Явись ко мне сейчас же, Румпельштильцхен!
Как гром среди ясного неба рявкнул в его голове злобный голос Зелены. Он прикрыл глаза. Румпельштильцхен не хотел никуда идти. Он хотел просто навечно замереть у тела своего сына, подобно скорбному изваянию, и никуда не торопится. Пусть оно горит все синем пламенем… Но обещания данные Бею жгли его душу, а жажда увидеть Эмму воочию, увидеть, как его дочь растет в ее утробе… Увидеть, как ребенок появится на свет, были столь же сильны. «Я не могу потерять еще одного ребенка… Нежданного, непредвиденного, но уже такого нужного… Моя девочка…» Он поразительно быстро принял правду об этом, Бей бы врать не стал, да и его интуиция, почти никогда его не подводившая, шептала, что это все правда. Румпельштильцхен дрожащими руками вытер слезы, чувствуя, как уже едва может сопротивляться яростному призыву ведьмы. Он наклонился и закрыл глаза своего мальчика, а после этого обхватил руками горестно склоненную голову внука и прижался губами к вихрастой макушке, на секунду зажмурившись. «Этот мальчик все, что осталось от моего сына…» Он отодвинулся и тихо на ухо сказал внуку: — Мне так жаль… Но, я клянусь, Бейя я не уберег, но твою мать обязательно тебе верну… После чего исчез в фиолетовой дымке, окончательно потеряв волю перед призывом кинжала.***
Эмма была в бешенстве. С тех пор как она очнулась в этой чертовой комнате, прошло уже почти полдня, а она так и не смогла выбраться. После того, как та женщина, что поймала ее в плен, принесла их куда-то, Эмма, как она поняла по рассвету за окном, провалялась без сознания целую ночь. Комната, в которой она оказалась, была небольшой, судя по всему, на втором этаже. Окна выходили на лес, поэтому ничего толком она разглядеть не могла, как и сориентироваться, хотя бы примерно, где она. Тут не было ничего личного или лишнего, только кровать, пару тумб по обе стороны от нее, пустых, комод, и в общем-то все… Ну, еще и ужасные обои, отвратного грязно-мятного цвета. Ах да, была еще небольшая уборная. А так, ни ваз, которых можно было разбить о чью-нибудь голову, ни острых предметов, ни каких-нибудь статуэток… Пусто. Эмма пробовала открыть дверь, но та, вспыхнув зеленым цветом, ей не поддалась, еще и ручка ее током шибанула. С окнами была та же беда. Хотя, это не все, что ее так сводило с ума. Чем бы эта ведьма ее не одурманила или какое бы заклинание не наложила, память Эммы, наконец, стала цельной и больше не была покрыта пеленой тумана. Все воспоминания вернулись и встали на свои места. Включая воспоминания о том, кто отец ее дочери. Гребаный Румпель-мать-его-штильцхен! Но как не странно, в истерику по этому поводу она не впала. Только нервно посмеялась минут десять, вспомнив, как еще пару недель назад даже сожалела, что секс между ними — вещь совершенно невозможная. О котором она тоже не сожалела. Совсем не капельки. Ведь секс был просто потрясный. Кто бы знал, что рот и язык Голда талантлив не только голову дурить, но и в поцелуях, как и… еще кое в чем? Ну, теперь она знает. А уж его руки? Мммм… К тому же, если бы не это, у нее сейчас не было бы ее девочки, которую Эмма уже безумно любит. Можно было бы, конечно, обвинить в том, что произошло: ром, обстоятельства и прочее… Но она не будет. Смысла не видела. Ей бы даже чувствовать облегчение… Никому ведь ничего объяснять не придется, Голд-то мертв, поэтому она с чистой совестью может сказать, что отец просто какой-то неизвестный, но ей было отчего-то жутко грустно. Возможно, это было вызвано тем, что ее дочь, буквально после зачатия, лишилась отца? Какого-никакого, но все же отца?.. Хотя тот мог этому и не обрадоваться. Белль вот точно бы не обрадовалась, узнай, что ее, вроде как, истинная любовь занималась сексом с другой, едва ли пару часов спустя, как они расстались на причале. Не то, чтобы Эмма собиралась рассказывать девушке об этом. Она вообще решила никому не говорит об отце ее ребенка. Если получится. Та ведьма почуяла могущественную магию в ее ребенке, едва живота коснулась, вдруг другие тоже почувствуют?.. Она плохо разбиралась в магии и не знала, как это… ощущается. Ведьма сказала, что уже чувствовала подобную магию. Может она была знакома с Румпельштильцхиным?.. А с возрастом ее девочка наверняка станет сильнее… Кто же ее научит контролировать свою магию? Не Эмма уж точно. Она свою-то контролировать не может. Чем больше Эмма думала, тем больше чувствовала сожаление, что Румпельштильцхен мертв. Он ведь буквально разорвал мир, чтобы Нила найти… Может и ее дочь бы тоже была им любима? Какие же противоречивые эмоции разрывали ее!.. И облегчение, и сожаление, и грусть, и печаль, и даже… тоска, что ли? Он, сколько она его знала, был той еще занозой в заднице, но занозой уже какой-то родной. Все-таки, он — дед Генри… Черт! Какая же запутанная генеалогия у ее бедного сына!.. К тому, же этот хитрый засранец казалось всегда знал ответы на многие вопросы, и не раз через сделку, естественно, помогал ей… Честно говоря, он всегда приводил ее в замешательство. Более противоречивого человека Эмма в жизни не встречала. Он, то бушевал так, что все вокруг чуть ли не седели от страха, то любил так, что хотелось плакать от изумления, что человек может так любить, и даже завидовать, что не ты его предмет обожания. По крайней мере, именно это к своему удивлению чувствовала Эмма тогда в ломбарде, когда он думал, что умрет и звонил Белль, в тот момент Лейси, чтобы попрощаться. Ее и вполовину так сильно никто не любил… Довольно иронично для плода Истинной любви, не так ли? Но Эмма порой думала, что ее родители настолько сильно любили друг друга, что любви для нее уже не осталось. За все ее детство, любящих людей для нее так и не нашлось. Друзей она тоже так толком никогда и не завела. Кровные родители… Они в большинстве так заняты своей… большой любовью, что им не до нее, а теперь уж тем более. Про мужчин и говорить ничего. Господи, боже! Она спала всего с двумя в своей жизни, от обоих у нее по ребенку, и при этом они приходятся друг другу отцом и сыном! Других ухажеров, она даже сделав усилие над собой, лиц их не вспомнит, может только Грэма, но он умер, когда они поцеловались в первый и последний раз, а это не лучший показатель. Наверно она проклята… С самого своего рождения. Так что не удивительно, что ее съедал небольшой червячок зависти при виде, как другие находят любимых и любящих их в ответ людей, а Эмма все так же не может избавится от всепоглощающего чувства одиночества, которое ее мучает столько, сколько она себя помнит. — Ну, здравствуй, — сказала, неожиданно появившаяся в клубах зеленого дыма, женщина, и скривившись, язвительно добавила: — Спасительница…