Бастард

Если я открою тебе тайну, значит знаю: Ты не проболтаешься, Потому что двое могут хранить тайну, Только если один из них мёртв. (the pierces — secret)

      Урса Мэйтер, совсем недавно ставшая матерью в третий раз, аккуратно запеленав хрупкое создание и взяв его на руки, покинула свою неуютную холодную спальню, на которую забывала в последнее время накладывать согревающие чары. Она накинула на плечи тёплую шаль и стала спускаться вниз по лестнице, освещая свой путь совсем слабым лучиком света, к гостиной с семейным гобеленом. Как хозяйка дома и хранительница семейного очага, Урса была обязана обо всем позаботиться, пока никто не увидел позор её семьи.       Вход в гостиную уже достаточно долгое время был заперт, а женщина, не покладая палочки и обложившись всеми возможными томами по магии и древними фолиантами, искала выход из сложившейся ситуации. Даже будучи в положении на последних сроках, она не могла позволить себе слабость отдыхать и заботиться о здоровье будущего ребёнка, покуда не скроет эту печать падения своего мужа с его родового древа.       Урса Мэйтер произнесла отворяющее заклятие, прошмыгнула внутрь гостиной, уложила на мягкую подушку спящего Ориона и нежно погладила его по пухлой щёчке, а после разожгла по периметру свечи и наконец взглянула на гобелен с именами предков великого рода Блэков, чьей частью ей выпала честь стать. С полотна на неё смотрели десятки поколений волшебников, чистота чьей крови была безукоризненна и кристальна, до отвратительного поступка её мужа. О его измене семье свидетельствовало появления на гобелене этого маленького ответвления ведущего к другой женщине — отвратительной магле, посмевшей родить её мужу ненавистного бастарда и наложившей тем самым позорную печать на весь его великий род.       Полгода Урса Мэйтер Блэк толком ничего не ела и с трудом спала лишь по несколько часов в сутки. Она жила с одной целью — уничтожить это клеймо с гобелена без следа. И миссис Блэк нашла выход. Она сотворила заклинание, построенное на крови своего новорождённого сына. Великая жертва в честь великой цели.       Со слезами на глазах она поставила котелок на огонь.       Три унции воды, отмывающей любую грязь.       Ветка полыни, растёртая в порошок, за отступничество от принципов рода, принесёт горечь мужу и изменнику за его страшный грех, изничтожит и изживёт его в течение трёх лет, но дарует освобождение от греха.       Сок белладонны ослепит блеском и скроет правду, до осознания этой правды незаконнорождённым дитём, а покуда он не знает, к чьему роду принадлежит, скроет белладонна с глаз чужих и своих эту правду.       Слеза верной жены, замаливающей грехи мужа, уберёт тень падения и уничтожит следы его с семейного древа.       А кровь и жизнь младшего отрока, как дань уплаты за свершение заклинания и закрепляющая составляющая его силы.       Нож сверкнул в хрупкой женской руке, дрогнул и пронзил маленький кулёк. Женский, полный горя вскрик рассёк тишину и полутьму помещения. Голубая ткань пелёнки насквозь промокла и окрасилась в алый цвет. Урса поднесла тело новорождённого Ориона Блэка к котлу, три капли крови наследника капнули в мутную жидкость на дне и привели заклятие в силу.

***

Soundtrack: Cliff Martinez — Landscape Gardener

      Волны раскатами разбивались об острые утёсы внизу башни, в которой Бродяга провёл уже вот двенадцать лет; холодные солёные порывы семи ветров задували во все щели неприступных стен, забирая всё тепло, которого и так не было в темницах. Холодно, голодно и грязно.       Дни сменяли ночи. Месяцы превращались в годы.       Он привык к такому существованию. Почти смирился, что сгинет в этих проклятых стенах за преступление, которого не совершал, но считал себя не в меньшей степени виноватым, поэтому не предпринимал никаких попыток уйти от наказания. Он почти обезумел от горя.       — Просыпайтесь, грязные вонючие тараканы, обед, — доносился откуда-то издалека знакомый голос Реджинальда Камю, местного шеф-повара, а по совместительству и «официанта» раздачи.       Всё ближе и ближе гремели железные миски, небрежно брошенные на пол и проталкиваемые под железные прутья решётки, поэтому Сириус трансформировался обратно в свой человеческий облик как раз к тому моменту, когда Реджинальд вывернул из-за каменной перегородки между камерами.       — Обед.       Тарелка звонко приземлилась на пол и была пропихнута вглубь камеры Сириуса, а он в свою очередь внимательно смотрел на карман брюк мужчины, из которого выглядывал свежий номер «Ежедневного пророка», где мелькнуло что-то смутно знакомое. Бродяга и сам не до конца понял, что его так зацепило, но когда Камю отвернулся и стал удаляться, Сириус, с присущей всем псовым поступью, бесшумно скользнул по каменному полу и быстро протянул руку сквозь прутья решёток. Он незаметно зацепил отросшими ногтями край газеты, аккуратно, но быстро вытянул издание из широкого кармана и отскочил вглубь своей камеры. К его счастью, Камю ничего не заметил и пошёл дальше. Пока повар расхаживал по этажу, бояться близости дементоров не было смысла — их отзывали, и недолго можно было размять свои старые, покрывшиеся инеем кости.       Сириус медленно подошёл к зарешеченной щели в стене, зовущейся окном, и стал жадно всматриваться на передовую страницу газеты.       Боль, уколовшая сердце, когда он увидел на колдографии пару знакомых лиц, с которыми он находился когда-то в ордене, слишком быстро сменились гневом от осознания, кто ещё попал в кадр.       Хвост.       Безумная злость заполонила сознание, гнев, безумное желание отмщения и жажда кровавой расправы придали ему решимости. Сириусу срочно был нужен план. Он не имел права позволить этой крысе даже находиться вблизи Гарри, не после всего, что этот предатель натворил.       Ярость наполнила силами, даже дементоры как будто чувствовали эти перемены, ощущали проблески возобновившегося рассудка, но Сириус терял человечность, захлёбываясь в своём желании отомстить, стереть с лица земли этого предателя. Убийцу.       — Он в Хогвартсе… Он в Хогвартсе… Он в Хогвартсе…

***

Чёрные глаза, большие лапы и Яд и Кровь И большой огонь сжигает В пепел И нет возврата (Faver Ray — The Wolf)

