Операция «Машкера»

Снег хрустел под сапогами. Ночь выдалась беззвездной, но не темной. Небо было затянуто плотными снеговыми облаками, и белизна вверху и белизна внизу, отражаясь друг от друга, рождали какой-то призрачный, нереальный свет. Владимир шел медленно, то и дело останавливаясь, оглядываясь – ну, может, хватит? Поиграли и будет? Но стоило задержаться, и черные тени неумолимо надвигались. Не так-то и просто брести по снегу в тонких, для пира в жарко натопленной палате предназначенных сапогах. И шубы не дали надеть… холодно! А ОНИ давят, и некуда от них деться. Удвоенный собственной тенью, Владимир нагибается, опасливо заглядывает под арку. Еще раз оборачивается, с отчаянной надеждою… черные тени все ближе! Он пятился, нервно хватается за горло (тяжелые бармы душат, не хватает воздуху), отступает в угол – куда угодно, лишь бы не туда, не в собор! Там – он не просто чувствует, он знает совершенно точно, как если бы мог видеть сквозь стены - затаившись во тьме, подстерегает его что-то ужасное. Что-то… он напрочь забыл про Петра, забыл про заговор, про все. Но там – так темно и жутко… МАМА!!!!!!!!! Черная плотно сбитая масса вдавливает Владимира Старицкого во врата Успенского собора. А на шапке Мономаха темные рубины – как капли крови. Владимир озирается по сторонам. Никогда не бывал ночью в пустом соборе. Как здесь все… странно. Четкими контурами – святые на стенах. Дрожат крохотные огоньки пред скорбным ликом Богородицы. Пустой собор. Лишь он, Владимир Старицкий – и тени. Волынец затаился за столпом. Черная процессия приближается… впереди – одинокая фигура в царском венце. Сейчас… еще чуть-чуть… На каменном полу – полоса ослепительного света. Как клинок, рассекающий пространство надвое. Или как Стикс. Владимир ступает в эту реку. Неправдоподобно огромная тень ложится впереди него, движется, движется… и чудится, не человек отбрасывает тень, а тень тянет человека за собою. Бьются у образов огоньки – как малы они и слабы! Владимир идет вдоль стены, а по стене, обгоняя его, вереницею скользят чужие тени. Из них, словно из потустороннего мира, выныривает человек в черном с золотом кафтане. Он напряженно всматривается, ищет кого-то глазами… собственной его тени не ищи – не увидишь. Человек в царских одеждах одиноко стоял посреди собора, заворожено следя за игрою теней на расписанной фресками стене. Пора! Волынец кинулся к нему, на ходу замахиваясь ножом. Ему предстояло пробежать немалое расстояние. И – дай государь знак – опричники успели бы его остановить. Но знака не последовало… Клинок вошел в спину слева, между шестым и седьмым ребром. Свеча, задрожав, выпала из ослабевшей руки. Коротко вскрикнув, Владимир повалился лицом вниз. Волынец метнулся к стене, но Федор рысью напрыгнул сверху, а через полсекунды и Малюта оказался рядом. А на стене – Страшный Суд, и ад разверз зубастую свою пасть. А под ним – бьется в сильных руках убийца, но куда ему против двоих матерых опричников. Малюта аккуратно извлекает из его пальцев нож. Как-никак – улика. Операция «Машкера» успешно завершена. - ИВАНУ КОНЕЦ!!! Падающей звездою пронеслась Ефросинья меж одетых в черное опричников. Ничего и никого не видя в своем торжестве, мчалась она по собору с криком: - Народ, гляди: Ивану конец! Вот он, проклятый, вот он, ненавистный, валяется на полу грудой дорогого тряпья! Свершилось! Ее мечта, ее месть, ее воля! Иван мертв! Владимир – на престоле! Царица-мать опустила ногу на труп поверженного врага. - Умер Зверь! Воссияет Русь под державой боярского царя – Владимира! Что… что там за шевеление? Люди в черном расступаются, между рядами медленно идет какой-то монах… высокий… почему-то он похож на Ивана. Двойник? Или… нет, нет, это призрак, это морок, обман зрения! Тронь – рука уйдет в пустоту… ладонь уперлась в холодный металлический крест. Ефросинья отпрянула… запнувшись обо что-то, едва не упала. Об тело… тело? Если там – Иван, если Иван – жив, то кто же… тело? Нет… НЕТ! Этого не может быть. Просто не может