Утопающий

      Это началось ещё в средней школе, Бакугоу не смог бы сказать когда точно, даже если бы перелопатил все свои воспоминания, хотя бы потому что попросту не знал этого. Но он отлично помнил когда узнал о том, что происходит, когда «прекратил это» в первый раз.              Он редко соглашался на эти тупые посиделки с прихлебалами. Ему было проще и легче лишние пару часов потренироваться или даже посидеть за учебниками, чем провести ещё больше времени с этими болванами, выслушивая порой слишком грязные и мерзкие комментарии и рассказы. Бакугоу знал, что почти каждый из них пил, курил или употреблял что-нибудь более нестандартное и экстравагантное. Он бы может и желал бы более прилежных и примерных ребят рядом, но его характер и нрав могли терпеть только подобные индивидуумы. Он обзавёлся немалым количеством тех, кто был согласен воспевать его величие и тупо следовать за ним (до того момента, пока не окажутся в опасности их трусливые задницы, разумеется) и это только больше подогревало его эго. В тот же вечер его вывела из себя старуха, и он, раздраженный и не настроенный на какое-либо спокойное времяпрепровождение, поплелся по уже давно тёмным улицам.              Спустя почти полчаса скитаний, Кацуки все же вспоминает про очередное предложение «друзей» повеселиться сегодня. Он достает мобильник из заднего кармана джинс, находит в немногочисленных контактах Сому и скидывает ему короткое сообщение. Простое, почти грубое, если знать его хоть немного: «Где вы?». Ему приходится прождать ещё с десять минут, прежде чем товарищ удосуживается дать ответ.              Телефон вибрирует, извещая о звонке. Неужели нельзя было просто скинуть смс-ку? Раздражение от тупости и недалекости его знакомого заставляет закатить глаза и пнуть камень, найденный пару кварталов ранее, с особой силой и яростью.              — Да, — хрипло гавкает Бакугоу в трубку, наблюдая как его мимолетное развлечение откатывается в слив у стены чьего-то дома.              — Кацуки, — голос Сомы хриплый, весёлый, а дыхание загнанное, словно он на протяжении последнего получаса занимался активным спортом. — Ты желаешь присоединиться к нам? Так мило с твоей стороны вспомнить друзей и уделить им свое драгоценное время — Сома выдыхает особенно надрывно, слышится шебуршание и приглушенный скрипящий смех сразу парочки человек и протяжное: — Бля-ядь.              — Да, — не особо прислушиваясь к всегда болтливому товарищу, отвечает Кацуки, выуживая камень из слива и отправляя его в новый полет. Нос кроссовка промокает и на нем остается грязный развод, а каменюка отскакивает как-то криво и ухается в этот раз куда-то в траву. И на хрен, спрашивается, он только достал его? Лишь обувь испоганил. — Так где?              — Старое здание спорт-раздевалки для мальчиков, — на выдохе тараторит Сома, и что-то звучно ударяет в динамик, раздается неприятный скрежет и чертыхания. — Прости, уронил трубку. Говорить не слишком удобно.              — Ты чо накуренный? — без особого интереса спрашивает Кацуки почти спокойно, примерно зная тип поведения парня под действием наркотика.              — Хахаха, — пьяно смеется Сома как-то истерично и визгливо. — Не, мне ещё лучше. Окей, ждём.              Мобильник отключается, Бакуго раздражённо фыркает, убирая телефон в карман, уже куртки, и нехотя меняет направление, шагая теперь в сторону школы. Бакугоу не привыкать сидеть в пьяной компании в насквозь прокуренных комнатах и цедить весь вечер одну чёртову бутылку, выслушивая забавные истории про драки или еблю. В принципе, и он тут мог бы похвастаться — омег, а тем более девушек он стороной не обходил, и сам мог похвастаться богатым для своего возраста опытом в сексуальных развлечениях. Да он вообще любил поболтать с этими идиотами о физическом удовольствии, как в сексе, так и в драках, ну или на крайняк можно было поржать со слабости большей части учеников их прекрасного учебного заведения.              Сейчас Кацуки тоже намеревался похвастаться последним уловом в виде милой второгодки, что не так давно завоевала какую-то медаль на межшкольных (кажется, это был волейбол). Девочка была вполне симпатичной и пользовалась популярностью в школе, и сейчас в мобильнике Бакугоу свое место нашла очередная новая фотка-трофей обнаженной и удовлетворенной леди-отличницы. О чем-то высоком с ними точно было не поговорить. Да, в прочем, и в подобных низменных и приземленных разговорах они бывали порой даже слишком вульгарны и омерзительны.              Но чего только не сделаешь и не стерпишь, когда тебе в рот при каждом вздохе заглядывают. Бакугоу нравилось это чувство - чувство собственного величества и значимости - оно подогревало эго и помогало стоять ровнее. Когда перед тобой пресмыкаются - это действительно приятно, и если ради этого ощущения нужно потерпеть чужую глупость, то он полностью готов это сделать.              Кацуки заходит на территорию школы, подмечая, что ворота все еще не закрыты, и направляется к небольшой постройке, что сейчас служит складом для спортивного инвентаря. Из окошка под самой крышей наружу пробивается яркий свет, подтверждая, что его друзья все ещё внутри. Бакуго подходит к двери и без всякого предупреждения легко отодвигает её в сторону, шагая внутрь и поднимая взгляд от своих ботинок. Представшая перед ним картина прибивает ошалевшего Бакугоу к месту.              На скамейки у шкафа сидят совершенно голые Сома и Тора, весело что-то обсуждая и расслабленно покуривая какие-то дешевые сигареты, горький дым которых давно заполнил все пространство, а посреди комнаты стоят ещё три парня, так же без какой-либо одежды, кроме обуви у одного из них. Они обступают последнего человека и удовлетворённо похрипывают, то и дело похихикивая и двигая тазом, толкаясь своими причиндалами в руки и рот… Деку. Они трахают Деку, что сидит перед ними на коленях, еле удерживая равновесие и покорно снося дерганье за волосы и его чувствительные, как и подобало всем омегам, волчьи уши, и грубые покачивания чужих бёдер. Колени Деку разведены, он сидит на холодном плиточном полу, весь мокрый и растрепанный в распахнутой рубашке галстуке, завязанном подобно удавке на его тонкой красно-синей шее. Белья на нем нет, а все тело покрывают засосы и синяки — некоторые ещё от его, Бакугоу, проделок, — некоторые от этой «игры».              — О, Кацуки! — Сома поднимается с места, шагая вперёд, ближе к основному действу, становясь вплотную к Деку, тот соскользывает губами с члена и поднимает туманный взгляд сначала на Сому, а после и на Бакугоу. И… Ноль реакции. Он не краснеет, не попытается прикрыться, лишь слегка вздрагивает плечами и облизывает блядские красные и распухшие губы. — Хаха, ты все же пришел. Ну что ж, присоединяйся, друг! Правда малыш уже подустал, но обслужит тебя с радостью, так ведь, Деку? — рука Сомы опускается на зелёные кудри, сжимая и оттягивая, а после толкает вперед по направлению к Кацуки. — Ну же, Неко-тян, не видишь, твой золотой Кат-тян растерялся, приободри же его — прояви инициативу.              Ладони Изуку ещё раз проходятся по членам парней, которыми он был занят, и опускаются на пол. Он, тяжело переступает сбитыми коленями, медленно и неуклюже поднимаясь на четвереньки, и, похоже, даже не собираясь подниматься на ноги, делает первые шаги к Бакугоу. Его не слабо потряхивает, а бессильные ноги разъезжаются в стороны, Бакугоу замечает белесо-розоватую лужицу на том месте, где сидел Деку до этого. Мидория подползает вплотную к ногам Кацуки — тот даже не может опустить взгляд, и понимает это только по жару, исходящему от тела омеги. Пересилив себя, он все же скользит взглядом вниз, как раз в момент, когда Изуку вновь опускается на задницу и начинает своими трясущимися, как у последнего наркомана, пальцами расстегивать его ширинку. Все внутри холодеет, и Бакугоу, плохо контролируя себя, резко взмахивает рукой, отталкивает Мидорию от себя, и тот даже от столь слабого толчка качается и падает назад, оставаясь в сидячем положении лишь благодаря тому, что опирается на руки. Ему наверное больно, и, кажется, силу Кацуки все же не рассчитал, ведь Деку кладет одну из рук на висок, по которому пришелся удар и поднимает непонимающий, все ещё подернутый дымкой взгляд на лицо Бакугоу.              — Каттян? — сипит он вопросительно, словно спрашивая «что я сделал не так?», смотря на парня взглядом виноватого кутенка, что не может понять команды хозяина. Короткий кашель вырывается из его горла и теперь рука ложится уже на шею, а лицо искривляет болезненное выражение. Бакугоу отшагивает назад, не в силах отвести взгляда от синих отметен на чужой коже.              — Хей, Кацу, ты чего? — с лёгким сомнением осторожно интересуется Сома. И Кацуки захлебывается в злости.              Что эти ублюдки натворили?              Кацуки кидается вперёд, первым же ударом вбивая Сому в противоположную стенку. Следующий, ещё и ещё, пока кровь заливает его руки и брызгает на лицо, пока взрывы собственной причуды откидывают назад, пока каждый из них не сможет стоять. И только Сома должен смотрит на это с ужасом, через кровавую пелену на глазах, до самого финала.              — Ещё хоть раз я увижу… узнаю… Прикоснетесь хоть пальцем… — тяжело дыша, говорит Кацуки, не в силах даже сформировать полноценное предложение, продолжая ударами квасить морду незнакомого урода. Он поднимается на ноги и со всем бушующим внутри гневом, шипит. — Убью. Каждого.              Последний удар — самый сильный — и Сома тоже в отключке, а Кацуки стоит над бессознательными телами и думает, что ему нужно ещё обернуться. Внутри все сжимается от того, что он увидит: болезненно сжимающегося, слабого, хнычущего от боли и стыда Деку, убитого, измученного, униженного последним образом омегу. Это дается тяжело, и Катсуки чувствует, как выворачивается наизнанку что-то внутри него. Почему же он не видел и не замечал? Ни взглядов, темных и издевательских, ни затихшего Деку — ничего не замечал, когда это было нужно. Напряженная фигура омеги, пустеющие в их присутствии яркие глаза, болезненная бледность, накатывающая на мягкое лицо, стоило им приблизится — в голове словно кадрами фильма проносились все те, так радовавшие его, сигналы, что кричали о проблемах в жизни Деку. Мрачность, охватившая образ друга детства, которую он принимал за свою заслугу, резко приобрела новый, отчего-то угнетающий и причиняющий боль, смысл. Бакугоу переступает с ноги на ногу, чувствует рядом чье-то бесчувственное тело и оборачивается. Блядь.              Деку все ещё сидит, все так же откинувшись задом на пол между пятками, без особого интереса, склонив голову к плечу, смотрит на тела альф и на самого Кацуки. Его руки безвольно висят вдоль тела, а в глазах же нет и капли той искры, вечно бесящей и выводящей из себя. Ее нет уже давно, — отчетливо понимает Ктсуки, — во всяком случае в его присутствии. Мидория встречается с Бакугоу взглядом и приоткрывает губы, привстаёт, меняет положение вытягивая одну ногу, а вторую сгибая в колене. Без стыда или чего-либо подобного ещё больше раскрываясь, выставляясь на показ, то ли рекламируя себя, то ли обвиняя бессловно, показывая «это твоя вина — то что из мой задницы течет сперма твоих дружков-ублюдков». Его член слегка стоит, а по и правда бедрам до сих пор течёт, даже его омежий хвост, обычно очаровательно кудрявый и пышный, весь склеенный и липкий. Он снова поднимает взгляд и пьяновато улыбается, вырывая из Катсуки остатки желания смотреть на себя.              — Каттян не любит быть не первым? — предельно невинно спрашивает он, ошарашивая подобной репликой, убивая непониманием произошедшего и самого Бакугоу. — Я могу помыться, если Каттян хочет. Если Каттяну так будет приятнее.              