Ты меня интересуешь

Канда целовался грубо. Кусая за губы, цепляя зубами, вторгаясь языком в чужой рот, а руками удерживая при себе, одной — на подбородке, другая сжимала талию почти до синяков. У Лави от такого напора подкашивались ноги почти сразу же, надолго и окончательно, но каждый раз он не забывал искренне улыбаться. И, наверное, все-таки позволял себе немного побыть живым.

***

Впервые это случилось на задании. Ничего не предвещало беды, они оба, еще разгоряченные после битвы, лохматые, грязные и усталые, посреди непроглядного леса, привалили на ночь в какую-то первую попавшуюся пещеру. Разожгли костер, прополоскали одежду в ручье неподалеку — было жаркое лето — и оставили висеть сушиться. Канда тогда поймал какой-то диковатый взгляд Лави, но не придал особого значения, а вот сам Лави посматривал так уже не в первый, и далеко не в последний раз. И как-то так получилось, что этот раз стал особенным — Лави не сдержался. Сначала привалился под недовольный полусонный бубнеж плечом к плечу — оголенным плечом к оголенному плечу, — под предлогом, что в такие моменты люди именно так и согреваются, а ему, несчастному, очень холодно в этой пещере, а после развернулся и впился в чужие губы. Сильно, надолго и, воспользовавшись неожиданностью и раскрытыми губами, еще и глубоко. А Канда побесился, попытался сбросить тут же оплетшие его плечо и талию руки, а потом отчего-то сдался и просто ответил. Лави победно вплел руку в чужие, свободные от ленты волосы, переполз на его колени и не отстранялся еще очень долго. До второго раза они почти не разговаривали об этом: поцелуи и горячие объятия, а после — сон, пробуждение и молчаливый, как ни в чем не бывало, путь домой. Ничего больше тогда и не было, и паниковать нечего. «Возможно, действительно способ согреться,” — думал Канда и старался не помнить. «Скорее всего, просто случайность что не убили и накопившийся стресс,” — думал Лави и старался не проводить по вспыхивающим губам пальцами. Но потом снова очередная стычка: Аллен не так посмотрел, Канда не так ответил, и пошло-поехало. А Лави решил разнять, на свою голову, и, пока Джонни и остальная наиболее осторожная половина Ордена слезно умоляли Аллена, оттащил кое-как мечника со спины под плечи подальше, куда-то в коридор и в тишину. И приблизился слишком, что дыхание было слышно и ощутимо на щеке, моргнул осознанно лишь один раз и притянулся, опять не думая. А Канда снова ответил, уже шустрее и грубее, и Лави понравилось даже больше. Далее третий — после тренировки, четвертый — почти ночью, столкнувшись в одном из коридоров по дороге в собственные комнаты. Намечалась странная, но традиция, или даже обыденность, которая, не то чтобы не нравилась обоим — не признаются ведь, очень нравится, особенно когда оставались по одному наедине с самими собой и мыслями, но поговорить нормально друг с другом определенно слишком сложная задача. Так считал и вздыхал и весь Орден, наблюдающий случайно цирк уже которое время. Пятый случай грозился пройти мимо, если бы не судьба и, что вероятнее, Комуи, который был бы не Комуи, если бы не предложил устроить нечто, способное сдвинуть дело с мертвой точки. По мнению Канды, посылать экзорцистов в их законный от миссий выходной, а, тем более, его, не имеющего никакого отношения к книгам, делать уборку в библиотеке — очень странное занятие, но приказ руководства есть приказ руководства, даже если на всех них и хочется натравить злого самого себя. Так что Канда теперь просто стоял и смотрел, как его горе-напарник пытается достать до верхней полки за какой-то мега-важной книгой, стоя на покачивающейся, не внушающей доверия лестнице. — Ты разве не перечитал тут уже все вдоль и поперек? — глаза устали обводить взглядом бесконечные одинаковые корешки, но посмотреть выше — на кое-чей вид снизу, в тех же самых, чертовых обтягивающих брюках — было еще хуже. Канда старался выжить как мог. — Не-а, не все, — Лави, приобняв одной рукой лестницу, второй все же достал ту несчастную книжонку и довольно улыбнулся, сдувая с неё пыль. — В этой части художественная литература, мы к ней отношения не имеем, а я никогда раньше не интересовался. Канда только фыркает — все одно, не такая большая разница. Но от художественной, как Канда мог помнить из редких занятий в детстве, хотя бы клонит в сон не так часто, как от учебников. — Не фыркай, это хорошая история, насколько я о ней слышал. Можем почитать, если хочешь, — Лави оборачивается, держа книгу на уровне лица чуть