***
После обеда Яги заглядывает в компьютерный класс, заходит и широко разводит руки, гремя висящим на предплечье ведром. — А, отлично. Время для ежегодной прогулки по кладбищу! Кто из вас хочет вытащить короткую соломинку? — Не я, — тут же отмахивается Снайп. — Не хочу опять выслушивать твоё нытьё, как в прошлом году. — Зануда, — улыбается Яги, ни капли не обидевшись, и разворачивается. — Айзава-сан? Шота смотрит на свои бумажки и борется с любопытством. Его должен был удовлетворить вид настоящего лица Яги. Нужно закончить с документами. Зачем давать детям точный срок, если он сам не успевает? — Зачем тащить соломинки? — О, я каждый год убираюсь на могилах старых героев, — солнечно говорит Яги. — Но одному скучно. Шота не понимает, о чём он. Почти на всех общественных кладбищах есть сектора для героев, но Яги ведь явно не ездит на каждое. — Где? Снайп тяжело вздыхает: — Крематориальный сад для первых героев. Раньше городские власти их туда пихали как сардин в бочку. — Это бы плохо выглядело, если бы нас просто закапывали вместе с нищими и сиротами, но ни у кого не хватало денег на хорошие места, — невозмутимо поясняет Яги, упирая руки в бока. — Поэтому они сжигали нас и убирали куда подальше. — Это ж позорище. Когда-нибудь всё это откопают, точно говорю, — Снайп поворачивается к Шоте и указывает большим пальцем на Яги. — А вот этот вот заберёт к себе домой все урны и станет посмешищем. — Говорят, щепотка праха в день улучшает здоровье! — ужасающе беспечно говорит Яги. — Да ну ёб твою мать, — довольно спокойно отзывается Снайп. — Я-то не против, только она давно уже мертва, — лаконично отвечает Яги. — Придётся обойтись костями, да только кто знает, где они теперь? Снайп наклоняется вперёд и ударяет своим кулаком по кулаку Яги. — Приятель, да ты просто отвратительный. — Твоя жёнушка считает иначе, — Яги хлопает его по плечу. — Отъебись от моей жены, паразит. Яги смеётся: — Да? Сколько это будет стоить? Шота проглатывает тошноту. Его собственные друзья остры на язык и не привыкли сдерживаться друг с другом, но это — это уже слишком. — Сколько времени занимает уборка? Они отвлекаются на него. Стыд Снайпа виден даже через маску. — Прости, малец. Старые пердуны вроде нас не особо милы в общении. Яги адресует Шоте полуулыбку. — Несколько часов. Два, если не жалеть спину. Шота думает о видео-уроках, об учениках и Яги. Если городские власти действительно планируют избавиться от кладбища, стоит сводить туда детей, пока они ещё этого не сделали. Он просто хочет оценить потенциальное место для школьной экскурсии. Ничего больше. — Ладно. — Хорошо. Найди меня, когда закончишь здесь. Я поведу, — бросает Яги через плечо, идя к двери. — Закину это в машину... Снайп, тебе что-то надо? — Поцелуй Миюки за меня. Яги лениво машет рукой: — Понял. Шота смотрит ему вслед. Сейчас, наедине со Снайпом, он не знает что сказать. Ранее Снайп мирно его игнорировал, но теперь его маска повёрнута в сторону Шоты, и он не печатает. Он... слушает. Ждёт вопроса. Шота откидывается назад и открывает рот: — Что за Миюки? — Старший ребёнок Исцеляющей Девочки, представь себе, — поясняет Снайп. Шота обдумывает его ответ так тщательно, как он того заслуживает. У Исцеляющей Девочки были дети, и если этот ребёнок похоронен на геройском кладбище столь старом, что даже Шота про него не слышал... — Должно быть, она была очень молодой. — Никто не застрахован от молодости и глупости, — бесстрастно говорит Снайп. Шота не знает, что делать с этой информацией. — Сколько ей было? Миюки? — Не знаю. Не очень много, — он чешет шею там, где шов маски прилегает к коже. — Родителям Чиё-сан не нужен был ублюдок в семейном древе. Но Яги раскопал могилу своего наставника и похоронил её прах там. Сказал, она присмотрит за