      Бродяга ждал. Пытался уличить нужный момент. Погода в тот день выдалась воистину отвратительная. Шторм за зарешеченной щелью заливал и без того ледяной каменный пол камеры дождём, вой ветра разрывал барабанные перепонки. Реджинальд опаздывал как минимум часа на три, а дементоры сновали и бесновались вокруг, заряжая воздух отрицательными ионами.       Холодно. Зябко. Отвратительно. Момент пересменки выпал на ужин, Камю так и не появился, его место на раздаче занял некий безликий для Бродяги аврор, совсем ещё юный и неопытный, что сослужило Сириусу знаком и хорошим стимулом. Когда новобранец отозвал стражников и, протолкнув ему тарелку под решётку, повернул за угол, Бродяга принял свою анимагическую форму, протиснулся в решётку и проследовал за неопытным аврором, снуя по углам и теряясь среди теней мрака Азкабана.       По сути именно юный аврор и дал Сириусу дорогу на свободу: невнимательный, слишком уверенный в себе дилетант, который ещё слишком глуп для такой работы.       Оказавшись между третьим и четвёртым этажами башни, Бродяга отстал, вывернул на смотровую террасу слева и с разбега сиганул в беснующееся море.       Волны-гиганты подхватили его, со всей силы кинули обратно на утёсы за его спиной, снова прибивая к стенам Азкабана, но Сириус был не готов сейчас погибнуть. Сильные псовые лапы вспенивали ледяную воду и пробивали себе путь к свободе наперекор стихии; он плыл, выбивая из лёгких последнее дыхание, но не останавливался ни на секунду, а огни прибрежного магловского маяка служили ему призрачным ориентиром, в сторону которого он двигался. Море было безжалостным, казалось, оно жаждет потопить его, не дать ему добраться до цели, но он был силён в своей вере и стремлении добраться до суши, и в награду за упорство очередная волна вынесла его на берег, больно ударив о камни всем телом. Сириус взвыл, но поднялся, несмотря на трясущиеся мышцы и болезненные спазмы во всем теле, он побежал прочь, постарался найти кров от дождя, чтобы отдохнуть и восстановить силы.       Несколько недель он скитался по улицам Лондона, разведывая обстановку. Никто не знал его маленький секрет.       Это было удобно.       Сириус мог передвигаться по улицам города, не боясь быть пойманным или обнаруженным, но всё равно держался подальше от магических улиц и не привлекал к себе лишнего внимания.       Слишком опасно.       У него была цель. Но его человеческая часть умоляла Бродягу позволить себе маленькую слабость — увидеть любимого крестника, узнать, каким он стал, как вырос… Похож ли этот мальчик на Джеймса, а может быть он — вылитая Лили? Он сдался этому желанию без боя, выяснил адрес, вороватым методом подслушивания разговоров и сбора сплетен в скоплении волшебников, но выяснил, где находится Гарри, и рванул туда, что есть сил.       Он наблюдал за домом по Тисовой улице номер четыре несколько часов. Выжидал темноты. Крики и ругань, а затем вылетевшая из задней веранды надутая, как воздушный шар, тётка, вопившая что-то нечленораздельное, почти заставила анимага броситься вперёд, и лишь через силу он смог обуздать этот порыв. Гарри выбежал из дома через несколько минут, таща за собой огромный, несоразмерный нелепый чемодан. Сириус следовал за ним вдоль домов, перебежкой от заросли до заросли благоухающих розовых кустов, пока Гарри не остановился около подобия детской площадки. Как Бродяга не пытался увидеть его из-за стриженных веток с листьями, у него ничего не выходило.       Гарри сидел на качелях, холодный порыв ветра закружил несколько опавших листьев, и до обоняния Бродяги донёсся знакомый запах. Крестник пах почти так же, как Джеймс. В попытке взглянуть на него ближе, увидеть хоть одним глазком, Сириус двинулся вперёд. Среди веток показалась его лохматая морда.       — Гарри,— прошептал он.       Но с пасти вырвался лишь рык, напугавший мальчишку и заставивший его сделать шаг назад и споткнуться.       Гарри испугался его.       Гудок ночного рыцаря отвлёк обоих. Сириус опомнился и, нырнув обратно в кусты, помчался прочь, чтобы вершить правосудие, на которое имел полное право.

***

На небе догорала мёртвая звезда, Озаряя небо своим холодным светом, Нет больше сил жить, как тогда… Эти стены медленно убьют меня… Просто подай мне знак, молю, Просто верни меня в прежние дни, Я об этом каждый день тебя прошу, От этого проклятья ты меня спаси… И я чувствую, что ты всё дальше от меня… Я больше не теряю свой путь, как прежде. (Give Me a Sign — Breaking Benjamin))

      Не первый час смотря на тлеющие угли камина библиотеки Блэк-Мэнора, Сириус думал о своём уничижающем положении дел, а седьмой, наполненный до краёв, бокал огневиски одним махом был выпит всего за два жадных глотка. Настроение было, мягко говоря, паршивым. Вонь этого пыльного, сырого помещения била в ноздри приторной затхлостью и сладковатой прогнившестью нескольких заплесневелых, уничтоженных бактериями фолиантов.       И даже тепло очага, так старательно разжигаемое каждый день последним носителем гордой фамилии, не могло вытравить смрад и влагу из этого Богом покинутого места. Минуты казались часами, недели месяцами, и каждый день был похож на предыдущий. Не будь у него Гарри, он давно бы послал всё к Дьяволу и снова ринулся в бой, творить самосуд; хоть это и не сработало в прошлый раз, Сириус был уверен, что на этот раз он бы не упустил такой возможности. Он бы выследил каждого поганого Пожирателя, каждого причастного: Сириус бы затравливал, разделял, запугивал, загонял в тупик и, совершенно не сожалея о содеянном, рвал бы глотки, упиваясь солоновато-железным привкусом справедливой расправы, уже заранее ощущая фантомный кровавый привкус на кончике языка.       Порой он выпадал из этих дум и поражался жестокости навязчивых картинок, плывущих перед глазами. И лишь блеклые, померкшие с годами, проведёнными в Азкабане, воспоминания немного смягчали очерствевшее сердце Бродяги, бережно храня таким образом в нём проблески человечности и тепла души.       На Рождество в конце 1978 года Сириус и Питер (у Римуса, к сожалению, не было возможности поехать с ними) прибыли в гости к Лили, новоиспечённой невесте лучшего друга. Джеймс был уже в доме Эвансов, а Блэк и Петтигрю прибыли в качестве моральной поддержки для Поттера в столь нелёгком деле, как знакомство жениха с будущими родственниками.       Отчий дом Лили и её семьи находился в городке Коукворт, на улице Вистерия Лейн, которая соседствовала с Паучьим тупиком, где проживал ненавистный друзьям сальный уродец и замарашка Снейп. Чем вызвана была столь сильная неприязнь к и так жизнью обиженному однокурснику, Сириус сказать затруднялся, но давал себе отчёт, что это было неправильно. Он поступал так скорее из дружеской солидарности, чем из истинной неприязни, без которой дело, конечно, тоже не обходилось, но истинной причиной травли являлся Джеймс.       Сохатый годами искал подход к гриффиндорской умнице Лили, спутавшейся со слизеринским змеёнышем, и он дико ревновал её, подтрунивал над сирым замарашкой, а Сириус был рад поучаствовать. Всего одного раза хватило, чтобы проникнуться неприязнью к Нюниусу и, поддержав Поттера, он уже не мог остановиться, продолжая подтрунивать над ничем неповинными по факту Северусом. Ведь Бродяга был игроком высшей лиги забияк, а их дружный квартет хулиганов в узком школьном кругу стал известен под гордым званием «Мародёры».       То Рождество, которое они провели в гостях Эвансов, запомнилось Блэку как самое волшебное время его жизни. Сватовство прошло легко. Друзей захлестнула волна необычно весёлого времяпрепровождения и новых знакомств с интереснейшими людьми и красивейшими представительницами прекрасного пола магловского мира. Удивительным было всё, и, в принципе, такие знакомства Сириусу нравились, кроме неприятной во всех отношениях сестрицы Лили — Петуньи, которая явно заприметила видного, харизматичного молодого мужчину, стоило ему пересечь порог дома Эвансов.       Влюблённая старшая сестра подруги следовала за ничего не подозревающим Бродягой, словно тень, и вовсе не мудрено, что через несколько недель таких выслеживаний, в один из вечеров она застала его в весьма недвусмысленном положении с соседской девчонкой Джейн, чуть постарше него.       Воспылавшая ревностью Петунья устроила беспочвенную истерику, да такую, что родители бедной девушки, Барнсы, прибежали на шум в мастерскую на своём заднем дворе, в которой разыгрывалось весьма красочное представление: Сириус со спущенными до колен штанами, рыдающая дочь подле столярного станка и старшая из девчонок Эванс. Это был небывалый скандал, коих ранее не случалось на их тихой улочке. Барнсы недолго думая упаковали чемоданы и чуть бы не связав плачущую, умоляющую остаться дочь, уехали в неизвестном направлении.       Сириус после этого случая тоже не сильно задержался в гостях. Искренне поблагодарив за всё и извинившись за принесённые неудобства, он отправился в свой небольшой особняк, который достался ему по наследству от недавно усопшего дядюшки.       Петунья же наконец поняла то, что ей не стать частью мира сестры, и поэтому возненавидела всё, что связано с магией. Вскоре она вышла замуж за Вернона Дурсля (почти одновременно с сестрой), с которым познакомилась в кофейне на Джадд-стрит, и порвала почти все связи с Лили.       Сириус не пытался найти Джейн, хоть эта девушка и запала ему в душу своим строгим, но страстным нравом, прелестными прямыми каштановыми волосами и горящими тёмными глазами, в которых резвились черти. Возможно, когда-нибудь он обязательно бы её нашёл, если бы не огромное «но» и целый ряд причин и следствий…       В магическом мире были весьма неспокойные, смутные времена, и лишь небольшое количество людей выступало в оппозиции надвигающейся на них войны. Сириус же был среди тех, кто был завязан в самой гуще событий, и подвергать ни в чём неповинную девушку такой опасности он не мог и не имел права.       А потом произошла гибель друзей: Джеймса и Лили, предательство Питера, заключение… а девушка, которая могла стать для него «той самой», затерялась в прошлом без шанса быть найденной.       И именно эти воспоминания о часах и минутах, проведённых с ней, грели заиндевевшее нутро лаской её бархатистой кожи, теплом её карих глаз, и Сириус с уверенностью мог сказать, что она была для него чем-то большим, чем очередной любовницей.       В серых глазах Сириуса отражались переливы тлеющих искр камина, а на языке ощущался призрачный, надуманный привкус крови врага, и он жил этими нереальными образами, понимая, что нет в этих мыслях чести, скорее это была его слабость. Одичание от повторного нахождения, пусть и в добровольном, но заточении, в окружении ненавистных стен, от которых, будучи ещё мальчишкой, он сбежал в семью Джеймса… Бродяга ненавидел повинных в смерти лучшего друга и родных ему людей ублюдков с каждым прожитым днём всё сильнее.