ниже глаз, и смотрит сверху вниз на мечника улыбчивым взглядом, который Канда случайно ловит, и от которого почему-то ощущает покалывание в теле, —…или я могу почитать тебе сам, лично, возможно, на ушко, если разрешишь. Канда не давится воздухом только потому, что привык. И не собирается, очевидно, отвечать на нечто подобное. Разворачивается, взмахнув нарочно волосами и сжав ладонь на рукояти Мугена — даже сюда его притащил — и отходит в сторону. — Я просто хочу побыстрее закончить со всем этим. А потом занимайся один чем хочешь. — Ох, да ладно тебе, — Лави запихнул книгу под руку и потянулся тут же за другой, продолжая балансировать на высоте, как обычно делал с Молотом. — Может, то, чем я хотел бы заняться, хочется именно с тобой. Канда разворачивается и смотрит через плечо, надеясь словить снова этот бесстыжий взгляд: — Что? — Что. Канда видит только ту же самую картину спины и рыжей копны наверху, которая отзывается не лучше. Лави, не разворачиваясь, будто ничего и не сказал только что, пялится в книгу, рыская по страницам, а после, хмыкнув себе под нос и захлопнув том, наконец соскальзывает вниз, кладя книги на стол в стопки других, абсолютно таких же. — Я о книге, Юу. А ты о чем подумал? Канда начинает беситься. Разумеется, о книге. Как же. Вся ситуация, тянущаяся последнее время, абсурдна уже сама по себе, как бы он ни старался не обращать внимание и списывать все на разные оправдания для них обоих. А Лави все шутит. — Ладно, не хочешь — как хочешь, буду потом читать один. Но все же с тобой все становится лучше и приятней, так что, если захочешь, приходи. Канда бесится. У Канды начинают чесаться кулаки. Он знает, что провокация, знает, что надо быть последним дураком, чтобы вестись. Лави стоит там же, улыбается и будто ждёт, и Канда подходит вплотную, смотрит прямо в глаза и шепчет еле слышно практически у самого лица: — Ты однажды меня так выбесишь, что я ведь и не сдержусь, ты в курсе? Весь воздух вокруг, до этого погруженный в сон, будто разом напрягся. Лави сглатывает, и Канда следит во все глаза за движением кадыка у того на горле, сражаясь с желанием прикоснуться, и не только руками. — Не сдерживайся, Юу. И Канда последний дурак, потому что ведется в эту же секунду. Целует его, сильно, грубо, быстрым движением приближая к тем же книжным полкам и зажимая Лави у них. Проникает в приглашающе открытый рот языком, обводит зубы и нёбо, находит чужой, ужасно болтливый и выводящий язык своим. Лави улыбается, Лави вывел и добился своего, и начинает приятно и долгожданно задыхаться от чужой руки на своём неизменном шарфе, которая держит крепко, притягивает и совсем немного сдавливает, добавляя и так вспыхнувшие резко ощущения, и заставляет Книгочея плавиться прямо тут, в руках Юу. Лави водит ладонями по его плечам и спине, хватает за волосы и края одежды, выдыхает нарочно и случайно шумно в губы, пока за свои его кусают. Лави любит грубость Канды, идеально на границе, не доводя до жестокости, хотя, кто знает? Возможно, Лави бы даже дал ему ее немного переступить с собой. Сам же это начал, сам нарывался, и сам же получает. Канда переходит на шею, и языком проводит по горлу, куда хотел дотянуться, и Лави снова сглатывает, хотя внутри уже все пересохло от нарастающего жара. Юу кусает, ставит, не думая, метки, без опыта, совершенно не разбирая, что с кожей Младшего будет через пару часов, хотя тот и носит свой шарф будто идеально для подобного. Лави откровенно наслаждается, стоя на слабых ногах, и не удивляется такому бессилию от себя, ведь это же Юу. Канда касается бедра Лави ладонью, и того настолько уводит, настолько нравится, он сам прижимается ближе к ноге, так удачно вставшей между собственных, и нагло трется, выгибаясь и постанывая в поцелуй, и не хочет думать, что это однажды может закончиться. Это слишком жарко, слишком хорошо, слишком хочется еще и побольше, и обязательно с ним. Канда целует шею, кусает, цепляет мочки ушей и языком проводит внутри, рукой водит по телу совершенно собственнически, и Лави так послушно отзывается на все, так радуется, что Канда действительно чуть не отпускает себя окончательно, пока Лави на одном из выдохов не начинает шептать его имя, отрезвляя и заставляя посмотреть перед собой. Канда отстраняется. Переводит дыхание и смотрит исподлобья расфокусированным взглядом на такого же поплывшего, шального и раскрасневшегося, под цвет шарфа и собственных волос, Книгочея. Такого странного, непонятного, необычно настоящего