любом случае, это неприятное чувство. — Я не ожидал, что все мои травмы будут записываться, — он опять пролистал контракт в поиске этих строчек. — Но знал, что они будут следить. Камеры никак не спрятаны. Коридоры и кабинеты находятся под наблюдением, его уроки записываются и архивируются. Это неотъемлемая часть учебного процесса, чтобы ученики на больничном могли посещать занятия дистанционно, чтобы пересматривать лекции и практические занятия. Надзор — лишь одна из причин. В будущем герои смогут посмотреть эти записи, чтобы понять причины своих проблем. Не то чтобы он не знал. Он ведь тоже этим пользовался. Но всё воспринимается совсем по-другому, когда наблюдают не за ним, а за единственным сотрудником школы, который никогда бы не причинил ему вреда. Сейчас воспоминания о том, как он сидел полуголый на койке, а она чмокала его в плечо, чтобы исцелить, выглядят иначе. Минимум два ракурса? От такой пристальной слежки по спине бежит холодок. — Тот герой, Скальпель... наверное, многих перепугал, — говорит Шота и закрывает контракт, пока желание пойти к Незу и вытрясти из него объяснения не стало непреодолимым. Яги издаёт смешок. — Это было ещё до меня, вообще-то. Изначально — и сейчас я прозвучу как старик — изначально Комиссия была всего лишь отделом департамента здравоохранения и отвечала за... тогда они занимались помощью гражданскому населению. Шота слышал об этом. — Было много напряжения между героями и вигилантами. — Не в том смысле, о котором ты думаешь, — с весельем. — Вместо официальной лицензии просто приносили клятву стараться изо всех сил, и если ты лажал не слишком сильно, за тебя выплачивали залог. Коротенький контракт, пенсия, если доживёшь. Хотя никто и не доживал. Пожалуй, тех героев стоило бы пожалеть. — Пожалеть, — медленно повторяет Шота. — Мгм. Но Скальпеля никто не жалел. Он был слишком силён, слишком необходим тогда. Те, кто работал со Скальпелем наедине, всегда выживали. Если был кто-то ещё, ну, как повезёт. Но он оставлял напоследок тех, кто вредил ему или его друзьям. Какой позор для правительства, — он поднимает брови. Шота выходит из полноэкранного режима — видео застывает на кадре, где Яги в перчатках поливает водой чью-то рану на спине — и молча ищет статьи. Яги, широко зевнув, занимает себя журналом, а Шота читает статью о тогда-ещё-новом законопроекте, предлагающем процесс получения геройской лицензии, невероятно похожий на сегодняшний — контролируемый, категоризованный, с ясными обязанностями и правами, с постоянными отчётами и наблюдением. Автор по имени Шимура Хана заканчивает статью этим: «Моя собственная дочь — герой. Эта система нужна, чтобы никто не посмел ассоциировать её со Скальпелем и подобными ему. Она стала героем, чтобы защищать людей, а не вредить им. Давайте заставим всех героев соответствовать этому стандарту. Если они не могут — пускай. Они не заслуживают называть себя героями». Шота откидывается назад и выдыхает. Эта полемика переходит из года в год. Он может представить, в каком состоянии она писала эту статью — беспокойство, ярость, безжалостное желание защитить жизнь и репутацию дочери. Почти ничем не отличается от писем родителей, упрекающих его в неспособности защитить их детей. Можно и спросить. Яги давно завяз во всём этом по уши, он знает все имена, даже настолько безвестные, что никто, кроме него, не помнит, где находятся их могилы. — Ты её знал? Яги подаётся вперёд, закидывая руку на спинку кресла Шоты. — Мать моей наставницы, — он улыбается. — Она меня ненавидела. Если наставнице нужен был ребёнок, почему она бросила своего? Конечно, Все-За-Одного до неё добрался. После этого наставница взялась за меня всерьёз. Шота внимательно смотрит на него. — Она потеряла мать и справлялась со скорбью, тренируя тебя? — Ну, — колеблется