Мидория медленно проходит рукой по внутренней части бедра, не отрывая взгляда от Катсуки и сипло выдыхает, болезненно, как кажется Бакугоу, и его лицо еле заметно дергается, а рука вздрагивает, подтверждая предположение. И Бакугоу не выдерживает: подлетает, хватает Деку за руки, встряхивает, тянет наверх, заставляя подняться, он держит его за середину предплечья, при этом кулаки омеги плотно сжаты, а руки все больше напрягаются, они оказываются вплотную друг другу. Изуку словно трезвеет, его взгляд проясняется, он оглядывает лицо Кацуки, встречается взглядом. Кацуки все еще видит непонимание.              — Не понимаю, — подтверждает Изуку. Он видит впервые такое выражение на лице Каттяна. Оно перекошено и выражает большую боль, смятение, отчаяние, вину — и Деку не понимает, что оно выражает. Каттян не умеет испытывать подобных эмоций — Каттян умеет быть злым, яростным и уверенным, но не страдающим.              Кацуки отпускает руки Деку, отходит, подбирает его одежду и передаёт её в его руки. Он ничего не говорит, лишь выходит и остаётся у входа, ждёт, когда Деку оденется, выйдет, после провожает до дома и уходит сам. Дома старуха что-то пытается сказать ему, но Кацуки не слушает, только поднимается в комнату и запирается там. С того дня он не трогает Деку.              Он позволяет себе оскорбления и подшучивания — задрот все так же бесит его своими улыбочками и наглостью -, но больше никогда не называет его шлюхой, вообще никак не концентрируется на его половом признак. И не трогает. Не толкает, не пинает, не прижимает к стенке, не бьёт, в общем-то никак не взаимодействует физически. Почти. Он позволяет себе прикосновения, когда из разу в раз вырывает из лап очередного альфы. Их много, их действительно много, это было не только с теми пятерыми — чётко осознает Кацуки, когда видит глаза и эмоции этих ублюдков. И он даже не хочет думать сколько их было всего. Каждый по-свойски лапает Мидорию, гладит, дергает, зажимает в укромных и не очень уголках школы и улиц. А Мидория и не думает сопротивляться, подставляясь и постанывая. Бакугоу отбивает его ото всех, особо настырных и упертых забивает до больничной палаты, а после хватает Изуку за руку и встряхивает. Кацуки ничего не говорит ему — никогда — как и Изуку ему. Он отталкивает от Мидории более семи альф, не раз уже сующих свои херы в рот Изуку. Один раз он натыкается на совершенно отвратительно сцену. Нет, он знал, что это происходило, понимал отлично и не питал каких-то надежд, но это все равно становиться новым шоком и потрясением для его психики. Это происходит посреди урока в туалете. Деку не приходит на урок, а Кацуки смывается «в медпункт» и обходит всю школу, пока не натыкается на ремонтируемый туалет первогодок. Он заходит и видит, как один из главных заводил из второго класса, вжав поскуливающего Изуку в подоконник, таранит его зад. Второгодка ломает руку, когда совершенно случайно выпадает из окна второго этажа.              Всё течёт по одному и тому же сценарию долго. До схватки с Грязевым злодеем, когда чертов Мидория снова кидается к нему на помощь, снова пытается принизить Катсуки, как тогда в детстве на ручье, снова заставляет потонуть в чувстве неполноценности, закипать от гнева. Мидория исчезает из поля зрения, теряются все те альфы и прецеденты с приставаниями как-то сами собой растворяются где-то, и Катсуки почти что входит в обычный поток жизни, но поступление в UA снова переворачивает все — вызывает настоящее цунами внутри. Из ниоткуда взявшаяся причуда, их совместное попадание в класс А, фестиваль, на котором долбанный Деку неплохо отличился, лига злодеев. У Деку появляется куча товарищей, друзей — Бакугоу никогда и думал о том, как счастье преображает человека — Деку расцветает в кругу друзей, становится действительно уверенным. Да и у самого Кацуки появляются друзья в виде Киришимы и Каминари, пусть он сам бы этого не признал никогда. И довольно непривычно постоянно о ком-то волноваться, брать на себя какую-то ответственность. Он чувствовал подобное только по отношению к Деку в детстве, и по-началу он ощущал даже какую-то неприязнь к этому чувству. Много всего происходит, но именно следующее заставляет его все же взглянуть на себя, как на главного идиота.              Кацуки тогда уже привычно бредет по школе вслед за Деку, так чтобы быть вне зоне видимости, но предотвратить возможные «неприятности». И они не заставляют себя ждать, и совершенно сокрушают, оказываясь двумордым.              Тодороки зажимает Деку в углу душевой, выцеловывает его шею, выглаживает тело под рубашкой и мнет губы поцелуем. Катсуки видит, как Мидорию трясет. Откинув голову, он выдает глухой стон, и спешно сползает на пол, а двумордый и позволяет ему это сделать, отойдя на шаг и торопливо расстегивая пояс брюк.              Бакуго вышел из оцепенения почти мгновенно. Уж от кого — от кого, а от этой льдышки он не ожидал подобной гнусности. Он бросается на Тодороки и сносит его с ног, разбивая тому нос в кровь о плиточный пол. Шото не теряется, подхватываясь на ноги и активирует свою причуду, а Бакугоу мгновение позже отвечает тем же, запуская реакцию в своих ладонях, предельно готовый к бою.              — Стоп! — голос Мидории звучит громко и как-то надрывно, он поднимается по стене на некрепкие ноги. Это впервые на памяти Бакугоу, когда Изуку хоть что-то говорит в такой момент в такой момент. — Да что же ты за человек такой, черт тебя возьми?! — он почти рычит эти слова, а зеленые глаза слабо сияют.              Бакуго нужно несколько секунд, чтобы понять, что обращаться к нему.              — Я?! — восклицает он.              — А кто еще? — Шото вмешивается несвойственно ему резко и грубо. Он пошатывается, его плечи дергаются — он на взводе, а его член все ещё крепко стоит, образуя бугор под так и не расстегнутыми брюками.              — Какого черта тебе нужно от меня, а, Каттян? — спрашивает Мидория. — Вот что с тобой не так, а? Когда ты дашь мне жить без твоих вмешательств?! Себе не «ам» и никому не дам.              — А лучше, если бы я позволил всем этим… Альфам тебя насиловать? — отвечает Бакугоу рыком.              — Ты серьёзно? — Мидория закатывает глаза и запахивает свою расстегнутую альфой рубашку. — Считаешь я бы позволил себя «насиловать»? У меня есть при чуда, и я использую её если мне что-то не понравится.              — То есть все те альфы…              — Да! Ты отогнал всех в UA, кто желал моё тело. Всех, черт тебя дери! Но не Шото. Не-ет. Его я не позволю тебе даже тронуть больше. Хватит с меня этого! Ты меня не трахаешь и никому не позволяешь. Сколько можно это терпеть?!              Кацуки был по-настоящему ошарашен этим открытием тогда. Даже не так. Он бы сказал, что в тот момент был в ахуе. Он то идиот думал, что Деку мальчик-одуванчик, срет цветочками и радугой, а эти ублюдки его домогаются и принуждают. А он сам герой этакий, спасает и оберегает. И снова Деку его одурачивает и выставляет полным идиотом.              Как раз к кстати вспомнилось то блядское выражение лица, что выдавал Деку, стоявший перед ним на коленях, пустой взгляд наполненный откровенной похотью и неприкаянностью. То, что так легко можно было списать на обычное вынужденное помешательство от пережитого насилия, оказалось ебанной сутью.              — Надеюсь ты больше не будешь мешать нам с Изуку, Бакугоу, — Шото глядит на него неприязненно, словно Кацуки не пытался спасти Мидорию от изнасилования одноклассником, а сам сделал нечто непростительное.              «Озабоченное животное, » — делает для себя вывод Бакугоу, расценив этот ненавистнический взгляд, исходя из единственный возможных выводов. Альфе просто не понравилось, что другой альфа прервал «вязку» — так по животному мерзко и мелочно.              Они в тот день разошлись «мирно». Кацуки предпочёл забыть увиденное и произошедшее. До момента пока по школе не пронеслась новость про официальную занятость двух почти лучших учеников 1-А друг другом. А если по простому, кто-то распустил слух о том что Изуку и Шото парочка, а те не опровергли. Что сказать? Шото и вовсе во всеуслышание дал понять одному из альф, попытавшегося подкатить к Деку, что если он на что-то притендует, то придётся иметь дело с сыном героя номер два. Так Кацуки понял, что простым перепихоном дело не обошлось. И это как-то задевало что-то внутри. Кацуки не понимал, что именно то-ли скребло, то ли кололо, то ли щелкало где-то в грудной клетке. Просто при взгляде на нежности между этими двумя его начинало подташнивать, в животе скручивало, в груди становилось тесновато, а шея чесалась, как в прочим и костяшки кулаков. Возможно, у него аллергия. Серьёзная такая аллергия, способная вызвать и приступ какой-то в будущем.              «Идет все на хуй», — решил он для себя.              А вместе с тем и взгляд приковало к тупому задроту, не позволяя просто отвернуться и не терпеть эти ублюдочные симптомы. Стало неожиданно неприятно от того, что он отдалил Деку от себя вечными придирками, стало до скрежета зубного жалко себя. Этот двумордый не знает о задроте столько сколько он, Бакугоу, знает: ни сколько у него сталкерских тетрадей, ни сколько раз тот падал с качелей, прежде чем научиться качаться на ногах, ни сколько зубов Деку выбило мячом, что запустил в него Кацуки в семь лет. Хотелось подойти к парте гребанного броколиголового идиота и сесть среди его дружков, как можно ближе к самому Деку, и просто вот так по старинке почувствовать этот идиотский восковой запах. Запах тлеющих свечек, что был знаком с младенчества, спасибо старухе и Мидории-сан, что, блядь, вечно гуляли и просиживали вместе.              Бакуго в детстве даже любил этот запах. Он успокаивался, чувствуя лёгкий аромат, исходящий от омеги, внутри словно утихала буря. Поэтому он, возможно, и стал избегать Мидорию ещё больше. Мало того, что этот омега вечно кидался на помощь, даже ему, грозном альфе, — даже тогда на ручье, когда Катсуки сидел в луже, едва способной достать ему до голени, когда все альфы боялись спуститься по склону, этот придурок тут же кинулся к нему с этим тупым писклявым воплем «Каттян»! -, так он ещё и пах так, что хотелось пойти с ним домой и посмотреть мультики или поиграть в игрушки, оторваться от компании, ну или просто ходить на улицы с этим Деку, вечно отстающим ото всех. А вот ближе к двенадцати эффект от этой свечки перевернулся, и теперь Кацуки, стоило лишь почувствовать это запашок, сразу же готов был взорваться, все внутри напрягалось и кипело, не давая сосредоточиться и даже просто подумать.              Если так подумать, то сейчас запах Деку воспринимался… Нормально. Обычно как-то, немного сильнее из-за знакомости и, возможно, вызывал некую ностальгию о том, как дружно они глядели тв-программы или глазели на витрины с фигурками и игрушками героев. Приятные такие воспоминания вызывал, в общем, домашние и уютный. Но Бакугоу никогда не сознается в этом.              ***              Кацуки и сам не понимал, что делал здесь, в этой навязчивой компашке. Почему он согласился на уговоры Киришимы по поводу этого «выхода всем классом на природу» ответить было легко — легче согласиться и пораньше сбежать с данного мероприятия, чем препираться с этим неугомонным идиотом. А вот почему остался столь надолго, понять сложно. Сначала Киришима выводил из себя, а Кацуки вёлся, препираясь и угрожая другу. А потом, когда Эйджиро переключился с него на Каминари, что как-то странно замялся под внимательным взглядом двух пар алых глаз, Катсуки понял, что наконец свободен. Не отягощенный лишним вниманием Бакугоу уже хотел отстать от общей компании одноклассников, но в последний момент передумал.              