девочкой, — Снайп любовно трясёт головой. — Сентиментальный мудак. — Его наставник тоже там? — Шота не думал, что у Яги вообще был наставник. Снайп упирается ногой в пол и полностью разворачивает стул к нему, скрипя сиденьем. — Так, ладно. Правило обращения с пиздецом Яги номер один, малец. Шота задерживает дыхание. — Что? — Снайп не опасен в том смысле, в котором опасен Яги, и он личность в той степени, до которой Яги едва заметно не дотягивает, но рядом с ним Шота очень остро осознаёт свою молодость и ясно видит пропасть из кровавого опыта между ними. — Не разговаривай с ним о ней. Никогда. Это кладбище — Миюки, и только её. Только её. Шота выдыхает. — Спасибо. За предупреждение. Снайп разворачивается обратно к компьютеру. — Он тебя живьём сожрёт и не подавится, малец, — говорит он смиренно. — Хотя, мне-то какое дело. Абсолютно никакого. Шота бы оскорбился, но он разделяет беспокойство Снайпа.***
Когда Шота садится в машину, Яги сообщает ему название радиостанции и замолкает, крутя руль одной рукой и положив локоть второй на окно. На его шее едва видна тёмная полоса. Раньше Шота думал, что это след от ворота костюма, когда Яги дремал во время обеда, склонив голову на грудь. Теперь он знает, что это след от тональной основы. Шота листает плей-листы, не зная, что выбрать. Что угодно будет лучше тишины. Он хочет знать, куда они едут. В бёдра впивается складка кожаного сиденья. Как-то не вяжется эта дерьмовая машина с Яги. Он знает, что у Яги есть хорошие, дорогие машины. Все знают, что у Всемогущего есть куча всякого дорогого барахла. Наверняка это сделано специально. — Почему именно эта машина? — Её никто не станет угонять, — отвечает Яги, перестраиваясь на выездную полосу. Затем он сворачивает в район города, который Шота видел только с крыш во время патрулей. Землю патрулируют отряды полицейских. Работа Шоты здесь заключается только в предоставлении дополнительной точки обзора. В такой район действительно лучше взять плохую машину. — Я иногда здесь патрулирую. — Не часто, — говорит Яги. В его устах это похоже на обвинение. — Нет, — Шота выбирает плей-лист с традиционной музыкой, почти полностью состоящий из кото, сямисена и мягких барабанов. Яги мотает головой, но ничего не говорит, видимо, выбор его устраивает. Крематориальный сад оказывается тихим местечком, зажатым между ржавым складом и обшарпанным многоквартирным домом с выбитыми стёклами и огромной трещиной от чей-то ударной причуды на одной стене. Незабудки, жёлтые розы и астры разрослись по всей территории, таблички с геройскими именами изношенные, но чистые. Почти все надписи разборчивы, правда, Шота всё равно не узнаёт этих героев. Сад зарос, но не слишком сильно. Кажется, Яги действительно приходит сюда каждый год пропалывать сорняки и отмывать каменные плиты. — Легче начать с этого угла, — говорит Яги, натягивая перчатки, и отдаёт ему второе ведро. — Воду можно налить там. Сорняки выкидывай через забор. Проснувшись рано утром, Шота не ожидал закончить день уборкой на забытом кладбище, но он не то чтобы сильно против. — Яги-сан? — Хм-м-м? — скорее всего, это хмык означает «Я слушаю», а не «Заткнись, пожалуйста». — Когда ты начал сюда приходить? — он не поднимает головы на случай... на всякий случай. Он сам не знает, но всё равно решает не смотреть. — Первый год. Тогда он был меньше, — отвечает Яги. Его голос слишком громкий для кладбища и слишком тихий для грохота проходящих мимо поездов. Если подумать, это действительно логичное место для расширения станции. Учитывая, что поверх заросшей плющом ограды Шота видит блестящие окнами и свежей краской высотки... Саду осталось недолго. Пару лет, может, а потом поменяют рельсы, расширят станцию, выживут оставшихся жильцов и застроят всё здесь новыми домами. — Если мы