Яги, — я потерял наставницу и справился с этим, тренируясь с её напарником. Можно сказать, это семейное. — Это не здорово, — говорит Шота, в последний момент подавляя «даже для тебя». — Сколько тебе было? — Четырнадцать вроде, — отвечает Яги, и его взгляд становится острым. — Не надо меня жалеть. Шота мотает головой: — Я и не жалею. Яги вырывает его из размышлений, откидываясь на спинку кресла. Его свисающие с подлокотников кисти похожи на ковши экскаватора. — Если это действительно так, Айзава-сенсей, можете довести дело до конца, — он криво усмехается. — Ты о чём? — Об этом курсе, конечно, — он лениво машет рукой в сторону компьютера. — Незу и Чиё ты уже убедил. Спросил учеников, — он на секунду поднимает брови. — Скоро спросишь их родителей. Спросил Снайпа и всех остальных. Но не меня. Происходящее отдаёт какой-то нереальностью. Разумеется, спросил. Конечно, спросил. Это же Яги — половина смысла в том, что он должен преподавать этот сложный курс совместно с Шотой. Он... должен был. Нет, не спросил. Вздох Яги очень слабый, одно из немногих внешних проявлений отсутствующего лёгкого. — Мне продолжить соглашаться, или ты хотя бы попытаешься меня убедить? Голос у него мягкий, но взгляд похож на удар плетью — такой же резкий и тяжёлый, и, что хуже всего, он, вообще-то, прав. — Я могу показать документы, — говорит Шота. — Я составил предложение... — Нет, — перебивает Яги. Он очень высокий и очень тощий, а ещё он преграждает путь к двери, к компьютеру, к тревожной кнопке под столом. — Мне не интересно, что ты написал для Незу, — он наклоняет голову набок, на его лицо падает тень, но глаза выделяются неестественно яркими пятнами. — Убеди меня. Шота сглатывает и метафорически собирает яйца в кулак. — Ситуация в стране стремительно ухудшается. Даже если ты не согласен с тем, что несёшь ответственность за них как герой, это твоя обязанность как учителя — подготовить их к реальной жизни. Злодеи осмелели. Они готовы подставить под удар детей... — Так было всегда, — влезает Яги. Чёрные крестики на щеках, вспоминает Шота слова Исцеляющей Девочки и подавляет уже застарелый, переработанный ужас. — Знаю. Но не так. — Точно так же, — он поднимает подбородок, опускает ресницы. — Убедите этого больного старика помочь вам, Айзава-сенсей. Если вам действительно нужно моё сотрудничество, а не простое присутствие рядом, — несмотря на то, что уголки его губ опущены вниз, создаётся впечатление, что он вот-вот улыбнётся. Шота последовательно осознаёт шесть вещей: 1. Он планирует заставить Яги переживать самые ужасные моменты его карьеры на протяжении всего скорее-всего-последнего года его жизни. 2. Эти планы он составил без разрешения Яги, ничего ему не сообщив. 3. Он спросил всех вокруг Яги, либо прямо перед ним, либо с его ведома, но не самого Яги. 4. Из первых трёх пунктов можно предположить, что Шота намерен добиться его согласия манипулированием, шантажом и угрозами, предварительно лишив поддержки. 5. Яги был с ним очень, очень, просто охуительно терпеливым. 6. Если Яги откажется просто из чувства мести, Шота сможет винить в этом только самого себя. — Извини, — говорит Шота. — Нужно было спросить тебя первым. — Это было бы логично, да, — бесстрастно отвечает Яги. Его лицо тоже ничего не выражает, но Шота всё равно улавливает во взгляде острый упрёк. Он старается принять его с честью. — Я должен был спросить тебя первым, — повторяет он, — и спрошу. Что ты думаешь о том, чтобы дать этот курс ученикам? — Мне это не нравится. Шота замирает. — Не нравится, — озадаченно повторяет он. Яги собирает чужие мнения словно настоящий коллекционер, но свои собственные предпочтения озвучивает крайне редко. Яги трясёт головой. — Мне всегда говорили, что несовершеннолетние не могут работать