Его взгляд цепляется за Тодороки тогда. Он идет так же, как и сам Бакгоу, в конце, в общей толпе, но как-то в стороне, наблюдая за оккупированным вниманием Мидорией с еле заметной улыбкой. Он всегда был рядом, но в тоже время находился поодаль, не вступал в разговор, когда кто-то уже говорил с Изуку, высказывался только тогда, когда обращались напрямую к нему. И вот сейчас: Мидория весело болтает со старостой и большелобой, к ним то и дело подключаются Ашидо и Хагакуре, а Тодороки идёт позади и, кажется, даже не слушает их. Чёртов сталкер.              — Хей, может зайдём в кафе? — громкий возглас Мины затормаживает все «дружное» шествие. — Вон там, — девушка указывает своим наманикюренным пальчиком на открытый ресторанчик, специализирующийся на окономияки, заведение посреди торговой улицы, отделанное под старый стиль. — Забегаловка моего старого друга, он был в одном дадзе с моим братом. У них самые лучшие продукты. Да и готовят они отменно.              — А разве в таких местах есть столы на такую компанию? — тихий вопрос Очако, кажется, вертится на языке у каждого, и теперь на Мину смотрят с сомнением.              — А я попрошу, чтобы перегородку убрали между соседними столами. У них почти все передвижное, — Мина лыбится, явно уверенная в своей маленькой победе, хотя никаких пререканий и не намечалось. — Брат говорил, что у них великолепное мясо.              Уговаривать долго ей не пришлось, все за время их прогулки здорово проголодались, и сопротивляться, в принципе, настроены и не были. Поэтому уже через пару минут всей немало шайкой они вваливаются в забегаловку. Только Мидория, а следовательно и Тодороки, оставшись снаружи, перекидываются парой слов, недолго молчат, задумчиво глядя на вход и все же тоже проходят внутрь, Кацуки идет следом.              Мина уже успела договориться о столике, и создается ощущение запланированности этого импровизационного похода в кафе. Большинство ребят уже расселись на подушках и разглядывали меню, когда Катсуки выходит из туалета. Кацуки фыркает, подмечая рассадку. То, что тут все настолько «традиционно» Мина не упомянула, он бы предпочёл зайти в кафе и посидеть на стульях. Каждый стол вмещает по десять человек, и они уместились как раз за два. Плита тоньше, по сравнению со столами на четырёх, но зато протягивалась вдоль всего стола. Да и сам стол был довольно узкий, умещая в себя только эту самую плиту и по тарелке с каждой из сторон, и рассадка была с небольшим смещением, видимо чтобы не сильно мешать готовить человеку напротив.              Мидория и двумордый, поднимаются на помост, оставив свою обувь в проходе, и усаживаются на оставшиеся места с краю стола друг напротив друга. А вот Кацуки окрикивает Киришима, успевший занять ему место почти в середине, в самом жарком месте — кажется, сегодня почти вся его еда подгорит. Кацуки знал, что прогрев у таких плит неравномерный и в средине всегда самый жар. И… черт. Из-за этого идиота он оказывается в одной компании с Деку. И какого черта Киришима дёрнул сюда? Кацуки оглядывается и замечает Каминари, заговорившегося о чем-то с Фумикаге. Ну да. Точно. Фумикаге уже давно как-то само собой оказался вплетенным в этот «отряд оккупации Деку», а Эйджиро Денки особенно в последнее время, в одиночестве не оставляет. Каминари раньше и сам с ними крутился, а сейчас его Киришима и вовсе из зоны видимости не выпускает. Не дай Всемогущий из-за этих идиотов тоже в клуб любителей бесполезного идиота затесаться.              Милая девушка-официантка раздает им оставшиеся меню, еле как разбирая их шумные перекрики, принимает заказ и тут же спешит сбежать на кухню. И Бакугоу прекрасно понимает подобную реакцию, ему тоже нередко хотелось свалить от всего этого бреда.              Бакугоу откидывается назад, облокотившись на руки, так он может видеть даже затылок Шото, сидящего через человека от него. Староста, что как раз и был «промежуточным», что-то бурно проповедывающий глупо хихикающему Деку и надутой толстолобой, сидящей напротив, задевает его локтем уже пятый раз, и на этот раз вызывает у Бакугоу раздраженное хриплое «Хей!». Шото поворачивает голову в его сторону, так тупо дергает своей бровью, а Кацуки остается лишь оскалиться в ответ. Он злится больше на собственные реакции, нежели на эту самодовольную задницу. Как же тупо. Их с Деку взгляды пересекаются, но первым отворачивается, совершенно не удивительно, Изуку. Он как ни в чем ни бывало улыбается Очако, выдавая какую-то очередную нелепость.              Принесенная, наконец, лапша становится облегчением, ведь можно сосредоточиться хоть на чем-то. И Кацуки подмечает для себя, что Мина не врала, еда и правда великолепна, только соус подводит. Бакугоу не привык к домашнему отстоянному терияки и больше предпочитал стандартный покупной. Он вообще не любил домашнюю еду. Особенно эти гребанные домашние онигири с маринованной сливой — взгляд зацепился за светлую руку протянутую к порции Деку, раздались возмущённо по-детски глупое «Тодороки-кун!». Просто ненавидит чёртовы онигири с маринованной сливой, которыми несло от Тодороки.              Раньше он часто таскал с собой на прогулки слепленные мамой рисовые шарики с отстоянной домашней сливой для перекуса, он не отказывался только из-за того, что Деку выглядел таким довольным, когда Кацуки вручал ему один из двух треугольничков. Особенно было стыдно за то, что порой, когда мама не могла, Кацуки сам взбирался на стул, чтобы достать банку со сливой, и лепить пару шариков для прогулки. У него получались именно шарики, а не треугольнички, а Деку в такие дни радовался только сильнее, говорил, что эти круглые онигири всегда… Вкуснее. Как же тупо. Он и правда ненавидит домашнюю еду. Кацуки отодвинул недоеденную порцию, чувствуя сладость во рту и румянец, готовый выступить на щеках, и отодвинулся от стола, слегка вслушиваясь в общий гул.              — Думаю, нам с Тодороки стоит уже идти. Мы думали зайти в книжный, — различает Кацуки и приоткрывает глаза, глядя на Деку, поднимающегося на ноги. — Я попрошу рассчитать нас.              — Хаа, Деку-кун! — Очако встрепенулась, ухватывая Деку за рукав, парень странно смотрит на руку девушки, но свою конечности не отдергивает. — Я не думаю, что мы ещё долго здесь будем. Посидите еще немного! А потом пойдём все вместе, — она переглядывается с Иидой и вновь смотрит на Деку.              — Очако-сан, думаю, нам и правда стоит идти. Я себя нехорошо чувствую, — встревает Тодороки. Его голос немного напряжен, он холодный и хриплый, и Катсуки хочется подойти к Деку и схватить его за вторую руку, дабы получить и себе долю злобы половинчатого.              — Ох, вот значит как, — девушка отпускает рукав Деку и смущённо тупит глаза под явно настороженным взглядом Тодороки. Все знают, что Очако была влюблена в Изуки долгое время, а партнерство альфа-омега без метки шаткое и непрочное, и даже бета имеет право позариться на одну из сторон. — Тогда конечно! Деку-кун, ты поаккуратней, лучше тогда не таскай Тодороки-куна с собой в магазин.              — Мы справимся, Очако-сан, — улыбается Деку, но слова его легонько царапают сердце девушки, звуча в сознании слушателей, как «не вмешивайся». Омега спрыгивает с помоста.              Очако стреляет смущенным взглядом в Шото, ненатурально расслабленного и спокойного, и утыкается в свою тарелку. Деку нет с пару минут, а после он появляется в зоне видимости с небольшой коробочкой.              — Наш счет, — он целенаправленно подходит к их стороне, к Тодороки и уже ставит колено на платформу, собираясь взобраться вверх, как раздается развязный звонкий голос.              — О-о-о, какие люди. Неко-тян! — Деку на секунду замирает, слепо глядя прямо перед собой, а после ставит коробочку на стол и оборачивается в сторону откуда доносится голос и спускается обратно в проход, все так же смотря в бок. — Какая неожиданная встреча. Как приятно, что ты решил навестить меня, Неко-тян.              Деку делает несколько шагов, отказываясь у своей стороны стола, и в тот же момент в зоне видимости оказывается и крикун, и Бакугоу напрягается, выпрямляясь и сглатывая рычание, ведь перед ними Сома. Он пьяно пошатывается и уже через секунду опирается о соседнюю платформу, чуть не снося перегородку, ведь не в состоянии стоять. Улыбка расплывается у него на лице, и он делает ещё один уверенный, но нетвердый шаг вперёд, Деку на этот раз не отходит.              —  Я так рад тебя видеть, Неко-тян! Ты пришёл повеселиться, как в былые времена? Надоел наконец этот тупомордый импотент, — взгляд Мидории скользит в сторону притихших одноклассников, проходится по Бакугоу и, наконец, останавливается на Шото. Он ищет поддержки именно у него и не хочет ничего от Кацуки даже подсознательно. И Бакугоу чувствует, как комок встает в горле от того, что он ничего не значит, от короткой вспышке ревностных мыслей внутри.              — Я здесь с одноклассниками. Мы зашли перекусить.              — А-а, я видел-видел! По тв. UA, да? Кто бы подумал, да? Даже в Кацуки сомневались, а уж в такую шалаву никто и не думал верить, — голос парня становится особенно злым. — Скажи, Неко-тян, а как тебе удавалось скрывать причуду, а? И не сопротивляться ведь в силу, получается. Шлю-юха. Какая же ты шалава, Неко-тян. Настоящая дырка! — протягивая оскорбления почти по слогами, размазывая их выплевывает Сома.              — Эй, — Шото дёргает Сому за плечо, прерывая словоизвержение, тот шатается и почти падает. — Замолчи, а. Давай-ка выйдем.              — О! Это ж тот мажорчик! Твой новый ебырь? — вновь переключаясь на Деку и выворачиваясь из-под руки Шото, тянет он. — И как удовлетворяет твою сучью натуру? Какой у него хер, а? Больше моего?! А больше, чем у Бакугоу, а?!              — Заткнись! — Очако вскакивает на ноги, гневно вспыхивая щеками, кажется, даже её волосы становятся дыбом. — Как ты смеешь говорить нечто подобное о Деку-куне?! Кто ты вообще такой?!              — Вот именно! — Мина тоже поднимается на ноги. Гомон становится все громче, даже Киришима что-то выкрикивает.              — Что здесь происходит? — из-за перегородки появляется парень лет двадцати в фартуке с название заведения. Катсуки не особо до него, он даже не видит его, наверное, его словно залили клеем, и он не может даже рта раскрыть, глядя на бледного Деку. В этот момент его слово водой обливают, ведь он понимает это так же отчетливо, как и то, что он Бакугоу Катсуки, — Изуку боится, боится до холодного пота, выступившего на лбу. Боится этого блядского Сому и того, что может случится из-за его появления в его только что наладившейся жизни. Боится, не смотря на свою гребанную причуду и способность противостоять этому мудаку. Катсуки кажется, что он тонет, ведь ему не хватает воздуха и его дыхание ускоряется. — Прошу тише!              — Таору-нии! — звонко кричит Мина официанту. — Убери этого парня! — она грубо указывает пальцем на Сому. — Почему вы вообще пускает таких пьяных придурков?!              — Мина-тян, — растерянно говорит служащий кафе, и переводит взгляд на причину шумихи. Его брови хмурятся, когда он видит причину шумихи. — Черт, Сома! Сколько раз я предупреждал тебя даже не приходить сюда, если ты не трезв.              — Аники, — Сома улыбается, даже скорее скалится. — Посмотри кто к нам зашёл!              В следующее мгновение происходит сразу две вещи: Сома наваливается на Мидорию, и Тодороки, схватив его за шиворот, отшвыривает его назад. На руки Шото наползает ледяная корка — он в ярости.              — Стойте, прошу Вас, — Таору самоотверженно вступает между ними. — Пожалуйста, простите моего брата. Он слишком пьян и не контролирует свои слова, — он отворачивается и обращается к брату. — Уйди. Немедленно.              