покажем это место ученикам, что лучше им сказать? Яги с выдохом и хрустом суставов опускается на колени. — Как хорошо ты знаешь геройскую историю? — Я знаю, что большинство этих людей были фактическими вигилантами. Тогда полиция и армия состояли из беспричудных, а те, кто здесь лежат, были препятствием между беспричудными офицерами и одарёнными преступниками. Ты это изменил. — Как по книге, Айзава-сан. Это кладбище отличается от всех остальных лишь тем, что их смерти, — он выпрямился и обвёл рукой территорию, — не моя вина. Он открывает рот прежде, чем может себя остановить: — Яги-сан. Яги складывает пальцы в замок перед собой, тянет руки. — Некоторые, не стань они героями, стали бы вигилантами. Некоторые умерли ещё до моего рождения. Некоторые стали бы медсёстрами и пожарными и всё равно бы умерли. Но я был ни при чём. Шота вырывает сорняк с плиты, где можно разобрать только «СУН», «О» и то ли «Т», то ли «П». — Здесь ты не чувствуешь вину, — предполагает он. — Ха! Как и везде, — он поднимает взгляд к небу, где солнце медленно заползает за горизонт и красит облака в нежно-розовый цвет. — Мне здесь нравится. Не вина, значит. Шота раздумывает над этим, переходя к следующей могиле. Не вина, но, возможно, отсутствие ответственности. Годы работы Всемогущего изменили геройскую систему. Он сделал так, чтобы почти во всех общих кладбищах был крематорий, чтобы герои могли быть кремированы и похоронены на отчисления с государственной зарплаты в специальный фонд, созданный как раз для этих целей. В городе есть ещё одно такое место, но оно ухоженное и цветущее, скорее настоящий сад, чем кладбище. Туда постоянно ходят толпы туристов. Там похоронены известные герои прошлого, с мемориалами и статуями. Даже есть красивый фонтан, чтобы фотографироваться. Здесь всё совсем по-другому. Благодаря Яги тот сад такой красивый. Но это из-за Яги тот сад такой большой. Из-за него он вообще существует. Шота пытается представить такой уровень ответственности, и на ум сразу приходят его собственные ученики. Слежка за карьерой, уведомление на телефоне на их имена в сочетании с ключевыми словами «смерть» и «некролог». Список имён и дат в ящике стола, чтобы не забыть послать родственникам цветы на годовщину. Его собственные ученики, им обученные, им тренированные и мёртвые, только их тысячи. Десятки тысяч. Если бы из-за него погибло столько людей... Впервые Шота думает, что, может, это хорошо, что Яги не чувствует вины. Потому что иначе, когда к нему впервые подошёл фанат и сказал, что стал героем из-за него, а потом умер... а потом во второй раз, в шестой, в пятнадцатый, в сотый... Он медленно вдыхает, пока не начинает болеть грудная клетка. В перчатке хрустят стебли сорняков. Шота бы не справился. Наверное, никто бы не справился. Он пытается представить время, когда этот сад был единственным геройским кладбищем. Сколько человек здесь похоронено? Шестьдесят? Когда-то их было всего шестьдесят. — Что ты там с собой делаешь? — спрашивает Яги. Его голос шокирует Шоту. Он моргает и поднимается на ноги, чувствуя боль в коленях. — Просто думал. — Ага, вместо того чтобы работать, — говорит Яги. — Нужно закончить, пока крысы не повылазили. Иди сюда. Пока Шота сидел в прострации, Яги прополол и отмыл половину камней. Цветы он просто немного подрезал, за забором высится довольно внушительная гора растительного мусора. В целом, сад выглядит намного лучше прежнего. Шота заканчивает со своей плитой и с соседней, которую, по всей видимости, оставили ему, и переходит к плите рядом с Яги. Странно сидеть рядом с ним на коленях. У Шоты широкие плечи, и будь Яги не таким высоким, они бы постоянно сталкивались друг с другом локтями. — Крысы? — Они не очень агрессивные, но ты новенький, — на таком близком расстоянии