***

Забавно, как сердце порой обманывает нас Не раз и не два. Почему мы так легко влюбляемся, Даже если это неправильно? (Try — Pink)

      После скорого переезда Джейн Барнс вернулась в университет, дабы по велению заботливых родителей закончить свой последний год обучения и стать дипломированным дантистом. Она несколько раз писала Эвансам, но так и не получила ответа, и, как любая девушка, страдала о своей горестной любви, ведь теперь она не знала, как ей связаться с Сириусом.       В тот короткий промежуток времени, пока её семья ещё не успела собрать чемоданы, Сириус несколько раз приходил к ним, разговаривал с родителями, ругался с ними, пару раз кричал у неё под окнами и звал её, а Джейн тихо плакала, зажимая рот рукой, сидя под замком в своей комнате.       Он тоже не готов был её потерять.       Она чувствовала это.       Потом маменька и папенька собрали вещи, посадили её на заднее сиденье синего старенького Фольксвагена и, не сказав даже, куда они её увозят, поехали в неизвестность.       Отъезжая от дома, она посмотрела в последний раз на окна комнаты, в которой он остановился, и Джейн могла поклясться, что видела фигуру Сириуса, мелькнувшую за грязно-жёлтой занавеской.       Но судьба умна и преподнесла девушке весьма неожиданный сюрприз и урок, который навсегда изменил её жизнь.       Скучные практикумы, лекции, коллоквиумы затягивали, а вся трагедия во время учёбы временно отходила немного на задний план.       Что поделать, такая была у Джейн натура.       Но только стоило ей пересечь порог своей комнаты в общежитии, как девушка безвольно сползала по шероховатой поверхности двери и закрывала лицо хрупкими ладонями, выплёскивала все эмоции слезами. А потом она всё же брала себя в ежовые рукавицы и снова садилась за учёбу, но снова срывалась на рыдания. Это происходило почти каждый день на протяжении нескольких месяцев, прежде чем Гейл, соседка по комнате, не попросила Джейн одолжить ей несколько предметов женской гигиены.       Доставая из сумки в шкафу нераспечатанную упаковку с прокладками, на Барнс снизошло несколько озарений. Первое: у неё уже несколько месяцев не было критических дней; и второе: в последний раз они не предохранялись с Сириусом, и хоть их прервали до завершения процесса, как медик она понимала, что беременность в таком случае вполне возможна. Просто тогда, в связи со скандалом, она совершенно забыла о мерах предосторожности и о том, что нужно сделать спринцевание.       Дальше всё было как в тумане: несколько разрозненных фраз, брошенных в спешке вместе с вручёнными в руки Гейл предметами, которые она просила, хлёсткий бег по мощёной аллее, разделяющий студенческий городок от магазинчиков первой необходимости. Аптека, скорое возвращение, и две пугающие полоски на тесте.       Джейн не знала, что ей делать дальше, эта ситуация напоминала страшный сон, от которого она никак не могла проснуться. И во всём мире для неё было всего два человека, которым она рассказала бы, что с ней происходит: Сириусу, виновнику её положения, но она понятия не имела, как его найти, и Джону, лучшему другу с первого курса.       Джон Кристофер Грейнджер был слеплен из того же теста, что и Джейн Митчел Барнс, всё в нем было родным и знакомым. Уравновешенность, строгость, собранность и неуёмная тяга к знаниям. Когда-то это их сплотило и именно это родство души стало для него ключевым фактором в принятии для себя очень важного решения.       Когда подруга рассказала о том, в какой ситуации оказалась, и обо всём, что с ней произошло на каникулах, Джон много думал. Этот мир, страна, время не понимали и не принимали такие ситуации, как та, в которой оказалась Джейн, и Грейнджер сделал единственный верный, по его мнению, поступок: позвал Барнс замуж.       Как влюблённая женщина, Джейн хотела отказать, но, как очень умный человек, она понимала, что для неё любовь — непозволительная роскошь.       Она согласилась.       Свадьбу сыграли быстро, без лишней шумихи. И вряд ли данное мероприятие можно было назвать «свадьбой». Соседка Джейн и сосед Джона по комнате стали свидетелями скрепления союза, а жених и невеста даже не стали оповещать родителей заранее, черкнув им пару строк, когда всё завершилось, когда все документы были подписаны, а клятвы произнесены.       Защитив свои дипломы и сдав все экзамены новоиспечённая чета Грейнджер поступили в ординатуру в одну из клиник Лондона, сняли небольшую квартирку в самом центре и стали готовиться к появлению ребёнка. Они попутно откладывали достаточно скромные суммы на покупку своего собственного жилья.       Девятнадцатого сентября 1979 года на свет появилась прелестная девочка с серыми глазами, как у её родного отца, но в течении года цвет радужки изменился на карие, как у матери. Они назвали её Гермионой: все дело в том, что на УЗИ им сказали, что у них будет мальчик, и Джейн хотела назвать его Герман, а когда родилась дочка, они не стали выбирать новое имя, а просто видоизменили его.       Джон, несмотря на то, что девочка не была ему родной, любил её всем сердцем, как самый что ни на есть настоящий отец. У Гермионы было всё самое лучшее (в пределах разумного, конечно) и инициатива таких трат исходила обычно как раз-таки от Джона. Он ей часто читал перед сном сказки, свободное время тоже старался коротать с дочерью за какой-нибудь познавательной или развивающей игрой, и именно он научил Гермиону читать самостоятельно.       Время летело быстро, достаточно скоро стало понятно, что дочь очень сильно похожа на Джейн. У Гермионы была молочно-бархатная кожа с россыпью едва различимых веснушек, карие, вдумчивые, тёплые глаза, каштановые волосы, как у матери, но с единственным различием — они вились в кудряшки, как у её родного отца.       Когда Гермиона пошла в школу, у неё уже были все основные базовые знания, поэтому практически сразу её невзлюбили одноклассники. Дети не любят тех, кто каким-то образом от них отличается, а юная Гермиона уже тогда была достаточно собранным и серьёзным ребёнком. И так как у неё не получилось найти друзей, её друзьями стали книги, но признаться, она не сильно была против: любимые персонажи были отважными, честными, умными, находчивыми и добрыми, они любили всем сердцем и готовы были к жертвам (куда уж там до них её противным одноклассникам?).        Дома у Грейнджеров было много книг, но девочка быстро перечитала почти все из них, после чего родители приобрели для неё пропуск в городскую библиотеку. Она была очень большой, но такой уютной: высокая стойка регистрации, на которой располагался горшок с фиалками, читательская зона с невысокими простыми столами и стульями, и огромные стеллажи с мириадами различных историй в картонных, кожаных, тканевых переплётах, которые ждали часа своего прочтения. С тех самых пор это место стало её убежищем от всех бед и горестей. После школы Гермиона часто заходила туда и, если её никто не прерывал, она могла пребывать там часами, читая самые различные произведения. Добрая библиотекарша миссис Смит быстро запомнила Гермиону и часто помогала ей в выборе книг и советовала различные новые романы.       Однажды в школе произошёл чрезвычайно неприятный для Грейнджер инцидент. Какой-то мальчишка по имени Майкл придумал для неё новое прозвище — заяц. А всё это произошло из-за крупных передних зубов Гермионы. Не прошло и получаса, как уже весь класс и даже несколько детей из параллельных принялись активно её так называть. Несчастная девочка так расстроилась, что еле досидела до конца уроков, несмотря на то, что это были её два самых любимых предмета — история и математика.       После того, как прозвенел звонок, Грейнджер выбежала из здания школы и так быстро, как только могла, побежала в своё убежище. Ей как никогда нужно было уединиться, почувствовать в руках шероховатость родных и безмолвных страниц, наполненных глубоким смыслом, невероятным сюжетом и увлекательными приключениями, дабы сбежать от внешнего мира и его неурядиц.       — Добрый день! Вы не знаете, где миссис Смит? — спросила девочка у неизвестной ей даме, стоявшей у одной из книжных стоек.       Тощая женщина обернулась, и Гермиона увидела на её розовой кофточке бейдж с надписью «Мириам Йанг, главный библиотекарь».       — Добрый, — Мириам с подозрением во взгляде окинула Грейнджер. — Миссис Смит больше здесь не работает.       Эта новость заставила девочку на несколько секунд замереть от разочарования и огорчения. Сколько она себя помнила, миссис Смит всегда была в городской библиотеке, и Гермиона почему-то считала, что это одна из тех вещей, которые никогда не изменятся. Увы, теперь на месте доброй, почти что подруги Грейнджер, стояла эта неприятная Йанг.       — Извините, а почему она больше здесь не работает? — окликнула Грейнджер Мириам, которая уже успела отвернуться от неё.       — Это не твоего ума дело, — холодно отчеканила каждое слово Йанг и направилась к какому-то парню, которому нужна была помощь с выбором книги.       Гермиона осталась стоять сама, не зная, что делать дальше. В душе словно разверзалась глубокая чёрная пропасть. Бездонная, вязкая пустота — чувство, когда впервые теряешь кого-то, кто был тебе близок. Миссис Смит всегда помогала ей в выборе книг, а особенно тогда, когда замечала, что Грейнджер не в настроении. Она всегда поддерживала её, а однажды даже подарила ей первое издание любимой книги. Но теперь девочке придётся совершенно одной бродить среди дубовых стеллажей, абсолютно ни на кого не надеясь.       Грейнджер завернула за угол и направилась к секции классической всемирной литературы. Она подумала, что там будет вероятнее всего найти что-то интересное, такое, что могло бы помочь ей сейчас справиться с испорченным настроением.       В глаза девочке бросился красивый достаточно толстый том. «Красное и чёрное» — было написано на корешке. Название показалось достаточно интересным, но уже вскоре Гермиона поняла, что до конца она этот наполовину военный, наполовину любовный роман не прочитает.       Времени было не так много, чтобы открывать каждую книгу, читать несколько страниц и потом класть её обратно. Просить Мириам помочь с выбором — тоже было не вариантом, так как она явно считала Гермиону маленькой глупенькой девочкой. В какой-то момент у Грейнджер даже появилась мысль о том, чтобы взять домой несколько книг наугад. От разочарования и усталости ей хотелось взвыть в голос. «Почему всё, что мне интересно, я уже давно прочла? — подумала Гермиона. — Не может же быть такого, что не осталось интересных книг. Просто я, скорее всего, не там ищу».       Шлёп.        Раздался звук сзади. Гермиона повернулась и вскрикнула от удивления, но тут же прикрыла рот рукой, вспомнив, что она в библиотеке. Она не могла сделать и шага, а на лице застыло выражение удивления, плавно переходящее в страх. На полу, в полуметре от неё, лежал массивный том, который с лёгкостью мог повредить ей что-нибудь, если бы приземлился ей на голову. Поборов шок от случившегося, Гермиона подняла книгу, на обложке было написано красивыми старинными буквами «Граф Монте-Кристо», она мельком пролистала содержимое и поняла, что это — то, что нужно. Это было как будто настоящее волшебство, она подумала о интересной книге и, фигурально выражаясь, она свалилась на неё буквально с неба. Поражённая таким чудом, Гермиона уже думала побежать домой и всё рассказать родителям, но быстро осознала, насколько безумным и неправдоподобным будет выглядеть этот рассказ. Её родители были очень умными и практичными, так что рассчитывать на то, что они поверят в волшебный случай, было бессмысленно, тем более если они узнают, что со стеллажа на неё чуть не приземлился огромный том, то они пойдут в библиотеку разбираться. Гермиона этого не хотела.       Но её заинтересовала данная тема, и уже на следующий день, после уроков, Грейнджер снова направилась в библиотеку. Но в этот раз у неё была определённая цель — найти и прочесть все возможные книги про магию и волшебство.       К сожалению, ни в этот день, ни в следующий, ни через неделю Гермиона не смогла найти ничегошеньки полезного. Некоторые книги рассказывали про историю средневековья, когда ведьм сжигали на кострах, но объяснений, почему их считали ведьмами, — не было. Девочка также нашла несколько сборников про хиромантию, астрологию и некромантию, но они все показались ей абсолютным бредом, написанным какими-то шарлатанами.       Через две недели Гермиона всё же сдалась и решила обо всем рассказать Джону и Джейн. Она подготовилась к разговору и однажды вечером, когда семья собралась за ужином, поведала свою удивительную историю.       — И в этот момент, когда я подумала, что уже не найду интересную книгу, «Граф Монте-Кристо» упал с какой-то верхней полки и приземлился в метре от меня. Сначала я немного испугалась, но потом как будто что-то подтолкнуло меня взять её, возникло такое чувство, — Гермиона старательно пыталась подобрать слова, но у неё не получилось, и поэтому она сказала: — Я была так удивлена и подумала, что, наверно, такое иногда происходит. Что это магия какая-то! Но я нигде не нашла даже упоминания о таких происшествиях, поэтому решила спросить у вас. Вот, кстати, и сама книга, — Гермиона протянула отцу том, который она взяла из библиотеке. — Прошло две недели, поэтому мне пора уже вернуть её, но я могу продлить ещё на несколько дней, чтобы вы могли получше осмотреть её.       — Какой кошмар, эта книга могла тебя покалечить, — сказал Джон, принимая в руки книгу и покрутив её, чтобы не обижать дочь. Но в первую очередь его беспокоила её безопасность, а на счёт магии он, конечно, не разделял мнения Гермионы. — А всё остальное — это твоё воображение, родная! Тебе просто показалось, потому что ты была расстроена, — сказал он, ласково ей улыбаясь и протягивая том обратно ей в руки.       Джейн тем временем задумалась о чём-то, и в тот момент, когда Гермиона было собралась отстоять свои слова, мать довольно строго высказалась.       — Отец прав. Если ты прочла книгу, сдай её обратно в библиотеку, а о магии и прочей ерунде и думать забудь! Помни, это никак не подтверждено научно, а мы верим только в то, что можем доказать.       Когда-то Джейн и сама верила в разные сказки, про кудрявого черноволосого принца, который в самый последний момент явится к ней и спасёт от брака по расчёту с другом, и кроме боли ничего ей эта слепая вера не принесла. Поэтому она учила дочь верить фактам и поступкам, но никак не красивым словам и мифам. Хотя когда-то ей самой казалось, что вокруг творится магия, вот только годы размыли воспоминания и веру в подобное. А когда Гермиона заговорила об этом, на долю секунды Джейн показалось… что всё-таки что-то такое было в её прошлом.       После слов, сказанных матерью, Гермиона поняла, что разговор окончен. Да, ей почему-то стало обидно, что она так бурно отреагировала, но слова матери вовсе её не убедили, ведь каждому ребёнку хочется верить в чудо.       В скором времени родители, как казалось девочке, и вовсе забыли о случившемся, и жизнь снова пошла своим чередом.       Гермиона поняла, что главное — больше никому не рассказывать о случившемся, а вместо этого продолжать искать информацию в библиотеке. К концу учебного года она прочла десятки, если не целую сотню книг, связанных с магией, и с каждым днём ей всё больше казалось, что ситуация в библиотеке — просто нелепая ошибка вселенной, происходящая, наверное, с каждым.       Действительно, больше ничего необычного не происходило. Ни книги, ни другие какие-либо предметы не летали и не падали на неё с небес, никакая магия не проявлялась. Нельзя было сказать, что Гермиону это очень сильно расстраивало, но в глубине души ей хотелось, чтобы происшествие в библиотеке повторилось.       Если бы Гермиона была чуть более внимательней, то непременно заметила некоторые подозрительные детали: сорванные Гермионой цветы порой оставались свежими намного дольше, а вещи, которые ей были нужны, всегда оказывались под рукой. Но эти мелочи девочка всегда списывала на случайность и подумать даже не могла, что это могло быть как-то связано с магией.       Одним жарким весенним днём, во время прогулки по городу, девочка зашла в ранее неизвестный район и уже решила, что потерялась, но потом внезапно нашла дорогу, которая за пару минут привела её прямо к дому. Потом, когда Грейнджер на следующий день пошла гулять, она никак не могла отыскать эту улицу, как не пыталась — всё напрасно.       Это происшествие очень насторожило девочку, и сколько она не анализировала его, никакого научного объяснения не находила. Даже карта города абсолютно чётко показывала, что этой улицы не существовало, но ведь не могла же Гермиона её выдумать…       К началу лета Грейнджер уже и вовсе потеряла веру в то, что сможет найти объяснение этим происшествиям. В какой-то момент она осознала, что слишком много думает об этих странных вещах, вместо того, чтобы проводить время с пользой для себя или хотя бы отдыхать. Гермиона стала уделять больше времени обычным прогулкам, вместо поисков загадочной улицы, и самым обычным книгам, вместо томов о магии.       Одним самым обычным июльским утром семья Грейнджеров собралась вместе за завтраком.       — Гермиона, забери почту, пожалуйста, мне должно было прийти письмо, — попросил Джон, не отвлекаясь от газеты.       — Да, конечно, пап, — девочка спрыгнула со стула и направилась к входной двери.       Она вышла к калитке дома и заглянула в красивый почтовый ящик с нарисованным на нем голубем. Гермиона помнила, как несколько лет назад помогала Джону разрисовывать ящик, и эти воспоминания невольно вызвали улыбку на лице.       