героями. Всегда! Мне говорили, что это правило нельзя нарушать, что так делают только злодеи. Но потом появилась геройская практика. Я был против, но её всё равно ввели. Теперь ты составляешь этот курс. Разве это не то же самое? — Мы уже говорили об этом, — говорит Шота и, забыв об осторожности, на секунду крепко зажмуривает глаза. — Они должны иметь опыт до выпуска. — Зачем? Разве практику не проходят только второгодки и только в гораздо более безопасных условиях, чем 1-А? И зачем нужно это? — он тычет пальцем в экран с видео. — Разве ты не собираешься травмировать их сильнее, чем, как ты говоришь, это уже делаю я? Самое худшее здесь то, что аргументы Яги не лишены смысла. И всё же... — Я хочу, чтобы они умели оказывать первую помощь, — спорит Шота. С Незу это сработало. — Они должны знать, что делать, когда кто-то пострадает. Когда они сами пострадают. Мы затем и проводит обучение спасению. Практические навыки. Яги не улыбается. — Зачем им эти навыки сейчас? Шота сильно прикусывает язык. — Ты что, совсем не обращаешь внимания на то, что творится вокруг? — Я обращаю внимание на тебя. Худшего собеседника, чем Яги, ещё поискать надо. И не факт, что найдёшь. — Они уже на передовой, Яги-сан. Я лишь могу попытаться сделать так, чтобы они не погибли. Я делаю это не потому, что мне нравится смотреть такое. И не потому, что им понравится. — Я делал всё это не ради развлечения, — ровно говорит Яги. Шота всегда агрессивно реагировал, когда его загоняли в угол. — А зачем? Почему тогда ты без проблем спасал людей, а сейчас отказываешься спасти своих же учеников? — Это было необходимо. Они уже умирали. Эти дети живы и здоровы, им это не нужно. Почему я должен уступать, Айзава? — он выглядит и звучит нетерпеливо. — Я бы никогда не стал посылать детей на передовую... — Нет, только себя... — Потому что я там был, и из всего моего класса сейчас живы только двое, включая меня, — очень прямолинейно говорит Яги. — Мне говорили, что это неправильно. «Мир» — это когда детям не нужно сражаться. «Мир» — это когда дети выживают. Шота проглатывает ком в горле. Он согласен. Это самое ужасное. Шота с ним согласен. Но он никак не может повлиять на ситуацию. — Прости, что я — один из тех, кто предаёт твои идеалы. И прости, что мне приходится просить тебя о большем. Но я прошу. Яги выдыхает. Он вдруг кажется очень старым. — Ты не просишь меня защитить их. — Я думал об этом, — признаётся Шота. — Можешь ли ты что-то сделать, стоит ли оно того. Но, как показывает практика, если они не пойдут на войну, война сама придёт к ним на порог. — Чтобы защищать, — говорит Яги. — Только на таких условиях я соглашусь. Они научаться этому, чтобы защищать. Их больше не будут брать на миссии, как юных Мидорию и Киришиму. Если кто-то захочет, ты скажешь мне и уйдёшь с дороги. Шота ненавидит признавать это: — Без них мы бы не победили Восстановителя. Яги и глазом не поводит. — Мне всё равно. — Не знаю, сработает ли, — говорит он. — Что, если больше героев погибнут? Что, если они сами подвергнут себя опасности? Им на всё плевать, когда их друзьям нужна помощь, и я уже не знаю, как донести до них, что так делать нельзя. Чего ты от меня ждёшь? — Мне всё равно, как ты это сделаешь, — повторяет Яги. Шота пробует снова: — Ты не сможешь бороться со всеми. — Мне всё равно, что, по твоему мнению, я могу и не могу. Таковы мои условия. Шоте приходится заставить себя согласиться на сделку. Но не потому, что он имеет другое мнение. Не потому, что он не хочет считать Яги последним защитником их права на детство. А потому, что внутри Шоты дремлет нервно дрожащий ужас, который просыпается каждый раз, когда они с Яги касаются друг друга. — Хорошо. Я скажу тебе, когда их позовут. Ладонь у Яги тёплая и сухая. — Сойдёт. Ещё кое-что. Шота хочет