Сома с раздражение фыркает, смотрит на Шото, на Деку и все же поднимается, неохотно, тяжело.              — Да пошло оно все, — он сплевывает на пол и плетется в сторону выхода.              — Простите, — Таору кланяется и тоже спешит ретироваться, хотя Катсуки все равно успевает обратить внимание на короткое удивление и испуг парня при взгляде на Мидорию — они знакомы.              Бакугоу обводит взглядом присутствующих, погрязших в гнетущей тишине. Он видит на лицах смятение и некую неуверенность. Они не верят, а вернее не хотят верить, в то, что сейчас говорил какой-то проходимец, но отлично видели реакцию Деку — он не опровергла, не пытался уличить Сому во лжи. Они понимают, что Мидория верит в справедливость слов парня, и не знают как на это отреагировать. На их лицах тень.              Изуку рассекает тишину. Он шумно разворачивается и идет в сторону выхода, не сбегает, просто уходит. Тодороки вкладывает деньги в счёт, тихо просит Тенью забрать сдачу, мерит однокласснику сожалеющим и виноватым взглядом и, обувшись, уходит следом за омегой. Словно так и надо, ни ставя свои действия под сомнения ни на секунду.              Только, собираясь уходить, Кацуки понимает, что ему показалось странным: Мидория оставил обувь здесь.              ***              Сейчас, стоя под дверью в комнату Мидории, Бакугоу и сам не понимает, почему все же пресек попытку Очако самостоятельно отнести обувь Деку. Его порывы когда-нибудь встанут ему боком — уверенность в этом тонкой иглой колет его висок. Он не хотел видеть Деку, он не хотел влипать ещё во что-то, но чёртовы желания… Кацуки крепче сжимает челюсти и пару раз от души пинает дверь. На «стук» никто не откликается.              — Блядь, Деку, я знаю, что ты там! Я видел свет в окне! А ну, открывай, чертов задрот! — от души орет он, сверля деревянную поверхность взглядом.              За дверью от раздается явное копошение, но открывать ее никто не спешит, все стихает, но не достаточно, чтобы нельзя было заметить, что внутри кто-то есть. Бакугоу хочется кого-нибудь ударить, ударить сильно, чтобы синева и отек не сходили пару недель, но он просто тихо ругается себе под нос и нажимает на ручку двери, неожиданно даже для себя врываясь в комнату, ведь замок оказывается не закрыт. Там и застывает, сильнее вцепившись в ручки пакета с чужой обувью.              На кровати издавая тихие хрипы, плавно покачивается, сидя на чужих бедрах сам владелец комнаты. Деку оборачивается, подаваясь немного назад и убирая руки со рта лежащего под ним совершенно обнаженного Шото и сипло вздыхает, еле как глуша, рвущийся наружу стон. Он отводит со лба прилипшую от испарины чёлку, провожает расфокусированным взглядом закрывающуюся дверь и вновь смотрит на Бакугоу.              — Каттян, а тебя не учили, что нехорошо вырваться в чужие комнаты вот так вот? — почти на выдохе проговаривает Деку запальчиво, словно не имея нужного количества кислорода в легких, и проделывает очередное движение бёдрами, полностью скрывая в себе член Тодороки.              — Блядь, — Бакугоу чувствует, как зажгло его щеки, а в штанах неприятно потянуло — ещё чего не хватало. Это неловко. Более неловко чем обычно, ведь сейчас он не знает, что должен сделать. Он не должен атаковать, но и посмеяться над происходящим не может, ведь это чертов Деку. А Деку всегда требует особого отношения. — Может вы остановитесь, хотя бы сейчас?              — С чего бы? — Почти соскальзывая с чужого органа, Изуку улыбается, несвойственно ему уверенно, словно не узнавая Бакугоу, всегда вызывающего «приступ» неуверенности и молчаливости. Его зад со шлепком снова опускается на бедра Тодороки, что тут же по свойски опускает руки на его поясницу. Бакуго встречается взглядом с больше заинтересованными, нежели раздраженными разноцветными глазами. Член в штанах напрягается еще сильнее, и становится совсем мерзко.              Тодороки не разъярен, как полагается альфе, когда смотрят на его омегу в столь компрометирующей ситуацией. Скорее черторв половинчатый без слов предлагал присоединиться, хвастался телом Мидории, каждым поглаживанием раздвигая его ягодицы, открывая вид на дырку, плотно обнявшую его пенис. А Деку позволял. Неожиданно Тодороки резко садится на кровати, почти подрывается, приобнимает Мидорию, тем самым сильнее насаживая его на себя и не давая завалиться на спину.              — Ты так сжался, — его шёпот слышит и Кацуки, их взгляды все так же сцеплены. Создается ощущение, что говорит Шото больше с ним, чем с Мидорией. — Тебе нравиться? Ты хочешь его? Хочешь, чтобы он присоединился, — двойной стон становится лучшим ответом. Изуку откидывается назад, насколько ему позволяют бледные руки, его трясет, а Тодороки расплывается в агрессивной ухмылке. — Давай. Ты же тоже жаждешь этого.              Бакугоу не начинает спорить, он даже не говорит ничего, уносимый, словно водным потоком, в глубины своих потаенных и жадных желаний. Он откидывает пакет в сторону и взбирается на узкую постели.              Его руки тряслись, и первое прикосновение к разгоряченной коже выдалось даже излишне аккуратным и нежным. Пальцы проходятся по лопаткам, ниже по спине, к пояснице, у корню пятой конечности, покрытой кудрявой шерстью, вызывая громкий стон у Деку. Его выгибает, он упирается затылком в плечо Кацуки, после чего поворачивает голову и приникает к его шее губами. Кацуки шумно выдыхает, чувствуя дыхание в свой загривок, шерсть, защищающая заднюю часть шеи становится дыбом. Бакугоу дёргается и охватывает руками омегу поперёк живота, в его запястье утыкается горячая головка, и Деку вновь скулит, проходясь поцелуями уже по нижней челюсти и, наконец, разворачивать к Бакугоу хотя бы полу боком. Кацуки не может отвести взгляда от влажных, приоткрытых губ, блестящих, малиново-красных. Язык мелькает между ровными рядами зубов, и Бакугоу срывается. Он приникает к губам Изуку своими, осторожно прикусывая, сминая, оглаживая языком небольшие притупленные омежьи клыки. И Мидория отвечает. Руки Кацуки продолжают шарить по телу омеги, не позволяя себе притронуться лишь к самому интимному, избегая жаркой текущей плоти.              Бакугоу открывает глаза и на секунду пугается горящих диких зелёных омутов напротив. Он никогда бы не подумал что кто-то, что Деку, может так сильно себя потерять, так самозабвенно отдаться инстинкту. Он отстраняется, Деку подается вперёд, не желая отпускать, и вновь припадает к его шее. Тодороки в какой-то момент успел отстраниться от них и сейчас сидит на стуле рядом с кроватью, просто наблюдая и лениво лаская рукой свой крепко стоящий член. Его взгляд излучает почти научный интерес, что прорывается и почти перекрывает, через обычное желание и похоть, и он словно главный сейчас, словно каждое его слово может изменить ход этого интимного момента.              — Продолжайте, — его голос хриплый, почти сорванным, а щеки полыхают совершенно не подходящим румянцем, несмотря на то, что из рта вырываются клубы ледяного пара. Гетерохромные глаза горят жаждой и интересом, в них плещется такие страсть и жадность, что Бакугоу чувствует себя самым совершенным существом. Никогда бы Кацуки не подумал, что этот парень может выдавать столько эмоций и чувств.              Руки Деку, объятые зелёными змеями силы уже сняли с него толстовку и теперь безжалостно рвут футболку, сдергивая ее, обнажая тело.              — Кат-тян такой красивый и сильный, — тихий полушепот пробирается в сознание и отдается эхом голове, пока пальцы омеги проскальзывает по его телу. Обращение на секунду отрезвляет разум звонким «Что я творю?!», и Бакуго дергается назад, вот только позади уже другое тело.              — Тише. Тише, — шепчет Половинчатый ему в самое ухо, опаляя холодом и вызывая табун мурашек. Или это от контраста температур рук, что легли ему на бока? — Если ты попытаешься сбежать сейчас, этот волчонок, — словно обозначая кого имеет в виду, Тодороки ухватывает острое зелёное ушко омеги, сдавливая и вырывая тихий визг. — Превратится в настоящего дьявола и переломает тебе не мало костей. Потом так неловко оправдываться перед Исцеляющей Девочкой.              Мидория выворачивает голову из захвата Шото стреляет диким взглядом сначала в Половинчатого, а после и в Кацуки и опускается ещё ниже, упираясь носом в пах Кацуки. И он издает сдержанный стон, на что Деку расплывается в улыбке и быстрым движением рук высвобождает Кацуки из брюк и белья. Это заводит и пугает одновременно, все больше ему хотелось вырваться и уйти отсюда, все больше вопросов о том, что он вообще делает всплывало в тяжелой голове. Но вот, рот Изуку накрывает его член, и в голове пустеет, и все становится настолько незначимым.              Только это окутывающее его тепло и влага, эти зеленые искрящиеся глаза. Ох, Черт. Движения Деку, его решительность и искусность. Какой же он черт возьми… Задрот.              Руки омеги плотно обхватывают его тазовые кости и в следующую секунду член Бакугоу полностью скрывается во рту Деку. Кацуки давится воздухом, ощущая, как сглатывает Деку, как его зубы слегка касаются самого основания. Голову откинуло назад от ощущений, а на руках трепещут искры. Деку соскальзывает с его ствола и проходится по всей длине языком, задерживаясь на головке, посасывая, слизывая выступающий предэякулят. Кацуки скашивает взгляд вниз, и сдерживать тяжелый стон приходится изо всех сил от столь соблазнительной картины. Растрепанный, измазанный собственной слюной и его выделениями пацан со сверкающими глазами. Деку улыбается и обхватывает член Бакугоу одной рукой, подаваясь ему навстречу, проводит языком по кончику, по своим пальцам и впечатываясь губами в лобок. Язык проходится по месту под животом, игнорируя колючие, короткие волосы и останавливается на голой коже стыка бедра и паха. Деку замирает, следя за ним своими дикими глазами и фыркает. И по телу проносится ток, вырывая из глотки звонкий, еще совершенно неизвестный даже самому Бакугоу звук. Кажется, что место, которое старательно выцеловывает Деку пылает и щекотит, и ноги трясутся, заставляя Бакугоу окончательно потерять равновесие, заваливаясь назад, где его уже ждет Тодороки. Член стоит так сильно, что кажется он взорвется, рука омеги поддерживает его на пике, но не дает кончить, то и дело останавливаясь и замедляясь в момент пика.              — Раслабься, — шепот в ухо вызывает грозный рык. — Хаха, не стоит ворчать. Это я позволил тебе быть здесь, — альфий запах не отпугивает, лишь слегка раздражает, как вода попавшая в нос и уши во время прекрасного будоражащего душу ныряния на глубину. — Выпрями ноги. Давай, — Кацуки подчиняется, ненавидя и не понимая себя, а Тодороки отшагивает назад, не давая ему полностью грохнуться на спину, но позволяя опуститься сильнее. Деку, стоило его ногам выпрямиться, тут же оказался верхом, зажимая коленями бедра и вновь принимаясь за его пах. Его яйца оказываются в сильных, но нежных руках, а рот омеги в этот раз оккупирует его живот. Деку посасывает и покусывает кожу, и Кацуки видит, как на некоторых местах, подобно цветам по весне, расцветаю пятна, которые альфа может охарактеризовать только, как метки. И это собственическое действо, так не характерное омеге заводит, возбуждает до дрожи.              Как-то незаметно вместо горячей груди под спиной оказывается подушка, а Тодороки размещается за спиной Мидории. Его чертовы прекрасные белые руки с длинными тонкими пальцами ложатся на бока омеги, и он подталкивает Изуку вперед, с губ того срывается звонкий мурчащий звук, и он падает грудью вперед, почти полностью оседая на грудь Катсуки и тяжело дыша. Катсуки чувствует щекотку от мягких волос, коснувшихся его ключиц, ощущает, как нос Деку упирается в его грудь, слышит судорожный вдох и гортанный стон, что роняет омега.              — Ну же, Изуку, двигайся, — Тодороки нетерпеливо подталкивает Мидорию еще немного вперед, и Катсуки чувствует руку на своем члене — до жути холодную руку. Шипя сквозь зубы, он дергается назад и упирается в задницу Деку, тот снова стонет и вздрагивает. Двумордый хмыкает, и, словно не понимая реакции, бормочет, словно изучающе, осторожно и мягко проводя своей ледяной рукой по стволу. — Ну-ну, не стоит так торопиться, Бакугоу-кун. Сейчас все будет.              На этот раз уже горячая рука касается его ствола, проводит несколько раз по всей длине, уже совсем смело и даже жестко. Деку стонет, распахивая глаза и привставая с груди Бакугоу, опираясь на руки по бокам от него. Он оборачивается, издавая нечто похожее на нервный смешок, пока его зрачки пульсирующе сужаются и вновь расширяются, и вновь дергается, словно от тычка, разворачиваясь и утыкаясь губами в светлую челку, прилипшую ко лбу. Бакугоу хрипло выдыхает от столь неожиданного действия, не в силах удержаться от движений тазом и косит взгляд вниз, между их с Деку тел.              Руки. Руки этого двумордого и его тело. Одна на его, Катсуки, члене, дрочит, оглаживает, а вторая немного выше резко и быстро двигается в такт с трепыханиями и стонами Деку, позволяя омежьей смазке лететь во все стороны от его резких движений. Бакугоу поднимет взгляд. Ублюдское, жадное, возбужденное выражение лица этого альфы. Блядь. Они с Деку стоят друг друга. А он сам стоит этих двоих, раз его заводит эта ебанная альфья рожа. Он чувствует, как стучит сердце в паху, и он уже готов извергнуться, смотря в глаза этого ублюдка.              Тодороки резко вытаскивает свою руку из задницы Деку, вырывая у того вскрик, отпускает член Бакугоу и за секунду насаживает на него омегу. Изуку стонет и взвизгивает — Катсуки чувствует, как плотно обхватывают его стенки омежьего ануса. Он не сдерживает короткого «А-а», переходящего в надрывный стон. Это почти больно — Деку чертовски узкий и он сжимает его в себе до искр перед глазами.              У Кацуки член скорее толстый, чем длинный — Изуку распирает изнутри, и он не может расслабиться. Он скулит, переступает руками, пытается двинуть задом, но руки Тодороки лишь сильнее вжимают его в бедра Бакугоу, проталкивая его член еще глубже. Пенис Шото довольно большой, но тонкий, слегка расширяющийся к низу, и он больно упирается в живот, когда они трахаются под подходящим углом. Его обхват делает его похожим на сосиску, а скорее даже на длинную морковь, а это… То что в нем сейчас больше раза в два в обхвате. Да, в два раза. Точно. Мидория кладет руку на живот и надавливает, тут же выстанывая от дискомфорта. Член Каттяна, как баклажан, его головка треугольной формы, а верхняя часть середины — самая широкая часть. Если внутри раздуется узел, когда он привыкнет к подобным размерам, то это будет даже не так уж и больно… Если, конечно, его узел расположен в основании, а не в середине. Надо было быть внимательнее при минете, прощупать, изучить сильнее.              — Ты снова бубнишь, Изуку, — Шото вырывает из мыслей своим шепотом. Сам Деку уже успел подняться и сейчас опирается руками в живот Катсуки. Он снова отключился от реальности. — Давай, не забывай двигаться, Изуку.              Деку хрипло стонет, когда Шото приподнимает его бедра и опускает их обратно, и смотрит в лицо Бакугоу. Тот растерян и заведен, его глаза так привычно горят, а глицириновый пот весело искрится то на одной части тела то на другой. Бакугоу буквально взрывается под ним сейчас. Изуку откидывает голову, отрываясь от созерцания, и смотрит в потолок, двигаясь самостоятельно. Руки Шото соскальзывают с его бедер, и им на замену приходят руки Бакугой. Он подается на встречу — Изуку не сдерживает голос и громко постанывает от болезненного удовольствия, что приносит ему этот процесс -, движения его хаотичнее, чем у Тодороки, но при этом мягче и нежнее. Бакугоу мягок в постеле. Это слабо удивляет.              Изуку понимает, что вновь бубнит себе под нос, когда член Шото упирается в его губы. Он приоткрывает рот и позволяет толкнуться, но то, что Шото войдет сразу так глубоко становится неожиданностью. Изуку давится, его глотка издает совсем неэстетичный звук, а с носа и их глаз брызгают сопли и слезы, от чего Кацуки внизу рычит. Шото не дает ему отдышаться, как было бы обычно, и подается назад и тут же вперед, вновь вгоняя свой ствол в горло. Это больно — это всегда больно, так должно быть — Изуку смиренно расслабляет гортань, из-за этого слабеют и руки, он хватается за ноги Тодороки, стараясь следить и за тем, чтобы его зад двигался тоже. Катсуки шикает внизу, Изуку скашивает на него взгляд, но алые глаза смотрят дальше, выше его, на родном лице оскал с хищными, увеличившимися клыками, и Деку поднимает взгляд на Шото.              О да.              Его глаза пылают и плавятся, он выглядит взвинчино и агрессивно, даже чертовы альфьи клыки явились, оголяя зубы, делая его лицо менее аристократичным, более подобающим для альфы. Тодороки прекрасный альфа — уверен Изуку — когда он такой, с этими клыками и когтями, горящими в темноте глазами и вставшей дыбом шерсти на затылке, он просто венец творения — он жестокое и пугающее, до стынущей в жилах крови, существо, и Изуку не должен этого забывать… Мидория чувствует, как Тодороки касается его уха, так нежно и ласково, совершенно противоположно грубости, с которой толкается в его рот, как гладит пальцами, раздвигая шерсть на чувствительной раковине, от этого волоски на по всему позвоночнику дыбятся, и хвост начинает трястись. Наверное его глаза сейчас тоже горят.              Каттян насаживает его все яростнее, и он уже орал бы, если бы не то, что в его глотке орудует другой альфа, а так он лишь делает приятнее Шотяну. Его горло вибрирует и это нравится Тодороки — он знает это и видит по его прикрытым в удовольствии глазам и дерганью его плечей.              Тодороки дергается и застывает, засунув лишь на половину. Сперма брызгает на корень языка и в горло, Мидория снова давится, но спешно сглатывает, понимая, что иначе он просто задохнется. В основании члена альфы начинает набухать узел, Тодороки трясет все сильнее, а в горло вливается все больше спермы. Тодороки знает, что Изуку не любит это, не любит этот горьковатый привкус, это чувство бьющий в горло струи, но сейчас Деку способен простить его, ведь в его заднице, продолжает двигаться второй альфий пенис.              Тодороки выходит из его рта, придерживая раздутый узел, с его конца все еще слабо, но брызгает сперма. Изуку не замечает, как пара капель попадает на его лицо, срываясь наконец в крик от яростных движений Катсуки. Он уже не осторожен и вбивается с невероятной скоростью, выворачивая, кажется, наизнанку, Изуку откидывается назад, хватается за руку Шото, смыкая зубы, и сквозь слезы видя горящие алым глаза, косится вниз, видя как входит и выходит ствол Каттяня, как дергается его собственный живот от сильных проникновений, как его собственный член сочится, и его прошибает дрожью. Грудь Бакугоу орошает белесая жидкость, немного попадает на лицо, Кацуки смотрит с восторгом и неверием, его губы приоткрываются, рык снова меняется на вдохи и выдохи, язык слизывает одну из белесых капель и Бакугоу замирает, насаживая Изуку до предела. Секунда и вторые руки дергают его вверх, не давая сцепиться и наполниться спермой. Кацуки рычит, когда жар Деку пропадет, и невольно оставляет на бедрах омеги царапины и ожоги. Его трясет выворачивает. Он испытывает в этот момент самый мощный оргазм за свою жизнь, и видит дергающегося в своем удовольствии Деку и ласково смотрящего на веснушчатое лицо Тодороки, уже опустившегося на колени позади омеги.              ***              Кацуки просыпается с тяжелой головой. Его спина болит, а телу так чертовски жарко. Он хмурится, раскрывая глаза, и ведет плечом, чувствуя тут же, как заерзало на нем чужое тело. Зеленые растрепанные волосы тут же бросаются в глаза, и поначалу Кацуки даже дергается, собирясь сбросить пацана с себя, но останавливается, натыкаясь взглядом на умиротворенное лицо. Такой спокойный и тихий…              — Проснулся? — в комнату входит двумордый, заставляя воду в гавани Кацуки вновь бурлить в придверии шторма. Он совершенно беззвучно закрывает дверь и проходит до прикроватной тумбочки. — Он довольно крепко спит, так что просто не ори, — в противовес своим тихим и осторожным движениям, уверяет он.              — Ха, с чего бы мне заботиться о его сне?! — но вместо крика вырывается лишь вполне тихий рык. Тодороки хмыкает и склоняет голову, по-свойски открывая тумбочку и вытаскивая из нее аккуратно сложенную одежду. Он оценивающе оглядывает тело Кацуки, и тот чувствует, как шерсть на холке начинает шевелится.              — Моя не подойдет, — Шото отрывается и стягивает с себя майку, меняя ее на толстовку. — Тебе принести твою одежду или ты уже пойдешь? Не думаю, что твоя вчерашняя сгодится, — он поднимает с пола мятую черную футбоку, измазанную белесыми разводами, как бы доказывая свои слова.              «Уже пойдешь, » — Кацуки почти закипает от злости. Да как этот двумордый ублюдок смеет им командывать, словно он здесь хозяин?!              — Я пойду, когда решу нужным, — рявкает Бакугоу во весь голос. Тело Деку дергается, и Катсуки хочется долбануть себя по башке, а Тодороки лишь возводит глаза к потолку. — Спи, чертов нерд! — не контролируя себя и свои слова, продолжает все так же громко Бакугоу, обхватив рукой зеленую головешку и не давая ему подняться. — А ты — не смей идти в мою комнату!              — Не очень-то и хотелось, Бакугоу, — Шото недовольно качает головой, с сожалением глядя на Деку. — Изуку, тебе принести завтрак? Или ты сначала в душ?              — Душ, — глухо бормочет Мидория в грудь Кацуки. — У меня задницу склеило от смазки и вашей спермы, — Кацуки дергается и кривится. Вот вам и мальчик-скромник, который и в глаза одноклассницы посмотреть не может. Деку же легонько хлопает его по груди, как бы прося отпустить, и подается вниз, выбираясь из-под расслабившейся руки. Он поднимается на ноги, окидывает Кацуки долгим изучающим взглядом, вызывая короткое смущение, так и застрявшее глубоко внутри, хмыкает и разворачивается к двери. Внутри мечется, нарастая, негодование и возмущение — как это стоит трактовать и понимать? Маленький ублюдок!              Но почему же Кацуки так сложно смириться с тем, что Деку не реагирует на тему секса так, как должны реагировать на нее люди, подобные ему? Почему его спокойствие при виде обнаженного альфьего тела, и совершенное непонимание стыда перед темой секса, так безумно раздражают? Он так хочет видеть смущение и смятение на лице Деку, когда тот будет смотреть на его тело. Он чертовски желает, чтобы этот мелкий отводил взгляд и краснел, стоя рядом с альфой, а не спокойно переносил поцелуи в губы в присутствии всех одноклассников.              Его уносит водоворотом. Он так попал…              — Ну так, что? Может, ты уже пойдешь? — Половинчатый растягивает губы в еле заметной усмешке, стоит Деку накинуть свою одежду и выйти. — Скоро начнут просыпаться остальные. Не думаю, что тебе захочется попасться им на глаза.              — Ха-а, а тебе-то какая разница, Двумордый? Не хочешь, чтобы поползли слухи, что Деку кинул тебя? — Кацуки скалится, удобнее устраиваясь в чужой кровати.              — Мне бы не хотелось, чтобы у Изуку были проблемы из-за этого, — Тодороки вытаскивает из шкафа Мидории сменное постельное белье.              — А какие проблемы могут возникнуть у этого задрота?! — Кацуки гневно дергает подбородком, а Шото вскидывает бровь, как бы спрашивая «Ты серьезно?». Да что этот ублюдок о себе возомнил?! Еще и запах этот отвратный все сильнее из-за того что Деку ушел. Чертовы онигири. — Хей! Даже не пытайся давить на меня, сучий потрох!              — А разве я пытался? — Тодороки склоняет голову к плечу, он принюхивается. — По-моему тут скорее ты пытаешь укрепить свои позиции. Был бы поаккуратней. Это все же его комната. Если запах останется, может и течка начаться раньше времени, — Шото оглядывается на календарь, и раздражает все больше столь хорошим знанием этого нердского логова.              — А ты, я смотрю, все знаешь о нем, двумордый? — гаркает Бакугоу, внутри кипя от яростной ревности, сжирающей его подобно огню, что поглощает брошенную в него щепку.              — Я знаю многое, Катсуки Бакугоу, — тон Тодороки холодеет, и он хмурится, явно раздражаясь от поведения взбалмошного одноклассника. — Я люблю Изуку, — вдруг резко выдает он и устремляет прямой острый взгляд прямо в красные глаза. — И мой долг сделать все, чтобы защитить его и уберечь. Если для этого мне периодически придется мириться с присутствием другого альфы в нашей кровати — я смирюсь. То, что ты побывал в этой постели не делает тебя его парой. Не зазнавайся.              — Да как ты. — Бакугоу задыхается возмущением. — Сукин сын, — на руках начинают трепетать искры причуды.              — Если ты хочешь драки, то мы можем выйти наружу, — коротко, но предельно напряженно отвечает Шото, кажется окончательно теряя расположенность по отношению к Кацуки, которую проявлял ранее, и швыряет в Катсуки его одежду. — Так что одевайся. Я давал тебе возможность разойтись и уладить все по-мирному. Не хочешь — сделаем, как ты любишь.              — А я смотрю ты совсем охренел, Двумордый, — Кацуки натягивает футболки и встает, неспешно, одевая белье. — Но знаешь, сейчас хотя бы не похож на ебанный камень, — он грубо усмехается, с удовольствием отмечая, как Шото поджимает губы. — Но сейчас уже я не хочу использовать на тебе свою причуду, ублюдок. Ты мне противен.              ***              Они все же деруться. Не проходит и суток, как учитель непредусмотрительно ставит их в пару во время спарринга. Они яростно кидаются друг на друга, бьют, колотят, иногда даже не используя причуду, и совершенно точно не пытаются изобретать какой-то тактики. Одноклассники подмечают, что что-то не так далеко ни сразу: к тому времени у Кацуки лицо и волосы покрыто коркой изо льда, один глаз не видит, заплывший кровавой гематомой, а рука сломана в нескольких местах. У Тодороки же переломаны нос и нога и обуглена ладонь. Они все так же кидаются друг на друга, левая сторона Шото вспыхивает, они не роняют ни слова, только бьют и бьют, пока их не останавливает причуда учителя Айзавы.              Их вырубили, видимо, так как по-другому Катсуки не мог объяснить то, как он оказался в лазарете, хотя секунду назад стоял на поле тренировки. Он не видит одним глазом, чувствует гипс на своей руке, бинты стягивающие грудь и одну ногу.              Парень поворачивает голову на бок и дергается, встречаясь взглядом с усталым лицом Деку. Губы омеги дрожат, он кивает, словно приветствуя, и отводит взгляд. Внутри Катсуки полыхает счастьем, но тут же, стоит опустить взгляд чуть ниже, его окатывает уже раздражением. На соседней кровати растянулся без сознания Тодороки, подле которого, держа его руку, и сидит Мидория. Изуку пришел не для него. Он не выбрал его. Он пришел, чтобы быть рядом с этим Двумордым уродом. Внутри скребет, и хочется, как прежде, заорать на гребанного задрота. Катсуки сжимает кулаки, но взгляда от переплетенных пальцев двух рук мазохистски не отводит.              Большой палец Деку так нежно и аккуратно поглаживает кожу полностью расслабленной белокожей руки, так осторожно и любовно Мидория ласкает чужую ладонь… Кацуки желает дернуть омегу за прядь волос или толкнуть со стула, но вместо этого он просто вытаскивает здоровую руку из-под одеяла и кладет ее ладонью вверх, поднимая взгляд на лицо Деку. Мидория кидает неуверенный взгляд на него, замечая движения, на его руку и хмурится.              — Возьми меня за руку, — его голос хриплый, а тон скорее не приказной, а просящий. Кацуки старается сделать свое лицо серьезным, но в конце концов прикрывает глаза и болезненно морщится. — Возьми мою блядскую руку, Деку… Прошу.              — Каттян, — Изуку устало прикрывает глаза, накрывая рукой свой лоб. — Да что же с тобой такое?              — Руку, Деку, — Кацуки ударяет по постели. Изуку качает головой и вкладывает свою ладонь в его руку. Безвольно, без желания. Кацуки переплетает их пальцы, сжимает все такую же маленькую, несмотря на тренировки омежью ладонь, чувствуя тепло грубой кожи, он внимательно осматривает их руки — почти одинаковые по цвету. Это так странно, но почти хорошо. Это делает его спокойнее.              Кацуки прикрывает глаза и лежит несколько минут, погруженный в ощущения. Это так неудобно и жарко: руки потеют. Катсуки это все не надо, но так этого хочется…              Деку не вырывает руку, но и не отзывается. Кацуки чувствует короткие взгляды со стороны омеги. Хочется остаться с ним вот так навсегда. Он никогда не чувствовал себя так после того, как переспал с омегой, и это в очередной раз делает чертового Деку особенным. Это по-обыкновению раздражает и приносит чувство неполноценности. Не должен омега быть по силе равным альфе, он должен уважать и опираться на альфу, а не кидаться на помощь.              Мидория и правда особый для него, кажется. Хочется его защищать, как прежде, хочется говорить ему какой он идиот, а еще, что у него красивые волосы и глаза.              Кацуки чувствует себя в ловушке. Он не может контролировать все эти ощущения. Теперь, когда понимает и осознает их — не может. Но смиряться было бы слишком тупо. Это было бы не по бакуговски.              Кацуки открывает глаза, вновь разглядывая сидящего рядом Деку. Такой измотанный и уставший, даже не улыбается и не бубнит.              Подумалось, что решись он переспать с Мидорией в средней школе, то все бы обошлось. Было бы по-другому. Он бы почувствовал себя столь спокойным и полноценным тогда — раньше, и не было бы еще пары лет ора и оскорблений в сторону Деку. У Кацуки ведь столько раз вставало на эту веснушчатую морду, столько раз он кончал думая о том, что берет этого задрота. И так быстро отгонял эти мысли от себя… Как рано нужно ему было опомниться, чтобы Деку не попал в кровать другого? Как рано вообще началось все это для Изуку…              Катсуки, видимо, все же шлепнулся головой обо что-то раз этот вопрос все же срывается с его языка.              — Ты серьезно, Каттян? Кажется, тебе действительно нехорошо, — Деку снова хмурится, из-за чего между его бровей закладывается морщинка, так похожая на подобную у Бакугоу, и встает со стула, выпуская их руки из своих рук. — Я позову врача.              — Тупой Деку, — Катсуки отворачивается, но ни на чем не настаивает. Хлопает дверь, извещая об уходе. Как тупо. Да что же с ним действительно творится? Он так хочет чего-то… Чего-то тупого и слишком не свойственного ему, чтобы принять это.              — Что ты к нему чувствуешь? — голос раздается неожиданно и слишком громко. «Проснулся, ублюдок», — думает Бакугоу. Давно ли?              Катсуки оборачивается, проводит взглядом по чужому профилю. Тодороки лежит так же как и раньше, до пробуждения, только глаза его уже открыты и устремлены в несуществующую точку на потолке. Как всегда выглядит льдышкой, но есть сейчас есть в его виде кое-что выдающее его эмоциональное напряжение — губы. Его губы то расслаблялись, то поджимались до побеления, то закусывались зубами.              — Я люблю его, — выдает Тодороки снова, не дожидаясь ответа Кацуки. Он оборачивается, встречаясь взглядом с алыми глазами. — Люблю. И я не собираюсь отступать от этого. Даже если он сам захочет. Он все для меня, — Тодороки прикрывает глаза на пару секунд, после чего вновь встречается взглядом с Бакугоу. — А что он значит для тебя?              Что?              Перед глазами встает образ Деку в объятиях Тодороки. Они так смотрелись вместе. Это выглядело действительно правильно и гармонично. Это раздражало. С ним Деку смотрелся бы не хуже. Они бы выглядели просто шикарно вместе.              — Бред, — выплевывает Кацуки. — Любовь? Такой бред. Я ненавижу этого задрота. Раздражает. Выбешивает!              Тодороки усмехается, и отводит взгляд от Катсуки, не требуя более ни единого слова.              И снова гребанная тишина, и только этот запах онигири со сливой. Бакугой прикрывает глаза. Деку в его объятиях… Перед глазами встает эта картинка так четко и ярко: лохматая зеленая макушка, его пальцы в этих вихрах, веснушчатая морда, уткнувшаяся в его грудь, сильные, но все же тонкие омежьи руки на его спине.              Катсуки действительно нравился этот образ в его голове. Он бы сделал многое для воплощения его в реальность.              Сделал бы, будь он хоть немного меньшим ублюдком.              Но все все останется так, как и было раньше. Он не сделает ни шагу, чтобы сблизиться с Деку ни сейчас, ни в следующие две недели. Из его горла все так же будут вырываться рычание и оскорбления, когда они будут сталкиваться в коридорах, а его лицо продолжит искажаться в яростных гримасах. Он останется таким же самодовольным ублюдком, каким и был. Но только теперь мысли о Деку не оставят его в покое.              Он становится спокойнее, чем обычно — это отрицать нельзя. Он видит флирт со стороны Деку, и это бодрит его и заставляет альфу внутри довольно мурчать и рокотать. Он чувствует себя желанным больше чем обычно, и это как-то непонятно вдохновляет, заставляет как-то особенно рьяно двигаться к самосовершенствованию. Внимание со стороны омег никогда не давало столько эмоций и трепета, никогда он так сильно не жаждал взгляда омеги, как сейчас.              Он кажется сходит с ума. Он воспринимает подобные мысли, приходящие в его голову с завидным постоянством, с возбуждением и трепетом, ведь они означают, что он думает о Деку, а Деку ассоциируется с теплом и желанием. Он так часто находит себя в мыслях о Мидории, что кажется будто он тонет в них и растворяется без остатка. И он старается выплыть на поверхность всеми силами.              — Хей, А-класс, там драка! — дверь класса с грохотом распахивает, и внутрь заглядывает Монома. — Ваш Второй номер сцепился с каким-то неудачником из другой школы!              Кацуки приходится поднапрячься, чтобы понять, о ком именно говорит ученик класса Б, но когда понимание настигает его, то тело реагирует куда быстрее мозга. Кацуки оказывается на улице уже через несколько десятков секунд, (кажется, снеся перила лестницы), готовый в любое мгновение кинуться в бой, поддержать Половинчатого и вырвать его из рук врага.              Вот только это бы не понадобилось даже минутой ранее — понимает он почти тут же. Кацуки не назвал бы это дракой, даже если бы плохо понимал значение этого слова.              Полупьяная тушка его бывшего одноклассника, наполовину заточенная в ледяной столб, в ужасе трясется, тогда как Двумордый, чьим произведением и была эта немалых размеров скала, стоит в паре метров от него, перекатывая пламенный сгусток по руке. Он выглядит взбешенно: его глаза полыхают, окаменевшее лицо выглядит острым и резким, а его запах так силен и яростен, что вероятно никакой альфа не смог бы в случае беды остановить его.              — Какого хера происходит? — вырывается у Кацуки.              — Когда мы с Мидорией вышли во двор, сразу наткнулись на этого парня, — он оборачивается, встречаясь взглядом с светлыми сиреневыми глазами ученика класса поддержки. Шинсо Хитоши — подмечает для себя Бакугоу, крепче сжимая челюсти. Этот парень похож на Тодороки, и тоже ошивается возле Изуку с самого фестиваля. У него подчиняющая причуда, и не стоит с ним расслабляться. Хитоши дергает уголком губ, и отводит взгляд, возвращаясь к происходящему. — Он пьян, и успел сказать много неприятного о Мидории, — брови Шинсо сходятся к переносице, а лицо делается немного неуверенным. — То что он сказал вывело Тодороки из себя.              Совершенно теряя интерес к «просто другу Деку», Кацуки переводит взгляд на Деку, стоящего чуть поодаль от половинчатого. Он выглядит сковано и рассеяно — не таким, как обычно. Они встречаются глазами, и взгляд Деку в этот миг нерешителен и запутан. Он пробегает по лицу Кацуки, вновь натыкается на его глаза. И они смотрят друг на друга несколько долгих секунд, пока Деку отворачивается, сильнее сжимая руки на своих локтях.              Он был потерян, его лицо выражало плохо скрытый испуг — такой, какой может показать любой человек в момент боли и стресса. И Кацуки чувствует себя ответственным за подобное выражение этого детского и теплого нердского лица. Деку словно на этот момент меняют с тем самым бесполезным задротом из средней школы — и этот мальчишка четко, как ни кто другой, являет Бакугоу истинное лицо омеги. Деку не шлюха, а жертва. Кацуки никогда не был не прав спасая его из этой грязи. Его сердце отпускает -словно веревки развязываются.              Позади слышатся крики, мимо пробегают учителя. Бинты Айзавы вяжут и поднимают не сопротивляющегося Тодороки в воздух, Цементос оказывается рядом с почти отключившимся Сомой, быстро вызволяя его из ледяного плена. Шумиха вокруг становится еще сильнее и громче, и даже просьбы остальных учителей ничуть не останавливают гомон среди учеников.              — Он говорил, что этот омега спит со всеми подряд…              — Я слышал, что он в начале года чуть ли не с половиной старшегодок переспал…              — Они же с Тодороки вместе?              — Он поощряет такое поведение омеги?              — Он им торгует?              Бакугоу крепче сжимает кулаки, вслушиваясь в переговорки учеников. Что за грязные сплетни?! И это будущее их гребанной страны?! Бесполезные куски дерьма!              Он кидается следом за Изуку и Сотриголовой, который уводит Тодороки в здание школы. Он не хочет знать, что наговорил этот мелкий ублюдок, но ему необходимо наорать на Тодороки за его беспечность, а на Деку за тупое поведение и простаивание в стороне. Герой, к чертовой матери!              Вот только, когда сотриголова выходит из медкабинета, и Катсуки наконец получает возможность зайти, крик так и не вылетает из его горла. Он стоит и сверлит Двумордого своим тяжелым яростным взглядом, и не может выдавить из себя и звука. И Половинчатый отвечает ему с неменьшей злобой.              — Все из-за тебя, выблядок, — выругивается он, хватаясь за красную половину своих волос и скалясь. Слова Тодороки наполнены неприкрытой яростью и похожи на звериный рык.              И Катсуки захлебывается.              — Да с какого хуя?! — орет он, не в силах сдержать того потока горечи и собственных ярости и вины. Он не подкладывал Деку под кого бы то ни было, он даже не думал об этом, не думал о его принадлежности. Он никогда не позволял себе думать, что он или еще кто-то может завалить Деку в кровать. — Не смей винить меня в том, что твой парень был шлюхой! — выплевывает он, не осознавая того дерьма, что вырывается из его рта.              — Сукин сын, — Тодороки подрывается с койки, и прижимает его к стене. Катсуки сильно ударяется головой, но даже не морщится, цепляясь за воротник Двумордого в ответ. Они сверлят друг друга взглядами почти минуту, и наконец Шото шипит не хуже какой-нибудь рептилии, на которую он так похож. — Да как ты смеешь так говорить про него?!              — А в каком месте это не так? — Бакугоу отталкивается от стены и шагает на Шото. Он слышит рык, рвущийся из своей груди. Ему сложно говорить это, ему самому мерзко от своих слов, он до сих пор не хочет верить в распущенность этого омеги. Он не верит. Но эти слова оправдывают его, помогают справляться с виной, черной ядовитой массой заполняющей его изнутри.              — Ты просто… — кажется, что Тодороки задыхается. И если легкие Кацуки заполняет грязная, протухшая вода, то у Половинчатого это дым и угарный газ, ведь он, в отличии от Бакугоу, полыхает изнутри. — После того, как ты позволил свои дружкам насиловать его…              — Да что ты мелешь?! — Бакугоу почти гавкает это, отталкивая воняющего онигири альфу от себя и отряхивая свою форму, словно та испачкана.              — Так просто все сваливать на омегу, да? Но ведь именно ты дал этому ублюдку карт бланш на действия! — Тодороки машет рукой, яростно взвывая от удара Бакугоу. Тело половинчатого падает на пол. — Как ты вообще мог так с ним поступить?! Как так можно поступить хоть с кем-то, — продолжает он, накрыв глаза предплечьем и сжимая на секунду губы. — За что?! Он так тобой восторгался, гребанный ты ублюдок, а ты позволил им надругаться над ним!              — Да что ты несешь?! — Катсуки почти страшно, он почти в отчаяние, и от этого рыка в его голосе все больше. — Хватит молоть чушь! Я, может, и ублюдок, издевавшийся над Деку, но насилие над омегами… Я лично бы прикончил каждого из этих уродов. Я, блядь, ни за что не позволил бы его насиловать! Я и не позволил когда узнал.              — Ты о том, как разгромил раздевалку? — Тодороки смеется, заставляя побледнеть от понимания. — О Боги, до чего ты жалок! — он открывает глаза, но все так же продолжает лежать на полу. — Я знаю все, Бакугоу. Совершенно все. Как ты и говорил, ха-ха. И я знаю с чего началось. То, что тебе стало совестно и ты «спас» его не меняет того, что именно благодаря тебе это все случилось.              — Да о чем ты, блядь, говоришь? — Бакугоу раздраженно шарахает кулаком по тумбе, удачно подвернувшейся под руку. На ней остается угольный след.              — О чем я говорю? — Тодороки садится. — О том, что ты разрешил Соте «пользоваться им как угодно», ведь тебя «совершенно не ебет то, что будет с этим бесполезным задротом». Ничего не напоминает, Бакугоу?              Кацуки напоминало. Очень напоминало. Этот разговор состоялся, когда Сота предъявил ему, что он одержим Деку. Бакугоу не был одержим — совершенно точно не был… И он мог сделать совершенно все, чтобы это даказать — он же в конце концов Бакугоу Кацуки — гроза их гребанной школы. И конечно, он готов был сказать все, чтобы доказать это — это ведь даже проще каких-то действий. И то, что сказал Тодороки имело свое продолжение.              «Да хоть трахайся с ним! Меня не ебет!»              — Откуда ты?.. — у Кацуки не хватает сил договорить. Этот момент выпал из его памяти, пусть и мучил его совесть несколько месяцев к ряду.              — Он шантажировал Изуку, — Тодороки кривит свое лицо, совершенно теряя хладнокровную маску: да, его эмоции все еще скудные и почти незаметные, но Кацуки видит их, пусть и сам не понимает, как у него это получается. Просто кажется, что чувства Тодороки он понимает лучше собственных. И он точно знает, что ему сейчас больно и трудно. Он вспоминает что-то. — Записями. Он записывал то, как они его насилуют, Бакугоу. Как издеваются над ним. Он плакал, он просил остановится, он пытался вырваться, — Кацуки кажется, что он и сам это видит. Видит, как Изуку машет руками, пытаясь отбиться от альф, собравшихся вокруг, как цепляется пальцами за мебель, как рыдает, испуганно глядя в лица своих мучителей, как воет от боли и унижения. Кацуки думает, что он помнит то, как Изуку лишь сжимает зубы, когда он делает ему больно, но почему-то кажется, что на том видео Деку наверняка выл. — Он звал тебя. Вернее, он говорил, что ты не простишь им этого. Он умолял их остановиться, ведь ты встал бы на его сторону. Ты же герой. Но знаешь, наверное сложно продолжать сопротивление после того, как тебе дают послушать подобную запись. Ты был его единственной надеждой. Черт!              Кацуки реально тонет. Ему кажется, что он чувствуют, как вскрыли его ебанную грудную клетку и вывернули наизнанку легкие. Блядь-блядь-блядь! Да какого хера?! Почему он всегда так пытается забить эти чувства к Деку? Из-за этого Деку стал таким, пережил все то…              — Я действительно не мог и подумать, что такое произойдет, — обессилено говорит Кацуки. Он искренен. Впервые на своей памяти после начальной школы, он искренен по отношению к себе и Деку. — Никогда.              Тодороки не отвечает, лишь смотрит с замешательством, а Кацуки уходит, наконец наступая себе на горло и отказываясь от гордости хотя бы на несколько жалких секунд.              ***              На какое-то время все затихает. Кацуки даже возвращается в норму немного, он способен не зависать по крайней мере, и вполне обыденно говорить с Киришимой. Ему все еще приходится сдерживаться и не кривить лицо, когда его друг милуется с Денки, но он привыкнет.              Он вдруг отчетливо понимает, что Каминари почти такой, каким мог быть Мидория, не случись с ним того, что случилось, не случись с ним такого дерьма, как Кацуки. Денки невинно смущается прижимая к голове свои омежьи уши и виляет хвостом, когда Киришима целует его в щеку. Денки смущается, когда слышит про секс, и когда Киришима говорит Бакугоу о том, какой он красивый и нежный. Бакугоу все еще сложно принять, что он виноват в той херне слишком сильно.              Он пытается войти в прежний ритм, пытается даже смотреть на других омег, но не может. Они все не те: не тот взгляд, не та «порода», не тот голос, характер, волосы, глаза… Кацуки понимает, что Изуку единственный омега-волк в их школе. Остальные омеги здесь тоже хищные, все кроме парочки девушек из класса-поддержки, но Деку единственный в своем роде. А еще Кацуки уверен, что Тодороки не волк, в отличии от самого Бакугоу. Это сложно — определить вид альфы — в отличии от омег, они не имеют таких выразительных частей, как хвосты и уши — но это возможно. Кацуки помнит ту ночь, и постоянно прокручивает в голове воспоминания, пытаясь понять кто же Тодороки. И Бакугоу кажется, что он все же находит ответ. Тот все же тоже волк, только другой, не такой обычный и тривиальный, как они с Деку.              Его мать — омега — гривистая волчица — эту информацию Кацуки находит, перечитывая информацию о семье Тодороки в статьях — его отец из кошачьих. И Бакугоу уверен, что Тодороки не кот, пусть и ненавидит его всей сутью. И в таком случае он, Шото, хорошо подходит Деку.              Их с Бакугоу запахи похожи. Тодороки пахнет онигири с мариновоной сливой, а Кацуки пахнет рисовой луковой кашей. Они пахнут домашней едой. И Бакугоу помнит, как сильно любит эту еду Изуку. Он помнит, как таскал на прогулку чертовы рисовые шарики, и помнит, как тот ел рисовую кашу с луком, сваренную мамой, при простуде. Однажды Кацуки навещал его, когда он болел, и, кажется, с тех пор в него и въелся тот запах.              Кацуки думает слишком о многом, и это не делает легче его отстранение от Мидории и Двумордого. Но он не хочет больше убивать Деку своим нахождением рядом.              