На удивление, почты было больше, чем ожидалось. Кроме письма для папы Грейнджер обнаружила новый выпуск женского журнала, который выписывала Джейн, и ещё одно, довольно красивое письмо. Неизвестное послание лежало в бежевом, слегка пожелтевшем конверте с тёмно-бордовой сургучной печатью. Выше над печатью была красивая эмблема, похожая на старинный герб какой-то страны. Слегка присмотревшись, девочка увидела, что на гербе были изображены лев, барсук, змея и какая-то хищная птица, вероятно, орёл. Под гербом была нарисована изящная лента с надписью на латыни: «Draco dormiens nunquam titillandus». Несмотря на то, что Гермиона знала основы латыни, расшифровать эту фразу ей не удалось, кроме, естественно, слова «дракон», но это ни капли не проясняло всё остальное.       Сперва Гермионе даже подумалось, что почтальон ошибся, и это письмо вовсе не им. Но на обратной стороне конверта было ясно и чётко написано «Мистеру и миссис Грейнджер», а также их точный адрес. Написано это было, правда, изумрудными чернилами, что настораживало. Кто станет сейчас писать чернильными ручками, когда есть такие удобные шариковые или, на худой конец, гелевые?       Не найдя ответа на этот вопрос, девочка направилась обратно в дом, в уме она при этом перебирала всевозможные варианты людей, которые могли бы прислать им письмо с такой изысканной и причудливой эмблемой.       — Вот почта, пап. Тут вам, кстати, довольно необычное письмо пришло, — она протянула Джону стопку с почтой, на самый верх которой она положила то самое послание.       В этот момент Гермиона вспомнила, где раньше встречала такие гербы с надписями. Подобные символы часто были эмблемами различных известных учебных заведений, как Кембридж или Оксфорд, а также различных школ и гимназий.       — Так-с, сейчас посмотрим, — протянул мистер Грейнджер. — Дорогая, подойди сюда, тут твоё имя также среди адресатов записано, так что тебе тоже стоит прочесть.       Джейн подошла и склонилась позади мужа, рассматривая письмо. Джон аккуратно открыл конверт и достал оттуда сложенный вдвое пожелтевший пергамент. Они принялись читать послание, а Гермионе только и оставалось, что с нетерпением ожидать, что родители поведают ей, верна ли её догадка.       Выражения лиц мистера и миссис Грейнджер менялись по мере прочтения. Сначала Джон выглядел изумлённым, потом слегка нахмурился, а вот уголки губ Джейн постепенно поднимались вверх. Когда оба закончили читать, они выглядели достаточно радостными, пусть и до сих пор удивлёнными.       — Так что же в этом письме? — не выдержав, спросила Гермиона с привычным любопытством в голосе.       — Думаю, тебе стоит самой прочитать, — улыбнулась Джейн, передав дочери пергамент.       Гермиона взяла его в руки, сгорая от нетерпения. В самом верху листа был изображён уже знакомый герб, а чуть ниже находилась размашистая надпись «Частная Школа-интернат для одарённых детей». Сердце девочки забилось чаще, но она постаралась успокоить себя и продолжить чтение.       «Уважаемые мистер и миссис Грейнджер!       Мы рады проинформировать Вас, что Вашей дочери предоставлено место в частной Школе-интернате «Хогвартс» для одарённых детей.       Нам известно о способностях юной мисс Гермионы Джин Грейнджер, которые смогут разрастаться и процветать в нашем заведении.       Представитель с радостью встретится с Вами в одиннадцать утра следующего воскресенья, четырнадцатого июля, с целью обсудить дальнейшие аспекты обучения вашей дочери в нашей школе, большая просьба находиться в это время дома.        Заместитель директора, Минерва МакГонагалл.»       Радость, охватившую Гермиону, нельзя было передать словами, даже сравнить это ощущение лёгкости, гармонии и эйфории с чем-либо было просто невозможно. Девочке казалось, что она вовсе не стоит на паркетном полу, а летит куда-то вверх, к ярко-сияющему, ослепительному солнцу, все выше и выше… Этот солнечный свет залил её душу, а сердце чуть было не разрывалось от ликования. Возможно, кому-то такая яркая реакция на зачисление в особую школу могла показаться странной, но для Грейнджер это был особенный момент, в который сбылась её мечта. С наступлением нового учебного года она не вернётся в класс, где никто не слушает учителя и пренебрежительно относится к урокам. Она окажется в среде таких же стремящихся к знаниям детей, как она. Возможно, у Грейнджер впервые появится подруга или даже друг, с которыми она сможет разделить все свои идеи, которые прежде ей было некому рассказать.       — Ну что, дорогая, ты рада? — спросила Джейн, увидев выражение восторга на лице дочери.       — Конечно, я… я давно не была так счастлива, — Гермиона начала путаться в словах из-за волнения. — Вот бы поскорее наступило воскресенье, мне так хочется встретиться с представителем, — добавила она.       — Время до встречи пролетит незаметно, я уверена. Я всегда верила в тебя и знала, что ты у нас самая умная, — Джейн обычно сдерживала проявления радости и эмоций к дочери, дабы не разбаловать её, но сегодня она не смогла удержаться от похвалы. Миссис Грейнджер крепко обняла Гермиону и поцеловала её в лоб. — Хочешь, я испеку твой любимый пирог, раз сегодня такой важный день?       Не успела девочка ответить, как их разговор прервал Джон. Он несомненно тоже выглядел радостным, но сейчас на его лице преобладала скорее задумчивость.       — Кто-то из вас когда-то слышал об этой школе раньше? — задал он вопрос, который мучал его с момента прочтения письма. Гермиона и Джейн переглянулись и отрицательно покачали головами. — Вот и я не слышал. Странно это, хотя, возможно, дело в том, что школа частная, поэтому о ней мало говорят. Надо будет переговорить со знакомыми, может кто-то уже слышал об этом заведении.       Как и сказала Джейн, время летело как на крыльях. Не успела Гермиона полностью осознать происходящее, как уже настало утро воскресенья. В доме была небольшая суматоха, а всё из-за того, что никто не знал, чего ожидать от предстоящей встречи. По словам Джона, никто из его друзей или коллег никогда не слышал о школе «Хогвартс», что его очень настораживало. Из-за этого факта мистер Грейнджер заранее отнёсся к ситуации скептически и не так сильно поддерживал воодушевлённое настроение жены и дочери.       — Осталось только пять минут, так что позови Гермиону, а я пока поставлю на стол кувшин, вдруг представителю захочется выпить воды, — Джейн взглянула на наручные часы и засуетилась. — Как ты думаешь, гостиная выглядит достаточно опрятно?       — Я думаю, что это не столь важно, дорогая, — не разделяя настроения жены, ответил Джон.       — Слушай, я понимаю, что эта школа не вызывает у тебя доверия, — миссис Грейнджер на секунду остановилась, — но для Гермионы это всё очень важно, тем более ещё рано делать какие-то выводы. Будь добр, поддержи меня в беседе с представителем.       — Хорошо-хорошо-хорошо, — развёл руками Джон. — Гермиона, спускайся!       Тут же со стороны лестницы послышались шаги. Девочка явно уже давно ждала, что её позовут спуститься, поэтому вскоре она уже села между родителями на мягкий кремовый диван и принялась ждать.       Гермиона не особо любила прихорашиваться и была не из тех девочек, которые с детства крутились перед зеркалом, но сегодня она постаралась выглядеть максимально опрятно и прилежно: аккуратная причёска, выглаженная белая блуза и юбка-плиссе. Этот наряд не особо ей нравился, а особенно неудобная юбка, но Грейнджер хотела произвести должное впечатление.       Стрелка часов переместилась на одиннадцать часов, и в этот же момент раздался звонок в дверь. Джейн встала и пошла открывать. Гермиона, как не старалась, не смогла расслышать приветствие из-за того, что сама зачем-то прикрыла дверь, когда выходила. Но вскоре голоса приблизились, и миссис Грейнджер вернулась, а вместе с ней в гостиную зашла высокая женщина.       Встретившись с ней взглядом, Гермиона тут же почувствовала себя немного неловко. Женщина строго смотрела на неё поверх квадратных очков, и в её зелёных глазах не было ни единого намёка на улыбку или симпатию.       — Доброе утро, я — профессор Минерва МакГонагалл, и я заместитель директора школы «Хогвартс», — поприветствовала она их.       Джон поздоровался с МакГонагалл и пожал ей руку; Гермиона, собрав всю свою храбрость в кулак, тоже представилась.       — Очень приятно познакомиться, меня зовут Гермиона Джин Грейнджер, — сказала она.       — Взаимно. Что ж, не будем долго ходить вокруг да около, — заявила Минерва, присаживаясь напротив семьи в кресло. — Мисс Грейнджер, вы зачислены в школу чародейства и волшебства «Хогвартс», одну из лучших магических школ мира, — эти слова МакГонагалл произнесла так, словно говорила о чём-то обыденном, а вовсе не о волшебстве.       — Ч-что? — фраза, сказанная необычной гостей, была последними словами, которые Гермиона ожидала услышать. Причём МакГонагалл говорила более чем серьёзно: её тонкие брови были сдвинуты на переносице, а скулы казались ещё выразительней, чем прежде.       — Извините, мы точно правильно вас расслышали? — спросила Джейн, стараясь сохранять серьёзное выражение лица, что было крайне сложно для любого взрослого человека в данной ситуации.       — Да, вы расслышали всё более чем правильно. Миссис Грейнджер, я прекрасно понимаю, как вам сейчас трудно поверить в такое. Уверена, не только вам: мистер и юная мисс Грейнджер так же удивлены. Несмотря на то, что вам эта ситуация кажется абсурдной, таковой она вовсе не является, — уверенно сказала МакГонагалл, и при этом на её лице не дрогнула ни одна мышца.       — Вовсе не является абсурдной? — чересчур резко переспросил Джон. — Волшебства не бывает — этот факт доказан наукой и является неоспоримым.       — Мистер Грейнджер, прошу вас, не воспринимайте всё настолько эмоционально. Я регулярно сталкиваюсь с людьми, которые, точно так же, как и вы, не верят в происходящее. Но я могу доказать, что магия существует, если вы мне позволите, — сохраняя спокойствие, ответила Минерва.       У Гермионы закружилась голова, а в желудке появилось тревожное ощущение тяжести. Странные слова МакГонагалл всё ещё звучали эхом в её сознании, и девочке показалось, что она понемногу сходит с ума. Может, она просто спит, и от переутомления ей и причудилось такое? Ведь такое же могло произойти из-за количества прочитанных Гермионой книг о волшебстве? Ведь это же не могло быть правдой?       Девочка моргнула несколько раз и даже легонько ущипнула себя за руку. Но ничего не произошло: родители всё так же удивлённо переглядывались между собой, а МакГонагалл смотрела на них троих, ожидая чего-то.       — Так вот, насчёт доказательств, — сказала Минерва, кашлянув.       Ещё более сильное и странное волнение окутало Гермиону, и она еле смогла поднять глаза от идеально ровной поверхности стола. Она сосредоточилась и устремила внимательный взгляд на МакГонагалл, которая в этот момент достала из кармана мантии продолговатый тонкий кусок дерева.       — Мисс Грейнджер, взгляните, это — волшебная палочка. Именно она помогает волшебникам и волшебницам творить волшебство. Для того, чтобы выполнить какие-либо чары, нужно сделать определённый взмах палочкой и произнести соответствующее заклинание, — в голосе женщины зазвучала учительская интонация. — Но, разумеется, на деле это всё намного сложнее, чем кажется.       Взгляд Гермионы застыл на длинной палочке, часть который была сделана из тёмного дерева, а другая — более светлого. На кончике резной рукояти находился изящный кристалл, блестящий на солнечных лучах, заглядывающих в окно. Эта палочка сразу же напомнила Гермиона учительскую указку, который любила пользоваться её учительница географии.       И все же, когда Грейнджер смотрела на этот достаточно необычный предмет, она ощущала непривычную, абсолютно неконтролируемую эмоцию, разрастающуюся в грудной клетке. В пальцах чувствовалось трепетное покалывание, от которого хотелось прикоснуться, хотя бы на долю секунды, к загадочной древесине.       — В многих детских сказках написано про волшебные палочки, — преодолев желание дотронуться к манящему её предмету, сказала Гермиона и слегка прищурилась, вспоминая. — Но авторы описывали их работу немного по-другому, хотя, могу сказать, некоторые схожести наблюдаются.       — Вы любите читать? — осведомилась Минерва и пристально посмотрела на девочку.       — О да, это моё любимое занятие. Если можно сказать, я живу книгами, — ответила Гермиона. Она была очень рада, что могла сказать что-то на тему, которая была ей близка и таким образом разрядить обстановку.       — Весьма похвально, мисс Грейнджер, — произнесла Макгонагалл, и девочке на секунду показалось, что в глазах женщины блеснуло одобрение. — Когда вы поступите в Хогвартс, вам очень понадобится это увлечение.       Джон хотел было что-то сказать после слов Минервы о поступлении Гермионы в Хогвартс, но не успел, так как женщина взмахнула палочкой и произнесла: — Скрибблифорс!       В этот момент из палочки вырвался тоненький фиолетовый луч и коснулся вазы с цветами, стоящей на столе. В этот же момент ваза медленно начала уменьшаться, а через несколько секунд и вовсе поменяла свою текстуру, превратившись в длинное серое перо.       Джейн ахнула и прикрыла рот рукой, она, естественно, не ожидала увидеть такое чудо и еле удержалась от того, чтобы не выкрикнуть что-нибудь. Джон же потерял на какое-то время способность двигаться, а его глаза не моргали, как минимум, секунд тридцать. Но Гермиона ничего этого не замечала; все звуки отдалялись и превращались в эхо, а сердце, казалось, и вовсе остановилось.       Гермиона пришла первой в себя и решила, что, как была она не была удивлена и шокирована, стоит сохранять железное спокойствие, понимая, что МакГонагалл вряд ли понравится, если ещё и она будет смотреть на неё, как на восьмое чудо света.       — То есть вы хотите сказать, что наша дочь тоже умеет делать такие… такие вещи? — голос Джона прозвучал глухо, и можно было даже услышать нотки страха в нём, что было не так уж и удивительно.       — Точь в точь такие, конечно же, ещё нет, — в голосе Минервы послышалось облегчение; она явно была рада, что затянувшееся молчание было прервано. — Но мисс Грейнджер способна научиться колдовать, собственно, для этого она и была приглашена учиться в Хогвартсе. К тому же, я могу почти с полной уверенностью сказать, что мисс Грейнджер уже попадала в необычные или же, иначе говоря, волшебные ситуации, не так ли? — она перевела свой строгий, требующий немедленного ответа, взгляд на девочку.       И тут-то прежде замершее сердце сделало кульбит, а в сознании одно за другим начали появляться яркие воспоминания последнего полугода: упавшая книга, исчезнувшая улица, неестественно долго стоящие на окне цветы и множество других почти незаметных, но необычайных происшествий.       Поток этих воспоминаний прервал голос матери, которая вновь обрела способность говорить.       — Гермиона, поднимись к себе, пожалуйста, нам с профессором МакГонагалл нужно многое обсудить. Когда мы что-то решим, обязательно позовём тебя.       Гермиона не хотела уходить, но она понимала, что скорее всего это будет серьёзный диалог взрослых людей, поэтому она поднялась по лестнице и ушла в свою комнату.       Когда Джейн услышала хлопок двери наверху, то сразу перешла к разговору:       — А может быть такое, что вы ошиблись? Я уверена, что здесь какая-то ошибка, Гермиона всегда была нормальной, у неё замечательные оценки, она очень целеустремлённая, у неё большое будущее, поймите. Я не отпущу её изучать ваши фокусы-покусы.       МакГонагалл оставалась спокойной, выслушивая Джейн, не один мускул не дрогнул на её лице, но голос стал холоднее.       — Я из года в год выслушиваю подобные аргументы и нет, ошибки быть не может, имя вашей дочери записано в книге доступа, Гермиона Джин Грейнджер, мать Джейн Митчел Грейнджер, опекун Джон Кристофер Грейнджер. В этой книге появляется имя ребёнка с магическими способностями, когда они уже проявились, так что это не может быть ошибкой.       — Хорошо, пусть так, но мы же можем просто её не отпустить, — вставил реплику Джон.       — Вы не совсем понимаете, дети, рождённые с магической силой, никогда не смогут жить обычной жизнью!       — Это ещё почему? — запротестовала Джейн.       — Миссис Грейнджер, мистер Грейнджер, насколько мне известно, вы врачи, поэтому я попытаюсь объяснить на примере медицины. Вроде бы в вашем мире есть такие врачи, как психотерапевты, они занимаются вопросами подавленных и своевременно нерешённых проблем человека, я правильно понимаю?       — Ну, что-то вроде того, но нам непонятно, к чему вы клоните! — отчеканила Джейн, в то время, как Джон стоял молча, опёршись плечом о косяк арки, служащей входом в гостиную, и осматривал внимательным взором гостью.       Макгонагалл слегка почистила горло, а затем продолжила то, что и так собиралась сказать, если бы миссис Грейнджер дала ей закончить.       — С магией происходит так же, как с нерешёнными психологическими проблемами, если человек, обладающий магией, не научится ей пользоваться и контролировать, будут происходить стихийные выбросы магии. Только, поймите меня правильно, я вовсе не пытаюсь вас запугать. Вместо банальной истерики в таком случае вы получите то, что ваша дочь станет обскуром и будет опасна как для других, так и для самой себя… В ней будет подавляться и копиться магия, преобразовываясь в тёмный энергетический сгусток, который рано или поздно — с очередным выбросом — убьёт её. Простите за прямоту, но вы должны знать, какие могут последовать последствия.       Гнетущая обстановка воцарилась в комнате, Джейн боролась с особым желанием выгнать эту женщину прочь из их дома, но страх, возникший из-за предупреждения, пересиливал голос эмоций.       Её маленькая чудесная девочка — волшебница… Как такое могло с ней произойти?