вырвать руку. Стоит ли? Сможет ли он? Хватка Яги обманчиво слабая. — Что? — Если уж берёмся, сделаем всё как следует, — отвечает Яги. — Не только видео. Они будут учиться на живом примере, смотреть и хорошенько запоминать, и если они расстроятся, разозлятся и слишком быстро вырастут, ты сможешь винить в этом только себя, — жёстко говорит он. По его глазам ничего не прочесть. Его костлявые пальцы браслетом охватывают запястье Шоты. — Это слишком, — срывается он. Яги не ослабляет хватку. Его ногти слегка впиваются в кожу. — Ты ведь не ожидаешь, что я буду использовать кого-то в качестве учебного пособия... — Ты используешь меня. Ты использовал и будешь использовать меня, — он дёргает подбородком в сторону экрана. — Разница только в том, что они смогут сами всё потрогать и понюхать. Они увидят, на что я способен. На что, по твоему мнению, должны быть способны герои. Ты примешь на себя ответственность за их образование, — его голос наполняет мрачное веселье. — Разве ты не этого хотел? Всё его тело цепенеет от ужаса. Сердце бешено колотится под рёбрами. Шота мысленно прикидывает скорость, с которой сможет достать нож из ботинка. — Поэтому Снайп так сильно возражал? Он знал, что ты настоишь на этом? Яги на мгновение прищуривается. — Практика — лучший учитель, Айзава-сенсей. На это он добивался разрешения. От Снайпа, от Незу, от Исцеляющей Девочки, от самого Яги. Всё изначально не должно было ограничиваться только видео. Но даже со всеми своими планами Шота не заглядывал так далеко. А Яги заглянул. Они все заглянули, все ветераны. Они знали, к чему всё идёт. Кто-то должен будет специально получить травму, чтобы его дети — его проблемный класс, его замечательные, добрые дети — могли испачкать руки кровью. Научиться сохранять крепкую хватку на скользких от телесных жидкостях телах, получить прививку из страха и паники в контролируемых условиях. Оно всегда к этому шло. Он сглатывает. Страх режет его горло, от дёсен и вниз простирается дорожка воспалённой боли. — Договорились. Яги улыбается, один раз встряхивает его руку и отпускает. Там, где были его пальцы, кожу щиплет как от горячей воды. — Очень хорошо, Айзава-сенсей.

***

Он постоянно проверяет наличие флэшки в кармане. На ощупь она кажется одновременно маленькой и огромной. Как его кожа после ухода Яги, как его ладонь после того, как Яги её отпустил. В одной руке Шота держит ноутбук, во второй — банку с порошковым горячим шоколадом, пытается ни о чём не думать и стучится. Серолицый Яги, одетый в майку с кровавыми пятнами, открывает дверь и запускает его в квартиру. — Зачем ты здесь? — без тени раздражения спрашивает Яги, забирая у него банку и включая чайник. — Очередная рана? — Нет. Кое-что другое. Это личное. Когда ты оперировал меня после USJ, — говорит Шота, опять нащупывая пальцами флэшку, — я хочу, чтобы ты посмотрел запись вместе со мной и всё мне объяснил. Я всё ещё, — скула пульсирует, глаза совсем сухие, — всё ещё думаю об этом. На самом деле я хотел, чтобы ты посмотрел со мной не видео-курс, а это. Яги хмурится: — Ну, не всё сразу. Операция шла почти десять часов. Он ещё не смотрел на файл. Не смог. Попросил Исцеляющую Девочку скинуть видео ему на флэшку. Десять часов. Они собирали его по частям десять часов. — Ладно, — горло тоже пересохло, — тогда перемотаем те части, где ты не... — Я был главным ассистентом хирурга, — ровно говорит Яги, поворачивая банку к свету, чтобы прочитать инструкцию. Он даже немного втягивает голову в плечи. — Пытаешься преуменьшить мою работу? Что? — Как... но ты же пришёл, когда я... ты ведь уже превысил временной лимит, — минуту он не может подобрать слова. Десять часов, и всё это время Яги проработал вместе с бригадой. — Ты разве не устал? Яги поворачивается достаточно, чтобы Шота смог