Шота чувствует запахи земли, засохшей травы и немного пота. — И потенциально съедобный. — А ты съедобный? — спрашивает в ответ Шота. Яги с невероятной точностью адресует ему полуулыбку. Он всегда знает, когда на него смотрят. Он умеет показывать лицо под таким углом, чтобы было понятно, какое у него выражение, но не было видно его полностью. — Ах, я просто невероятно вкусный. Возможно, это привычка от постоянных интервью, но мысль о том, что Яги тоже за ним наблюдает, пугает далеко не так сильно, как должна бы. Например, этот разговор. Яги вообще осознаёт, что его слова похожи на флирт? Он флиртует? Он это специально? — Уверен, так и есть. Во взгляде Яги мелькает что-то тёплое, расцветают лучики-морщинки в уголках глаз, углубляются носогубные складки. Желудок Шоты делает сальто. Закатный сиропно-тягучий свет золотит волосы Яги. Заставляет глаза светиться. Окрашивает скулы в приятный розовый цвет. — Ты сказал, нужно работать. — Сказал, да, — говорит Яги и склоняется к земле. Его действительно привлекает Яги. Из всех возможных чувств, привлекает. Чёрт. Шота агрессивно атакует сорняки, старательно гоня из головы его образ. — Расскажи мне о ней, — просит он, оттирая грязь с плиты. — Сумире. Это геройское имя, как у Тодороки? — Да, — отвечает Яги. — Герой сжал её череп, и глаза вылезли из орбит, но только наполовину. Стекловидное тело лопнуло, — он пальцами обрисовывает дорожки на своих щеках. — Я всегда считал, что это очень подходящий конец. — Говоришь так, будто видел это лично, — говорит Шота. — Так и было. Он снова осматривает кладбище. — Ты все эти смерти видел? — Нет, конечно, — Яги указывает на ряд могил. — Те — не видел. Тридцать из шестидесяти. Как успокаивающе. — Понятно, — выходит пусто. Что ж, вот и отвлёкся. — Снайп упоминал Миюки, — говорит Шота вместо того, чтобы встать и уйти. — Дочь Исцеляющей Девочки? Яги указывает через плечо на угол, до которого они ещё не дошли. — Второй ряд, пятая слева. Скоро. Шота кивает и разминает руку. — Хорошо. Они продолжают работу. Блёклые плиты, стальные плиты, пластиковые плиты, ржавые плиты. Они чистят, моют, поливают, Яги наливает воду из крана. Она коричневая от ржавчины и воняет чем-то приторным, но для их цели подходит, они ведь оба в перчатках. Плита Наны Шимуры ничем не отличается от остальных. Присыпанная землёй, изношенная, поросшая душистым горошком. Яги вырывает растения, протирает камень, льёт воду. Стягивает перчатки за средние пальцы, кладёт их на колени. Придерживает длинные пряди чёлки руками — по одной на каждую прядь — наклоняется и целует плиту между иероглифами имени и фамилии. Снайп говорил не задавать вопросов. Снайп предупреждал. — Ты по ней скучаешь? Яги выпрямляется. Плита мутная от его дыхания. Он вытирает конденсат ладонью и надевает перчатки. — Что это значит? — Что? — в этих почти-сумерках, среди золотого света, чистые могильные камни, окружённые сильными корнями и упрямыми растениями, кажутся зловещими. Всё, что они делают, — всего лишь временная мера. Рано или поздно время возьмёт своё, по законам природы или руками человека. Яги поворачивает голову. Выражение его лица похоже на падение, на тот короткий момент перед тем, как его останавливает натяжение ловчей ленты. Что-то резко-быстрое, мрачное, от чего в животе появляется сосущее чувство пустоты. — Я ведь не могу ответить на вопрос, параметров которого не знаю, разве нет? Шота широко раскрывает глаза. Ему никто не объяснил... никто не рассказал... Но кто мог бы? Кого Яги спрашивать? Наставницу? Она мертва. Исцеляющую Девочку, Снайпа... нет. Подчинённых тоже не спросишь. Остаётся Шота. Сейчас, в этот самый момент, ему нужно что-то сделать с жизнью настолько пустой, что никто не удосужился объяснить Яги, что такое скорбь. Что-то сделать с