сейчас. Живого. Мысли у Юу в одну непонятную кучу, но единственная верная из них маячит перед самыми глазами, и проигнорировать ее сейчас будет стоить очень многого при любом исходе. — Долго… — голос подводит, и лишь бы только от недавних поцелуев. — Долго еще будем бегать? Лави моргает, со склоненной в сторону, для доступа поцелуев к шее, головой, с растрепавшимися и прилипшими ко лбу волосами. Такой чудной, не понимающий. И обводит взглядом экзорциста перед собой так медленно, соображая. — Ну… далеко не убегу, ноги не держат. Кажется, кое-кому придется нести меня на руках. Смех у Лави хриплый, еще хуже, чем сами слова. И вид все еще такой, что стоило бы, будь это обычный день, побеспокоиться о температуре. Канда выглядел не особо лучше и смеяться хотел ещё меньше, чем всегда. — Прекращай. — Что? Это же ты снова на меня бросился, знаешь. — Ты понял. Юу отходить не собирается, все так же стоит вплотную, что ноги соприкасаются с чужими, почти разъезжающимися, нависает, хотя и ростом сам ниже немного, и смотрит прямо, не то чтобы пугая Лави, но напрягая уж точно. В тот же обычный день Лави все бы отдал за его взгляд в свою сторону, а сейчас, когда смотрят так в упор, пытаясь будто разыскать что-то в зеленом глазу без слов, Лави становится неловко, стыдно и неуютно. Выбраться бы, да действительно сбежать — но чужая рука у собственной головы не просто так подпирает стену, а с другой стороны преграждает дорогу нога. Лави старается не косить взгляд на неё и места чуть выше, которые, из-за отсутствия обычной длинной формы, открыты сегодня будто специально для разглядывания. Говорить обоим сложно, оба не умеют, даже если у одного это прямая специальность, и проходящие секунды совместно с тишиной начинают давить на Лави даже больше, чем тяжелый взгляд напротив. Канда щурит глаза, начиная отмерять время до потери своего терпения в который раз. Лави не остаётся выбора, только вздохнуть. — Я Книгочей, как ты помнишь. Тебе нет смысла привязываться ко мне, как и мне к тебе. Поэтому… — Лави замолкает, отводит взгляд в сторону, открыв для продолжения фразы рот, но тут же закрывает обратно, прикусывая губу. — Поэтому — что? — Канда, стараясь держать себя в руках, сжимает пальцы на одной из книжных полок рядом с рыжей тупой головой, хотя хотелось бы именно на второй. — Для тебя это нормально? Предлагаешь продолжать вот так, иногда пересекаться, а потом делать вид, что ничего не происходит? — Ничего не может происходить, Юу… — Но происходит. И я не знаю, как там у вас у Книжников, но лжи мне за жизнь хватило. Лави сглатывает: ложь — первое и главное правило. Вокруг неё все крутится, и именно она делает все таким ужасно сложным. Лави ненавидит ее, и заодно того, кто её создаёт и продвигает в первых рядах — себя. Канда, видя замешательство, встряхивает его за воротник, заставляя посмотреть на себя. — Ты действительно идиот. Так нравится играться с другими людьми? — Я… Лави не знает. Не был готов к такому вопросу и ничего не знает, а ведь должен знать больше всех, для этого и пошел в Книгочеи, для того, чтобы быть умнее, чтобы не участвовать во всех людских проблемах, бесполезных сворах и переживаниях, чтобы быть независимым. Но не может ответить даже самому себе на не такие уж сложные вещи. Лави нравится играть? Нравится именно это? Или нечто иное? Или именно с Юу? Он не знает. — Ты. Мне плевать на Книгочеев и прочее, я говорю про тебя. Прекрати, не только тебе сейчас тяжело. У Канды голос напряжен, предательски дрожит, что от Лави не ускользает, и он скашивает взгляд, заглядывая в глаза мечника. «Синие. Красивые» — на секунду проносится мысль. Возможно, у Лави появился любимый цвет. — Мы же на войне, тут всегда всем тяжело, и… — Я не про всех, — Канда вновь встряхивает за концы почти уж съехавшего с чужой шеи шарфа, замолкает, дышит громко, явно с последними частями выдержки не покалечить кое-кого, и продолжает прямо в лицо Книгочею. — Заткнись. Плевать на них, меня только ты интересуешь. Все. Как есть, и не задумавшись о сути, а у Лави снова звенящая пустота в голове образовалась, он заморгал так часто, хоть и из-за повязки это не особо видно, и плечи заметно отпустил, перестав странно съеживаться в своем шарфе от той атмосферы, что была ещё секунду назад и сменилась так внезапно. «Только я?..» Канда взглянул, свёл брови и придвинулся ближе: — Не делай вид, что не в курсе. Ты же все понимаешь, придурок. Канда уверен, что тот понимает. Книгочеи ведь народ такой, неизвестный, но даже для такого