разобрать раздражение на его лице. — У тебя развилась гематома размером с обеденную тарелку. Это ему предстоит увидеть? Как он почти умирает на столе, снова и снова? Шота оцепенело наливает стакан воды, выпивает его залпом, затем ещё один, а затем Яги протягивает ему кружку с горячим шоколадом. — Давай посмотрим столько, сколько я смогу вынести. И ты мне всё объяснишь. — Я тогда был занят, — говорит Яги, но всё равно выдвигает стул и садится рядом с Шотой, который уже устроился на диване и подключил ноутбук к солнечной батарее на кофейном столике. Важно ли то, что он уже знает квартиру Яги как свою собственную? Что он даже привык к режущему глаза белому цвету? Шота втыкает флэшку. Три файла, каждый на пятьдесят гигов, длительностью по три часа с лишним. В высоком разрешении. Яги не шутил. Шота открывает первый. И сразу же видит своё собственное раскроенное лицо. На первый взгляд всё выглядит не так уж и плохо. Его глаза и нос там, где должны быть, но всё изогнуто под неправильными углами, кое-где обломки костей прорвали кожу, губы растянуты вокруг дыхательной трубки. — Это твоя скуловая дуга, — показывает пальцем Яги. — Посмотрев записи, мы подтвердили наши подозрения — основная сила ударов Ному действительно пришлась на эту сторону. – Не так... — Шота нажимает на паузу. — Ты можешь говорить не так отстранённо? Можешь... как будто объясняешь это Эри? — отчаянно. — Можешь? Яги вздыхает. — На эту щёку пришёлся основной удар, поэтому она так сильно расколота и кость повредила кожу. Так? — Да, — благодарно говорит Шота. — Итак. Кто все эти люди? Он узнаёт Исцеляющую Девочку. Он узнаёт Яги, стоящего над его головой, в шапочке, маске, очках и перчатках. Но остальные люди ему не знакомы. — Исцеляющая Девочка, — он двигается по часовой стрелке, начиная с ног Шоты, — травматолог; сосудистый хирург, специализируется на руках; помощник медсестры, довольно хороший; анестезиолог; глазной хирург, консультировал меня во время сборки твоей глазницы; я; нейрохирург — нас беспокоило состояние мозга; радиолог, чтобы проверять положение костных фрагментов; и эндокринолог, чтобы поддерживать уровень сахара в крови, — Яги пожимает плечами и показывает на человека у дальней стены: — Ещё специалист по глазным причудам в комплект к глазному хирургу. Иногда нужно собирать полную бригаду. — Но ты проделал основную работу, — говорит Шота, изучая застывшую толпу людей, сталкивающихся друг с другом локтями. — Они просто помогали. Яги фыркает. — Исцеляющая Девочка может обходить большинство больничных... — он морщит лоб, — предписаний. Им это никогда не нравилось. Но в случаях, подобных твоему, стандартный протокол не действует. Они здесь для консультации, а не самой операции. — А ты можешь? — Нет, — говорит Яги, запускает видео и ускоряет его в два раза. — Мы начали с головы. Руку оставили на потом, только обеспечили циркуляцию крови. Гематому, конечно, оставили на нейрохирурга, — он отвлечённо смотрит на экран. — Она хорошо справилась. Он не выдержит пять часов этого зрелища. — Давай я ещё ускорю, и если будет что-то интересное, ты нажмёшь на паузу? — Как хочешь. Получив ответ, Шота ускоряет воспроизведение в четыре раза и смотрит, как в него переливают кровь, вынимают трубки и ставят новые, как Яги собирает его голову, а Исцеляющая Девочка чмокает его в ногу. Потом следующее видео. Они промывают раны, перемещают обломки; глазной хирург и причудный специалист встают рядом с Яги. Вместе они начинают работать над глазами. Даже на такой скорости воспроизведения видно, насколько тонкую и кропотливую работу они проводят. — Занятное зрелище пропускаешь, между прочим, — вдруг говорит Яги. Шота тут же нажимает на пробел. — Что? Почему? — Специалист был убеждён, что твою причуду не спасти. Глазной хирург не