***

Я не боюсь, не боюсь препятствий, И я боюсь, я боюсь их не преодолеть. И сделав первый шаг к победе, через труд адский, Нельзя останавливаться и назад смотреть. (Письма — Фактор2)

      Письма — это всегда трудно. Изливать свои чувства в буквы и предложения, открываться перед куском пергамента было всегда чем-то не совсем правильным для Сириуса, он всегда предпочитал говорить в глаза то, о чём думает. Но это был не тот случай.       Бродяга по-прежнему бродил по дому, как любимый персонаж одного магловского произведения «Кентервильское привидение», о котором он с упоением читал в подростковом возрасте, вот только вместо цепей Сириус гремел опорожнёнными досуха бутылками бренди.       В его сердце закралось предчувствие надвигающейся беды. Чего-то зловещего, ужасающего, а самое главное — неизбежного.       Это состояние было прекрасно ему знакомо, его было нельзя спутать ни с чем другим!       Цвета меркли, обретали серость, мрачность, а душа сжималась, скручивалась в области живота, как при падении с большой высоты, поджилки тряслись, но отнюдь не от выпитого алкоголя.       И это пугало.       Последний раз такое состояние у него было за несколько месяцев до того, как погибли Лили и Джеймс. Всё закончилось тогда, когда он увидел их разрушенный дом. Отчасти, именно из-за этого предчувствия Сириус попросил сделать хранителем тайны Петтигрю, сам тем временем он всячески избегал друзей, стараясь оградить их от себя, потому что считал, что именно в нём и таится угроза.       Библиотека обычно служила ему убежищем, но от этого чувства ему никогда не удавалось убежать и скрыться. Поэтому в один из вечеров он добрался до опустевшего кабинета отца, уселся в винтажное кресло, которого никогда не был достоин, достал чернила и чистый лист и стал писать послание крестнику.

***

Страх разбужен, Теперь живи с ним И дай ему охватить тебя целиком. Страх разбужен, Твой разум неуправляем. (Fear — Disturbed)