дурака, как Юу, понятно, что люди для них не представляют особой важности и сложности. Они по-настоящему увлечены другим — историей, войнами, книгами, летописями и интригами, наблюдением со стороны, но никак не вмешательством напрямую, и разгадать человека, такого простого, прямого и, очевидно, не самого осторожного и сдержанного, для них не сложно. И было бы глупо думать и надеяться, что Лави — такой талантливый в притворстве, непостоянный, опасно радостный и счастливый — мог бы просто наблюдать, не понимая. И уж, возможно, Канда почти смирился, что для Лави также было бы нормальным предпочитать не вмешиваться в то, что он разглядел в Канде, до чего сам же его и довёл. Только вот Лави доводил раз за разом, как бы он ни пытался отвязаться и отвязать от себя, и если просто смириться для Канды когда-то и было возможно, то терпеть издевательства ему за жизнь хватило, пусть и не такого рода. Он опускает руки, стягивает с ними вслед окончательно рыжий шарф, за который все продолжал тянуть, и вздыхает удивительно тихо, просто устраивая голову на плечо Лави и прислоняясь лбом к прохладной поверхности позади. От усталости и напряженности ситуации действительно хотела разболеться голова, и лучше бы она болела как всегда раньше, просто от присутствия этого громкого идиота в его жизни, а не от его действительно пугающего молчания. — Юу… Настолько тихо и внезапно, прямо над ухом, но тот лишь приоткрыл зачем-то глаза, видя лишь стену перед собой, но не в силах сопротивляться ожиданию ответа. Канда устал думать про Лави, устал отгонять мысли, чтобы не думать про Лави. — М. — Юу, ты правда… я правда интересен тебе? —…че? — Ты сказал, что… Интересую только я. Ты действительно так считаешь? — Раз сказал, то да. Я — не ты, — может, и грубо, но Канда все ещё был собой, и холодная стена совсем не помогала. — Я не играюсь в непонятно что, не разбрасываюсь словами и не втрескиваю в себя людей, а потом не сбегаю специально от ответственности с помощью тупых заумных отговорок, — смешок, хотя хотелось материться. И выпить. Лави открыл было рот, собираясь ответить, но получилось только снова что-то неловкое и непонятное, набор слов из «ты» да «я», и Юу закончил сам: — Ты либо последний трус, либо долбанный мудак, и безмозглый тупица в любом случае. Задолбал. Канда отстранился от прохладной стены. Разговор изначально не особо клеился, так что, наверное, ему просто стоит вести себя также, как раньше, просто забить и забыть, но… чужие пальцы перехватили край рукава. — Ты меня интересуешь. Юу не видел, как, пока он ругался в чужое плечо, Лави выдохнул, раскрыв глаз и приоткрыв рот в немом удивлении. «Втрескался» — слово очень странное для признания в симпатии, но подходящее для экзорциста типа Канды, а для Книгочея проблем в определении нет, и перевести обратно, осмыслив и добавив своё, оказалось просто. — Интересуешь, Юу. Ты тоже интересуешь меня, и… — Лави сглатывает, молчит момент, будто отсчитывает секунды до спокойствия. — И, кажется, ты действительно нравишься мне, очень сильно. Канду прошибает в следующие секунды несколько раз: от слов, сказанных на ухо тихо и необычайно тепло, и от осторожной руки рыжего на его спине, которую он так непривычно неловко поднимает выше, касаясь и приобнимая будто виновато. — Не могу больше сопротивляться. Привязался, пусть и Книгочей, — Лави припадает к темным прядям на висках экзорциста сначала щекой, затем и губами. Канда чувствует долгожданное тепло от этого поцелуя. — Раньше надо было думать, тупица, — обнимает в ответ, бурча куда-то в район шеи, куда дотянулся, и жмурится непривычно спокойно, глубоко вдыхая. — Я не знаю, сколько у нас времени, куда направлюсь дальше, — голос все еще дрожит и отдает слегка хрипотцой, тихо и прямо на ухо. — Замолчи. Я создан для войны, а ты... — А я их записываю. — Да. — Что ж, наверное, мирная жизнь все равно не для нас, — Лави чуть отстраняется, чтобы обхватить щеки Канды ладонями и, улыбнувшись, коротко целует в нос. — Но с тобой мне правда спокойнее. — Много говоришь, — Канда отворачивается в сторону, но румянец на скулах в слабом освещении библиотеки от этого виднеется только сильней, и продолжает бормотать уже немного тише. — Я все равно не собираюсь отступать, когда появилось что-то хорошее в этой войне. Лави смеется о том, какой Юу, оказывается, милый, когда смущается, и обнимает Канду крепче, улыбаясь ярко и очень искренне. Канда обнимает его в ответ и тоже слегка улыбается, пока знает, что никто не увидит.