знал, сможем ли мы спасти зрение. Исцеляющая Девочка и я были уверены, что спасём и то, и другое, — он пожимает плечами. — Им не понравилось, что они ошиблись, но на это ушло три часа. — Ты спас мои глаза, — он подносит руку к лицу и обводит шрам. — Не только причуду, но и глаза. Ты сказал так, что... Нет. Яги никогда в себе не сомневался. Это Исцеляющая Девочка сказала, что он мог потерять и то, и другое. Сказала, что «мальчишка» — Яги — провёл отличную работу. — Я сделал всё, что мог. Этого оказалось достаточно, — говорит Яги. — Плюс Ультра, — отвечает Шота. Яги опять пожимает плечами, ёрзая на стуле. Почему-то он не любит сидеть на диване. Может, ему слишком мягко, или потому что диван предназначен только для гостей, или и то, и другое. — Я мог — и сделал. Возможно, у него просто такой жизненный принцип. — Ты ждёшь того же от других? — с любопытством спрашивает он. Он уже задумывался об этом раньше. — Если они могут — они сделают? — Мне говорили, что это слишком радикально, — через мгновение отвечает Яги. — Если они могут, они, возможно, сделают. Правило большого пальца применительно к человеку. Но к себе он его, очевидно, не применяет. Для Яги, насколько Шота знает, всегда было скорее так: если возможно — осуществи. Никаких оправданий, никаких полумер, никакой надежды на внезапное чудо. Для всего, начиная застрявшей под холодильником резинкой Эри и заканчивая десятичасовой операцией после битвы с Ному и переутомления от использования причуды. Плюс Ультра — ради Шоты. — Не знаю, чего я от этого ожидал, — начинает Шота. — Может, думал, что буду лучше тебя понимать. Буду больше знать о том, что случилось. Но оно было здесь с самого начала, разве нет? Это «правило возможности», эта неумолимая, меняющая мир логика, ставящая знак равенства между возможностью и реальностью. Если можешь — делай. Шота никогда бы не смог соответствовать такому стандарту. Наверное, никто из его знакомых не смог бы. Наверное, даже сам Яги не может. Но если бы кто-то жил по этому принципу каждый день, много лет, собирая богатство и влияние через превращение возможности в реальность, а потом отдал бы всё это миру, следуя тому же принципу, этот цикл достиг бы новых головокружительных высот... Это был бы Яги, разве нет? Это был бы Всемогущий. Яги не обязан был оперировать его. Шота знал это с самого начала. Это не входит в его обязанности. Он не доктор, не хирург и даже не друг Шоты. Ему не платили за это. Их ничего не связывало, ни долг, ни деньги, ни даже взаимные подарки. Он не обязан был, но сделал это, потому что мог. Не было никакой другой причины. Никаких скрытых мотивов. Он просто мог. Шота пьёт горячий шоколад, пытаясь прогнать ком в горле. Было бы легче, если бы он сделал это из-за денег, или славы, или чувства вины, или даже просто чтобы потешить своё эго. Было бы легче, если бы его мотивация была понятна Шоте. Но она основывается на кристально-чистом жизненном принципе. Перед глазами что-то мелькает. Шота поднимает голову и видит руку Яги, держащую пачку салфеток. Он берёт одну и вытирает нос, чувствуя себя идиотом. — Как ты вообще спишь? Если ты делаешь всё, что можешь, как можешь и когда можешь, как ты спишь? — Я не могу работать, когда сплю, — отвечает Яги. — И я не могу работать, когда не сплю, — он хмыкает. — Если это что-то очень срочное, они мне звонят. Если нет — значит, справляются сами. Я не могу делать всё, — он на мгновение задумывается. — Мне говорили, что и не должен. Шота издаёт нечто вроде смешка. — Ты уверен, что правильно это понял? Лицо Яги кажется до странного мягким. Не уязвимым, но открытым. — Всё было бы совсем по другому. Скот, вспоминает Шота. Он выпрямляется и прочищает горло. — Для меня тоже. — Тот человек, чьё имя застряло у тебя в горле? — Знаешь, обычно люди