Сладко-горький сон

      Когда я раскрыл глаза, вокруг был сплошной белый цвет. Он заставлял прищуриваться, моргать, чтобы глаза не так сильно резало, и слезы не катились по щекам. Прикрыв лицо ладонями, я аккуратно всматривался в пространство перед собой, понимая, что все вокруг — иллюзия, сон, отчего-то больно реальный, до какого-то зуда в лопатках тревожащий душу.       Спустя несколько мгновений впереди что-то замаячило, начало двигаться, смешиваться. Это было похоже на то, как художники смешивают свои краски, чтобы создать необходимый оттенок или цвет. Завораживающими вихрями эти краски появлялись на белом полотне пространства, смешиваясь, образовывая размытую картину, которая с каждой секундой оживала, обретала очертания и, наконец, стала похожа на какую-то пристань. Это был лишь кусок какого-то пейзажа, который смотрелся странно и необычно посреди моря белого цвета. Он отдаленно напоминал столицу ордена Юньмэн Цзян, но в то же время разительно отличался. Однако необъяснимое чувство в груди тихо шептало — это разрушенная столица, выжженная дотла в далеком прошлом. Только сейчас ее кусочек возник здесь, в моем сне, как призрак, о котором все уже позабыли.       До моего слуха донеслись первые отголоски веселых голосов. Они резанули по ушам после звенящей тишины, заставляя поморщиться и заозираться по сторонам; теперь можно было разглядеть размытые очертания множества кувшинок в самом цвету, чьи розовые оттенки, искрящиеся в лучах солнца, напоминали родной орден. Только эти выглядели как-то более… величественно, спокойно и до замирающего дыхания прекрасно. А в это же время голоса становились все громче, теперь можно было различить, что говорили три человека: два парня и девушка. Причем голос одного из парней напоминал голос дяди Цзян Чэна только более молодой и какой-то… беззаботный?       Группка молодых людей наконец-то появилась в поле зрения, видимо они пришли с причала и сейчас возвращались в дом. И хоть я смотрел прямо на них и расстояние между нами было не таким уж и большим, было трудно разглядеть их четкие очертания, все же это был сон. Однако даже то, что удалось увидеть, заставило сердце взволнованно затрепетать: одним из тройки действительно был дядя, молодой, долговязый и улыбающийся. Это было так странно, что пришлось даже несколько раз поморгать, но наваждение не уходило. Цзян Чэн действительно весело ворчал и улыбался краями губ, пытаясь толкнуть своего спутника — такого же молодого поджарого парня с длинными черными волосами, завязанными в хвост, который не мешал черным кудрям торчать во все стороны. Одежды этого незнакомца отличались от спутников — они были черно-красными, а не сиреневыми. Это было странно, но сразу прояснило в голове нечто важное: похоже, этот человек был Вэй Усянем, названным братом дяди и мамы. И не успел меня охватить ни гнев, ни ненависть к этому ухмыляющемуся и прячущемуся за спиной девушки парню, как отчаянная мысль заняла все мое затуманенной дымкой сна сознание, отгоняя прочие, уже давно ставшие привычными мысли.       «А значит рядом с ними…»       Хрупкая девушка, по-доброму улыбающаяся и что-то втолковывающая двум парням, была ни кем иным, как Цзян Яньли, моей матерью, представшей передо мной в своей далекой, ушедшей молодости. Внутри все будто сжалось в тугой комок, губы превратились в тонкую полоску, а горло почему-то начало покалывать, будто я хотел закричать, но не мог. Я практически не видел портретов матери, да и те, что сохранились, изображали ее как взрослую женщину, уже ставшую частью клана Ланьлин Цзинь. Сейчас же перед моими глазами была девушка лет восемнадцати — двадцати, с челкой, милыми косами-баранками по бокам и длинными волосами до пояса. На ее нежном румяном лице ярко выделялись огромные каре-желтые глаза, лучащиеся добротой. Ее низкий рост, особо выделяющийся на фоне высоких братьев, придавал всей ее фигуре утонченности и изящности, от которых в груди разливалось тепло и желание защитить ее. И почему-то сразу вспомнились истории о ее смерти от рук Вэй Усяня. Кровавая картинка встала перед внутренним взором, распаляя давно усмиренную боль. Как ее, такую добродушную, чувственную и хрупкую мог хладнокровно убить собственный брат?       К глазам подступили непрошеные слезы, которые размыли итак нечеткую картинку. Мне отчаянно, до боли в груди и трясущихся коленок, захотелось оказаться сейчас там, рядом с ними. Всмотреться в материнское лицо, уловить каждую маленькую его черточку, сохранить ее в памяти. Да обнять ее в конце-то концов! И пусть это лишь призрак прошлого, пусть сон, мне так хотелось почувствовать ее тепло, которого я так ни разу и не ощутил. Однако ноги стали ватными, тело налилось свинцом, и любая попытка сдвинуться хоть на дюйм приводила к провалу.       «Ты лишь наблюдатель. Ты не можешь стать частью далекого прошлого, пришедшего во сне».       И хоть это была простая констатация факта, хотелось завыть от безнадеги и тоски.       Алчно, с жадностью подавшись вперед, я пытался понять, о чем они говорят, но слова будто ускользали от меня, разбегались, стоило только ухватить их за кончик несуществующих хвостов. Я мог лишь как-то отстраненно понимать их интонации, тембр голосов и легкие намеки на ситуацию в целом. Сейчас было не важно, кто находился рядом с мамой, почему они так дружны и почему дядя совсем не похож на себя нынешнего. Все это неважно, ведь ответы на эти вопросы крылись в прошлом, до которого мне пока было не добраться. А сейчас я мог лишь упиваться призраком умершей матери, возможностью увидеть ее живой, веселой и радостной. Такой, какой я ее не помню и какой не знал.       — П-подождите, — мой собственный голос, дрожащий, молящий, донесся будто издалека. — Прошу, постойте. Не уходите!       Я отчаянно хотел докричаться до удаляющихся, еще совсем юных и не знавших печали людей. Хотелось остановить их, не дать идти по пути, проложенному судьбой и уже давно завершившемуся для двоих из них. Я даже готов был смириться с тем, что Вэй Усянь будет жить, лишь бы мама оказалась рядом и увидела, каким я вырос. Порадовалась, погладила по голове, прижала к теплой, пышущей жизнью груди.       — Пожалуйста, не умирай! — с ног будто резко сорвали сдерживающие цепи и я стремглав помчался за удаляющимися тенями. Однако расстояние между нами лишь росло, а пейзаж становился все более размытым и местами совсем уже исчез — краски смешивали в одно темное пятно и последнее, что я увидел, как Вэй Усянь с широкой улыбкой закреплял цветок нежно-розовой кувшинки в мягких маминых волосах. — Умоляю, не оставляй меня одного!       И в тот момент, когда все вокруг вновь стало белым и бескрайним, мне показалось, что ее каре-желтые глаза удивленно посмотрели на мое размякшее и мокрое от горячих слез лицо.