Их класс становится более разрозненным, нежели раньше. Некоторые начинают избегать Деку — и Кацуки замечает это далеко не сразу, скорее даже он этого вообще не замечал бы, если бы не Дерьмоволосый. Этих ребят немного, но это, наверное, действительно бросалось бы в глаза, если бы Бакугоу следил за положением дел. Среди тех, кто теперь старается не контактировать с Мидорией, хотя раньше общались довольно близко, староста и Большелобая. Если подумать, то и почти все альфы в их классе теперь держатся от Деку подальше. Бакугоу казалось он даже слышал, как кто-то из них — Оджиро — говорил о том, что подобные Деку омеги угроза для их стабильного общества. Лишь Жаба, Розоволиция, Двумордый и Птицелицый никак не отдаляются от него, продолжая вести себя как ни в чем не бывало. Киришима и Денки, скорее всего, тоже не изменили своего отношения к Деку, но вызнавать это Кацуки не стал бы.              Бакугоу сжимает кулаки, наблюдая, как Круглолиция обходит Деку по другому ряду и встает рядом с Иидой. Они теперь трутся рядом с партами Серо и Юги, и словно даже не замечают Мидорию. Кацуки как-то не особо это трогает все это, в конце концов это помогло Деку понять кто действительно ему друг, а кто пустышка. Хотя, Бакугоу и сам тот еще мудак, показавший себя со стороны еще более отстойной, нежели Круглолиция или Четырехглазый…              Кацуки пытается закопаться с головой в учебу довольно долго, но голова его слишком сильно забита глупостями, по типу того насколько слащавым и милым могло бы быть их с Деку свидание, осознай он свои настоящие чувства в средней школе. Кацуки читает не лекции по героике, а биологические и психологические лекции об альфах и омегах. Это даже как-то не смешно становиться, когда парень ловит себя на углубленном изучении так называемой «истинности».              Бакугоу начитывается действительно немалым количеством всей этой херни. И на самом деле, это дает ему немало ответов и дополнительных поводов для размышления. Например, он вполне четко видит свою жизнь, когда читает об раннем физическом созревании альф.              Раннее оно не относительно возраста, а относительно сознания. Тело еще не успевает перестроится, тогда как внутри уже бурлит потребность в близости, потребность быть сильным для кого-то важного, и обычно подобное происходило при присутствии рядом омеги. Энергии в альфе в таком случае больше положенного, из-за чего он становился агрессивнее, а эмоции от присутствия омеги не могут найти выхода и дарят один лишь дискомфорт. В будущем, даже после окончания созревания, альфа все равно мог быть нетерпим к омегам, ставшим причиной подобного феномена, а его самоощущение становилось менее понятным. Альфам с подобными проблемами могло быть довольно легко с обычными омегами, но те, кто действительно сближался бы с ними, долго бы подвергались отвержению и агрессии со стороны альфы. Конечно, стоило бы один раз альфе осознать, что означают эти чувства, как все перешло бы в нормальное русло.              И в его голове очень часто крутятся мысли о том, насколько он мог бы быть довольным этой жизнью, восприми его незрелый организм Деку не как соперника, а как омегу. Кацуки никогда не признается в этом даже себе, но он сидит вечерами в кровати и почти мечтает, как они с Деку могли бы целоваться. Кацуки зажимал бы его по углам, они сидели бы в кафешках, и Бакугоу мог бы платить за них и кормить Деку кацудоном на важные для них даты, он бы огрызался, смеялся над этими глупыми числами, но помнил бы. Деку наверное часто бы ныл и надоедал ему, но Кацуки мог бы стерпеть это: и присутствие Мидории в его комнате и бубнеж под нос и глупый смех. Хах. А может и не смог бы, может орал бы и срывался на идиота Деку.              Бакугоу и сам знает, что агрессивен и вспыльчив, и считает это вполне обоснованным, учитывая то какие идиоты его окружают. А смог бы Деку быть рядом с ним, если бы он себя не сдерживал и не менял? Нет. Он бы не выдержал его нападок, будь они в отношениях… Другим вопросом являлось то — было бы место этим нападкам, будь они в отношениях? Считал бы Катсуки силу Изуку опасной для себя, конкурирующей и неуместной или гордился бы тем, что у него такой омега? Бакугоу по жизни был вспыльчив, под стать своей причуде, и, наверное, он бы был лишь немного менее нетерпеливым, чем в реальности.              Он бы никогда не стал походить на Двумордого или Дерьмоволосого. И лучше быть чертовой часовой бомбой, взрывающейся от любого тычка, чем ледяной стенкой или непробиваемым идиотом. Каков каламбур — Кацуки усмехнулся.              — Воу, бро, твое лицо просто вау! — фыркает над ним Киришима, Бакугоу дергается и скалится, злобно стреляя взглядом в друга. Киришима лыбится во все свои тридцать два и смотрит почти с восхищением. — Правда, бро, не думал, что ты так можешь!              — Заткнись, Дерьмоволосый, — шикает Бакугоу на громогласного товарища, но ничего больше так и не говорит. Никаких тирад даже на подкорке сознания нет — Кацуки все еще раздражен и смущен, но разразиться руганью как-то не особо-то и хочется.              — Ты какой-то тихий в последнее время, — довольно мурлыкает Киришима, сводя руки, как при молитве и, аки солнышко, светясь улыбкой. — Не уж то наша дружба даже дракона смогла приручить, Денки? — Киришима обхватывает руку омеги своими и настойчиво вглядывается в его глаза. Каминари краснеет, а Бакугоу уверен, что раньше не замечал в Эйджиро подобной хитрости и коварства. — О, как же велика сила мужицкой дружбы!              Кацуки криво усмехается, недовольно косясь на одноклассников: никто даже не обратил внимания на разоравшегося Киришиму, настолько это было всем привычно. 1-А так привыкли друг к другу, и Кацуки, кажется, только сейчас понял, что тоже привык ко всем этим идиотам.              После уроков Кацуки находит на своей парте записку. Часть тетрадного листа, сложенная в несколько раз и подложенная под учебники, слетает со стола, когда альфа собирается домой. Она приземляется рядом с партой Половинчатого, почти ему под ноги, и Тодороки мерит ее безэмоциональным взглядом. Они встречаются глазами на пару секунд, и Кацуки сам не может понять почему не может разорвать зрительного контакта — он словно под незримым действием причуды этого Двумордого. И именно тот и прерывает их столкновение. Он под пристальным взглядом алых глаз опускается на корточки, берет записку и протягивает ее Бакугоу. Кацуки скалиться, хочет рявкнуть что-то, но когда смотрит в эти глаза горящие, почти одинаковые по цвету от своего свечения, стискивает зубы и сглатывает, не способный подавить собственного зверя, рвущегося наружу, и проявляющегося таким же свечением. Он протягивает руку за запиской и их кожа соприкасается, когда он перехватывает вторую сторону бумаги. И их пальцы горят там где они соприкоснулись. Бакугоу, как и Тодороки долгую минуту не могут убраться друг от друга. Между ними навярняка искриться пространство в тот момент, и он никак не может понять того, почему ни один из них так и не сорвался…              В итоге, Шото уходит, забрав Мидорию и оставляя Кацуки на Киришиму, подошедшего к парте. А сам Бакугоу еще долго не может отойти от странного ощущения перемешанных этой стычкой внутренностей. Он коротко огрызается на вопросы Киришимы, и сует записку в карман, необычно для себя легко соглашаясь на поход в общепит.              Они с Каминари и Дерьмоволосым в итоге идут конечно не в общепит, а в ближайший торговый центр. Эта прогулка действительно освежает и приводит Кацуки в себя. Они ходят по магазинам обуви, по спортивным магазинам и заходят в палатку с тематическим геройским мерчем. Выбора там, конечно, никакого, учитывая коллекцию Бакугоу, засунутую в шкаф в его комнате, но даже так, Киришима умудряется купить какую-то чепуху, которую в итоге вечером всучает удивленному Денки. Кажется, это мягкая игрушка-фигурка Леди Горы, и кажется, даже несмотря на то, что это было не слишком нужно Каминари, тот все равно был рад подобному презенту. Бакугоу не понимает этого.              Они заходят в фастфуд по пути в общежитие, и набирают еды домой, без всяких разговоров понимая, что есть ее будут, уже разойдясь по своим комнатам. Кацуки хочется включить какой-нибудь сюжет про битву про-героев со злодеями и просидеть с этими придурками до самой ночи, но говорить он этого не собирается. Ему нравится проводить время так, и это кажется почти смешным. Они, словно дети, шлялись по магазинам и обсуждали крутость того или иного героя, ели бургеры и пили содовую, и сейчас стоят в очереди за лапшой на дом. Кацуки старшеклассник, а занимается таким идиотизмом — это совсем не вяжется с его отдыхом в средней школе, и ему это, признаться, куда больше по душе. Он даже не хочет чтобы это закончилось, и не потому что его считают охеренным авторитетом и пресмыкаются, а потому что ему весело и круто.              Они доходят до гостиной общежития вместе, после чего расходятся по комнатам. Хотя Бакугоу с усмешкой подмечает, как Денки, стоит ему зайти в комнату, спотыкаясь проносится в сторону куда ушел Киришима. И странно, ведь он нихуя не был лишним, когда они гуляли. Киришима и Каминари все еще друзья, несмотря на то, что между ними происходит.              «Это круто» , — думает Катсуки. То, что они до сих пор считаются с тем, что они прежде всего близки по духу, что могут разделять и не разводить розовую херню каждую секунду. Кацуки бы так не смог.              Он падает на кровать и лежит несколько секунд, слепо пялясь в белый потолок и вычерчивая контуры неровных фигур в тенях, прежде чем вспомнить о записке.              Руками он шарит по карманам, сначала по задним, затем залезает в передние, и наконец выуживает наружу листок, уже изрядно измятый. Покрутив перед глазами, словно оттягивая момент изо всех сил, он медленно разворачивает его. Кривенький, но вполне приятный взгляду почерк был знаком и сразу вызывал ассоциации с тетрадями, исписанными записями о героях и подробными учебными конспектами, так хорошо горящими под воздействием его причуды. Кацуки невольно выдыхает, надрывно и тяжело, передергивая плечами от неприязни, и проходит взглядом по написанному, пусть и не особо вчитываясь и осознавая.              Подхватившись, Кацуки садится и жадно перечитывает короткое послание еще раз. И еще, и еще.              «Приходи к нам сегодня, Каттян»        Короткое предложение без места и без времени. Почти нормальное и по-дружески простое, если не понимать подтекста и обстоятельств. Бакугоу сглатывает и попытается расслабить плечи и спину. Внутри него, подобно урагану, бушуют разрывающие мозг сомнения. Он мог бы пойти в комнату Деку и принять игру — и тогда ему уже не выпутаться — он просто не сможет этого сделать, придавленный собственными желаниями. Он может и остаться здесь, как и планировалось, посмотреть фильм, но тогда он упустит… Упустит многое. Где-то в легких неприятно колет, словно собственная искра пробралась внутрь его тела. Он не должен поддаваться этому бесполезному задроту, но так хочет оказаться там.              Кацуки и так слишком многое пропустил мимо себя, выпустив Деку из своих рук. В том, что тот скрыл свою причуду, в извращенности этого омеги, во взглядах Деку на него с высока, виноват сам Кацуки. Если бы он мог вовремя втоптать свою гордость в землю и остаться с ним, то сейчас бы имел омегу, что заглядывала ему в рот при каждом слове и восхищенно хлопала глазами, видя на его силу.              Бакугоу криво усмехается. Да, это не внушало и грамма удовольствия и желания. А вот своевольный задрот… Может Кацуки и не хотел бы ничего менять. Зачем? Ему, кажется, действительно нравится вязнуть в этой трясине.              Ручка под нажатием руки проворачивается, и Бакугоу толкает дверь, проходя в слабоосвещенную комнату.              Это все кружит ему голову не хуже алкоголя. Словно недостаток кислорода под водой, на самой глубине, почти на дне, когда всплыть уже, наверняка, и не удастся, и шальные мысли весело ведут лишь к выводам о том, что это дно теперь может стать родным домом. И нет сейчас никаких сожалений. Кацуки готов утонуть.