проявляют больше такта, чем ты, — жалуется Шота и тут же сдаётся: — Да, я имел в виду его. Яги растягивает тонкие губы в широкой улыбке. — Я использовал твою логику. Шота выдыхает. Ну что за человек. Человек, который спас его глаза, карьеру, жизнь. Его прямота похожа на прощение за то, что Шота так нагло проигнорировал его желания и свободу выбора. — Его звали Ширакумо. Это случилось, когда мы учились в Юэй. Его придавило зданием. Мог бы ты, если бы там был, мог бы... Прости, — это глупо. Глупо думать о том, что могло бы быть. — Я не должен спрашивать. — Скорее всего, я смог бы что-то сделать, — говорит Яги. В его словах нет жестокости, но от этого не легче. — Не знаю, хватило бы этого или нет. С тобой я тоже не знал, — он указывает на экран. — Нужно было подождать и посмотреть, как отреагирует твой организм. — Но ты был уверен, — говорит Шота. — Иногда нужно быть уверенным в том, над кем работаешь, — говорит Яги. — Так что, конечно, был. Это, должно быть, самый странный и приятный почти-комплимент, что Шота слышал за всю жизнь, и он идеально сочетается с другим самым странным и приятным почти-комплиментом. — Помнишь момент, когда тебе понравился мой череп? Яги насторожённо хмурится. Наверное, кто-то уже сказал ему, что он плохо справляется с размытыми вопросами. — Когда я сказал это или когда подумал? — Второе, — говорит Шота. Даже с видео на паузе думать об этом трудно. Да, операционная выглядит чистой, но они ведь вскрыли его. Он никогда не видел изнутри собственные глаза или нос. — Можешь показать? Яги хмыкает и подаётся вперёд, передвигает бегунок туда-сюда — на экране мелькают рваные кадры с кровью, глазами, мозгом и костью-костью-костью — пока не отодвигается, а потом перематывает ещё на несколько секунд назад. — Здесь. Яги нажимает на пробел; Шота придвигается ближе, делая глоток из кружки и чувствуя на языке приторный осадок нерастворившегося порошка. Судя по изображению, они уже начали изнутри воссоздавать его скулу. Его операция напоминает операцию Мидории с нитками и пинцетами. У стола уже меньше людей, эндокринолог возится с капельницей, Исцеляющая Девочка переместилась к его боку, а за плечами появились двое неизвестных врачей. — Сейчас, — говорит Яги, и Шота жмёт на паузу. Ничего не заметив, он отматывает назад и замедляет воспроизведение. Вот оно — Яги слегка склоняет голову набок и гладит большим пальцем его только что зашитую щёку. Одно-единственное медленное, совершенно ненужное прикосновение, от внешнего уголка глаза до носа. Медленное, плавное и задумчивое. Он даже не знает, что должен чувствовать. — Сейчас он всё ещё чудесный? Он... или только когда вскрытый? — Да, — говорит Яги. — Всё ещё чудесный. От его пристального взгляда горят щёки. — Давай просто... мне интересно, как ты это сделал. Значит, сначала ты собрал нос, а потом перешёл на бока? — Сначала то, что больше всего угрожает жизни, затем самое сложное, затем самое хрупкое, затем наименее требовательное, таков порядок. Да. Это очень... — То есть, эта часть самая хрупкая? Яги внимательно смотрит на самого себя за работой, ускоренного в четыре раза. — Я не хотел, чтобы из-за Шигараки ты потерял ещё больше, чем уже есть, а эти артерии... — он вздыхает. — сложные. На плечах тоже. — Я не всё помню о USJ, — говорит Шота, смотря, как Яги нависает над ним, копаясь инструментами в его лице. — Я помню... — битву, злодеев, отчаяние. Страх. Горячий липкий ужас. Извинение и обещание. В детстве у него был плюшевый Всемогущий в половину его роста, который говорил «Я здесь!», если нажать ему на руку. После смерти Ширакумо он съездил домой на неделю. Нашёл ту игрушку в коробке с личными вещами под кроватью в комнате, что когда-то была его, а теперь предназначалась для гостей. Мама постирала её, и он смотрел, как