самим собой. Как объяснить взрослому человеку, что такое «скучать по кому-то»? — Насколько подробное объяснение тебе требуется? — Настолько, насколько можно, — говорит Яги с всё тем же взглядом. Ладонью в перчатке он закрывает её имя, кажется, даже не замечая этого. Ладно. Что ж, ладно. — Есть человек, по которому я скучаю, — начинает Шота. — Это почти физическое ощущение. Оно где-то в горле. Но не тошнота. И не ком, оно не настолько физическое. — Почти, — эхом отзывается Яги. Знание, что он действительно слушает, что Шоте не придётся повторяться, помогает так, что не выразить словами. Раньше он никогда не произносил это вслух. — Из-за него я поднимаю язык к нёбу. Когда я дышу вокруг языка и этого пустого пространства, я не испытываю физической боли. Это всё не материально. Но всё равно больно. Шота замолкает, не может ничего понять по лицу Яги и заставляет себя продолжить: — Когда мне нужно говорить, каждый раз приходиться напоминать себе, что нужно опустить язык. Это чувство в горле слишком большое и слишком горячее, но я хочу поймать его так же, как хочу оставить во рту место для его имени, — он дрожаще выдыхает. Опускает язык, потому что спинка поднялась слишком высоко. — Так я это чувствую. Яги возвращает взгляд к плите с именем. Несколько мгновений он абсолютно неподвижен, затем он кивает: — Да, — говорит он. — Я скучаю по ней. Трава, гравий, секреты и ровный голос Яги. Он не знает, что сказать. — Мне жаль. Яги мотает головой: — Зачем люди это говорят? «Мне жаль»? Какой смысл? — его волнение выдают только торопливость слов и напряжённая шея. — Потому что мы не знаем, что ещё сделать, — отвечает Шота, прощупывая настроение Яги. — Мы хотим выразить сочувствие, но не можем сделать это так, чтобы не было неловко. — Для такого нет сочувствия, — отвлечённо роняет Яги. — Зачем это нужно? Как это поможет? — Это для них самих, — говорит Шота. — Не для тебя, — он подавляет очередное извинение, понимая, как Яги его воспринял. Шота уже упустил момент. Яги мрачно кивает. — Так я и думал. Ах, Айзава-сан. Ты честный, когда я об этом прошу. Я ценю это. Трава, гравий и секреты. Ему следует чувствовать себя оскорблённым или польщённым? И то, и другое. — Мрачновато здесь, — говорит Шота. — В следующий раз можно поговорить в более подходящем месте. — А... — он звучит удивлённо. — Мы почти закончили. Это похоже на предложение. На прощение за топтание по самому уязвимому. Шота стягивает перчатку и заправляет за ухо прядь волос, остро ощущая на себе взгляд Яги. Что он видит? Что он подумает о сложенных у кровати Шоты бинтах, на случай, если вдруг представится шанс их вернуть? — Я бы хотел выпить кофе. — Я пью чай, — говорит Яги. — Ясно, — не зная, что делать дальше, Шота просто надевает перчатку обратно. — Давай здесь заканчивать. Яги гладит плиту и встаёт. — Да. В таком месте лучше не гулять по ночам, — в его тоне скользит веселье. — Даже тебе. Шота откидывает голову назад. Яги очень, очень высокий. Особенно если смотреть, сидя на коленях. — Ты не поможешь мне. Он мягко смеётся. — Я в отставке. Защищай себя сам. Чего-то такого и следовало ожидать. Шота вскакивает на ноги, морщась от жжения в затёкших конечностях. Сидение на холодной земле не прошло без последствий, а для Яги всё должно быть намного хуже. — Туда? — Да, — Яги ведёт его к самым старым камням. Плиты начали разрушаться в углах, надписи уже невозможно прочесть, но Яги называет каждого так, будто ясно видит имена. — Они со времён «до». До Всемогущего, до подъёма героев, до того, как он изменил мир. Смерти, которые Яги не видел. Шота поднимается на ноги, чтобы отдать им должное. Странно изогнув губы, Яги следует его примеру, хриплым шёпотом желая их душам успокоения. Вокруг них только наступившие сумерки и запах сухой земли.