быть. Пресвятая… Она протягивает руку… как хочется ее отдернуть! Нет. Надо. Надо знать. И как отчаянно хочется не знать! Левою рукою, за плечо, силится она перевернуть неподатливое, невероятно тяжелое тело. Не получается. То, что под соболями и парчой, не хочет открывать своей тайны… быть может, жалеет. Чудовищным усилием, сама едва не заваливаясь на пол, она все же перекатывает тело. На нее смотрят остановившиеся глаза сына. АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! Ефросинья закричала. И эхом закричал убийца. От отчаянного рывка с треском лопнула черная полуряса, обнажая тощие мальчишеские плечи. - Пытайте! Казните! Все одно ничего не скажу! Никого не назову! – кричал Петр Волынец. Басманов потом не без удивления вспоминал, что это был первый раз, когда он услышал голос Пименова человека. А на стене – Страшный суд, и Вседержитель подъял длани Свои. Медленно движется гигантская тень, затягивая, скрывая от глаз Господа, ангелов, грешников… Тяжело опираясь на посох, очень старый и усталый, царь Иван приблизился к злоумышленнику, которого по-прежнему держали с двух сторон Малюта и Басманов. Петр гордо выпрямился… Малюта живенько огрел его по загривку, заставив опустить голову. А то еще чего не хватало! Нашелся тут… мученик за веру! Государь подошел вплотную, и… - Пошто его держите? Иван сам на себя был непохож. Точнее, похож на себя самого, на себя непохожего. И голос сменился, и говорок простонародный откуда-то взялся. Нашел время представления разыгрывать! Малюта разжал руки, отступил на шаг назад, мысленно ворча, точно недовольный хозяином пес. Более стойкий Басманов на всякий случай прихватил злодея покрепче. Иван наклонился, пристально заглянул монашку в глаза, даже дотронулся рукой. Волынец глядел волчонком. - Он царя не убивал… - покачал головою царь. – Он – шута убил… Глаза у Федора были совершенно ошалевшие. Но, тем не менее, повинуясь государеву знаку, он выпустил убийцу, пораженного ничуть не меньше. Волынец даже не дернулся бежать, только судорожно натягивал на плечи свою разорванную одежку. Нет, Федор конечно знал, что царь Иван – мастер неожиданных решений, но чтоб настолько… неожиданных. А Иван чуть-чуть подумал и поправился: - Не шута убил – злейшего царского врага убил! И, не выпуская посоха, прямо-таки танцевальным движением склонился в поклоне, коснувшись пола черным рукавом: - Благодарствую! Голову рубить – слишком это просто. Конечно, головы полетят. Выловим и остальных заговорщиков, вытрясем из них правду – Малюта на это мастер, грех жаловаться, – вычистим крамолу до донышка. И тем он, царь Всея Руси, освободит себе руки для великого дела, для похода к морю. Обратит меч против внешних врагов. И сможет действовать спокойно и без опаски… некоторое время. Но вот казнить этого незадачливого монашка-убийцу – так ведь он того и жаждет, сам мечтает о мученическом венце. Станет ему то не в кару, а в награду. Не-е-т, дружок, ты поживи, ты ТУТ помучайся. И… такие вот, настоящие фанатики, попадаются не часто. Может статься, для чего-нибудь парнишка и нам пригодится? А вот Пимена, жаль, придется пока не трогать. Пока надобен, чтобы свалить Филиппа. А ее… Забытый всеми Волынец, зябко стягивая на груди рваное платье, шатаясь, хватался за стены. Весь его мир рушился в этот час. …купался… бобер… шубу сшити… бобром опушити… Спи, малыш… мама с тобою… спи, родной… какие красивые у тебя ресницы.... царя Владимира… обрядити… Иван молча смотрит. Федор Басманов, ухватив за ноги, утаскивает прочь мертвое тело. Ефросинья не замечает. Не чувствует, как Малюта забирает у нее из рук царскую шапку. - Ее... - повторяет Иван грозно и вдруг, не договорив, машет рукой. Проходит мимо, задевая посохом смятую парчу. …купался… бобер… движутся следом равнодушные черные тени… скрывают, поглощают последнюю из рода Старицких князей… из князей Александрова рода. Негромко звучит хор. Слова опричной клятвы – как псалом… «Ради Русского царства великого» - шепчет Иван. Своим людям? Господу? Самому себе?