она сушилась на солнце, а когда высохла, он прижал её к груди, осел на землю и долго не двигался. Мама принесла ему ужин на подносе и села рядом, с огромным коктейлем в руках. Она ненавидела говорить на серьёзные темы без алкоголя — одна из тех привычек, которые Шота перенял от неё, но не хотел признавать этого. Чтобы потом можно было списать всю сентиментальность на алкоголь. В ту ночь он долго плакал и наговорил много всего, что, к счастью, она на утро забыла. Что он помнит о USJ? Шота помнит, как проснулся в темноте, на чём-то мягком, как рядом что-то пищало, а потом он выписался и говорил со Всемогущим. Его голос, его тело, звон в ушах и набат в голове: хорошо, всё хорошо, я в безопасности. Проблема в том, что это чувство до сих пор не исчезло. Оно и сейчас здесь. Даже после того, как он смотрел на свою операцию. Даже после того, как Яги рассуждал о завоевании страны ценой крови и боли Эри. Даже после того, как Яги опоздал в USJ — из-за Незу, напоминает он себе. Он был не виноват, отработал с лихвой и... Чем больше он узнаёт, тем сложнее всё становится. Когда Всемогущий записал для детских игрушек своё обещание «Я здесь!», он говорил правду. Всё оказалось так просто, что чувства Шоты сменили вектор на прямо противоположный и рухнули куда-то вниз. Как бы сильно Яги ни пугал Шоту, он всегда сдерживал своё обещание. Всё ещё сдерживает. Шота допивает шоколад и выпрямляется. Яги не смотрит в открытую, но Шота ощущает на себе его внимание. — Просто думал о USJ. Отвлёкся. — Добавки? — указывает Яги на его опустевшую кружку, совершенно не осознавая, что уже на регулярной основе переворачивает весь мир Шоты с ног на голову. Шота отдаёт кружку. — Я сказал тебе спасибо за USJ? За всё это? — он кивает на экран. Яги поднимается на ноги. Он наклоняет голову набок, высоченный и тощий и какой-то непривычно для него незаметный. Сейчас его можно принять за лампу, а не за человека. — Сказал. — Да? — наверное, он был пьян. — Я был пьян? — Да, — говорит Яги. — Не нужно было напиваться ради этого, — немного резко. — Можно было вообще не благодарить. — Я знаю, что для тебя моя благодарность не имеет значения, — как странно осознавать, что Всемогущего действительно не интересует признание его заслуг. Но, конечно, не интересует. Никогда не интересовало. Как бы он выдержал всё это, если бы его заботило чужое мнение? — Но я благодарен и хочу, чтобы ты знал это. Так что, спасибо. Кружка Шоты болтается в ослабевшей хватке Яги, сам он озадаченно хмурится. — Пожалуйста? Я должен сказать что-то конкретное? Ну, конечно. Раз уж благодарность ничего не значит, то и её принятие тоже. От этого ему даже становится немного лучше. Шота выключает видео и закрывает ноутбук. Ему всё ещё любопытно, как они зашивали его локоть. Неужели вырезали у Яги кожу прямо там? Но сейчас это не важно, ему не нужно это видеть. — Не против, если я посплю у тебя? От шоколада клонит в сон. — Нет, — он хмурится сильнее, но тут же расслабляется. Он настолько явно перестаёт пытаться разобраться в мотивах и целях Шоты, что он невольно задаётся вопросом: как никто не заметил, сколько усилий Всемогущий прикладывает в обычной жизни? Или, может, они просто принимали это как должное? — Я не против. Шота ложится на диван, чистый и неиспользуемый настолько, что кажется новым, в квартире, похожей на стерильный мавзолей, и смотрит на мигающие в полутьме лампочки ноутбука. Яги что-то делает на кухне, из-под двери льётся тусклый свет. Шота засыпает под стук пластика, всплески воды и тихое мычание Яги и просыпается, когда его накрывают одеялом. Оно пахнет Яги, латексными перчатками, кровью и полиэстером, и Шота сворачивается под этим одеялом, как сворачивался когда-то в обнимку с той игрушкой, и прижимает кончики пальцев к шраму на скуле.