      Медленно, но верно близилось Рождество.       Часы как раз пробили полночь. Сириус с пустым стаканом в руке сидел в красивом кожаном кресле, напротив камина, и смотрел на языки пламени. Треск поленьев и мягкий свет были его единственными друзьями в этом доме, и он ценил ту кроху тепла, которая была ему дарована, несмотря на атмосферу и далеко не самые приятные запахи библиотеки. Тревога в нем разрасталась с каждым часом сильнее, иногда выливаясь в приступы гнева.       Буквально час назад Сириус разнёс вдребезги бутылку с коллекционным напитком, в ярости со всей силы забросив его в огонь, отчего тот вспыхнул ещё сильнее, оставляя чёрный след копоти от самого камина до потолка. Легче не стало, и Бродяга просто вглядывался в эти переливы, ища тепло и надежду в синевато-красном танце пламени.       — Сириус, кхе, кхе, — раздался голос Финеаса откуда-то справа. — Ты что, решил спалить родовое поместье? — спросил он с наигранным покашливанием.       Сириус знал, что в такое время хороших вестей не жди, и, собрав в кулак всё своё самообладание, шепнув «Люмос Максима», повернул голову в сторону звука голоса.       — Говори, что должен, — сказал он ровным тоном, а сердце тем временем грозило проломить ребра.       — Я по поручению Дамблдора, он просил вам передать сообщение: Артур Уизли ранен, жена, дети и Гарри Поттер остановятся у тебя, — прямо с холста «Проклятой пианистки», которая нервно постукивала по закрытой крышке инструмента, прапрадед поведал цель своего визита, глядя на потомка, и скривился по завершению, как будто съел что-то кислое.       — Передай, что я их жду и буду рад помочь, — ответил Сириус.       Он смотрел, как предок, перемещаясь по портретам, удалился из помещения, а сам тем временем подумал: «Не выживет»…       Это утверждение промелькнуло в голове, вызывая новый приступ злости, обиды и беспомощности. Но времени у Сириуса на эмоциональные выплески не было, грубо ругнувшись, он встал с кресла, поставил пустой стакан на журнальный столик и вышел из библиотеки.       Понимание, что гости вот-вот прибудут, застигло врасплох, ибо Сириус был не в лучшей форме, а виски сдавливала головная боль от настигающего похмелья. Отражение в зеркале оставляло желать лучшего, и неминуемая и преследовавшая тошнота не делала его вид более презентабельным. Второпях умывшись холодной водой, он спустился на цокольный этаж как раз к прибытию Гарри и друзей, которые попадали по периметру кухни, но Сириус не успел этого увидеть, так как, всё ещё пошатываясь, пробирался к ним на немного ватных ногах и, остановившись около дверного проёма, чтобы отдышаться и убрать с лица болезненные отголоски своего состояния.       Вывернув из-за поворота и едва не столкнувшись с уносящим ноги Кикимером, который через плечо поглядывал на вновь прибывших и одной рукой пытался поправить свою набедренную повязку, Бродяга гневно выругался на домовика, попутно приближаясь к младшей Уизли и протягивая ей руку помощи.       — Что случилось? — спросил он, и в голосе прозвучало больше волнения, чем Сириус того желал. — Финеас сказал, что Артур тяжело ранен.       Фред, который облокотился на стол локтем рядом с ужином, к которому Сириус так и не притронулся ещё несколько часов назад, совсем не свойственным, обезличенным голосом изрёк фразу, которую крестный мальчика-который-выжил не готов был услышать:       — Спроси у Гарри.       Практически все присутствующие тут же оживились и стали требовать подробностей. Когда Гарри стал рассказывать, что произошло, Сириус видел, что с крестником творится что-то неладное, а душа начала отплясывать лихорадочный кадриль, заставляя контролировать каждое своё слово в начавшейся перепалке с детьми Артура. Не без труда он выиграл этот словесный раунд, уговорил обождать немного и сначала получить хоть какие-то известия от Молли, а тем временем скоротать время за бутылочкой-другой сливочного пива.       Молчание повисло в воздухе натянутой струной. Все сидели на местах, не шелохнувшись. Сириус делал вид, что пьёт, но почему-то сейчас ему ничего не лезло в горло. Фред и Джордж нервно, но с ровной периодичностью в одну-две минуты вливали в себя мутновато-золотистый напиток, Джинни отхлёбывала пиво маленькими глотками достаточно редко, Рон приложился всего два раза, а Гарри и вовсе просто перекатывал бутылку в ладонях какое-то время, прежде чем слишком резко опустить её на стол и опереться о него руками. Никто на это не обратил внимания, кроме Сириуса, который исподтишка наблюдал за ситуацией, развернувшейся на кухне. Болезненное ожидание плохих вестей и ускользающей сквозь пальцы надежды.       Затем в воздухе вспыхнуло пламя, осветив грязные тарелки, и на стол хлёстко шлёпнулся пергаментный свиток, а вслед за ним медленно и раскачиваясь в воздухе опустилось золотое перо из хвоста феникса.       — Фоукс, — воскликнул Сириус в один прыжок преодолевая расстояние и хватая пергамент. — Подчерк не Дамблдора — это, наверное, от вашей матери. Держи.       Он вручил послание одному из близнецов, который оказался ближе всего, и отошёл немного давая пространства сбившимся в кучу Уизли.       — «Отец ещё жив. Я отправляюсь в больницу. Оставайтесь на месте. Как только смогу, извещу вас. Мама».       Джордж обвёл взглядом стол.       — Ещё жив… — медленно проговорил он. — Это надо понимать так, что…       Не было смысла договаривать мысль, которая и так была понятна каждому. И это послание вряд ли можно было расценивать, как обнадёживающее, но хотя бы поумерило пыл детей рвануть в больницу к отцу.       Ночь тянулась непозволительно медленно. Сириус и Гарри постоянно посматривали друг на друга, ища поддержки, и понимая, что стали невольными свидетелями чужого семейного горя, боясь лишний раз даже пошевелиться, молча наблюдали за остальными.       В какой-то момент Сириус предложил всем лечь отдохнуть, без особой уверенности в успех, и ответом ему послужили красноречивые взгляды младших Уизли, явно не намеренных спать до каких-либо вестей. Тишина была тяжёлой, давящей и бесконечной, в темноте помещения, освещаемой тусклым светом догорающей свечи и камина, сидели шесть уставших, измученных ожиданием человек.       В десять минут шестого дверь распахнулась, и в кухню вошла миссис Уизли. Она была бледна, но, когда все повернулись к ней, а Гарри, Фред и Рон привстали, слабо улыбнулась.       — Он поправится, — сказала Молли усталым голосом. — Попозже пойдём и навестим его. Сейчас с ним сидит Билл, утром он не пойдёт на работу.       Всё это время Сириус стоял бездвижно, как мраморная статуя, пока не услышал радужные новости, но от них легче не стало. Конечно, он был бесконечно рад, что Артур вне опасности, но проклятое предчувствие захлестнуло новой волной, заставляя сглотнуть горечь, образовавшуюся во рту. Пересиливая закрадывающуюся в сердце панику, он резво вскочил на ноги и деланно радостным голосом объявил:       — Завтрак! Где этот проклятый эльф? Кикимер! Ки-ки-мер!       Домовик так и не появился.       — Ладно, без тебя обойдёмся!       Пересчитав присутствующих, Сириус принялся готовить еду на семерых. Не сказать, что его кулинарные таланты были на высшем уровне, просто ему до боли неловко было становиться свидетелем сцены семейного единения, в тот момент, когда он, мало того, что чуть заживо не похоронил главу семейства, так ещё и испытал почти разочарование, потому что ему казалось, что всем плохим предчувствиям с новостями из больницы придёт конец.       Если бы хоть кто-то обратил внимание, как у него тряслись руки, когда он одно за другим разбивал яйца на раскалённую сковородку, как бегали его глаза по поверхностям семи тарелок, на которые он слишком старательно выкладывал обжаренный до хрустящей корочки бекон, с каким остервенением Сириус намазывал тыквено-лимонным джемом хрустящие тосты… Может быть тогда кто-то понял, что с ним что-то творится?       Но никто не видел. Потому что Сириус умел контролировать себя когда нужно, а в такой суматохе можно было не переживать, что кто-то заметил его внутренние терзания. Всё происходящее рядом оставалось для него как будто за кадром, потому что он слишком глубоко погрузился в свои размышления.       — Сириус, я так тебе признательна… они хотели бы тут побыть… ближе к больнице… значит, наверно, останемся и на Рождество.       Он даже не сразу понял, что Молли выпустила из объятий Гарри и теперь обращалась к нему. Несколько мгновений Бродяге потребовалось, чтобы осмыслить суть сказанного.       — Чем больше нас, тем веселее! — ответил он улыбаясь.       Сириус обрадовался этому, ему не хотелось оставаться одному. В этом доме. С мыслями и чувствами, которые, стоило ему остаться наедине с собой, начинали выгрызать в душе брешь и пускали чёрные, гнилые корни в сердце.       Улыбка получилась настолько искренней, что Молли в ответ просияла и, повязав за спиной фартук, принялась за готовку. Омлет, поставленный на огонь, тем временем изрядно подгорел, поэтому отдав бразды правления умелой женщине в приготовлении пригодной к употреблению пищи, Сириус отошёл за зовущим его крестником в тёмную кладовую.       — Всё было не так, как я рассказал остальным… — начал Гарри, — во сне я был змеёй. Я полз по холодному каменному полу, видел мистера Уизли, спящего под мантией, это я покусал его, чувствовал, как мои челюсти сомкнулись на его боку.       Гарри выпалил это на одном дыхании, и поэтому ему понадобилось некоторое время, чтобы отдышаться.       Этот разговор Сириусу не нравился, внутри все холодело, и как только представилась возможность, он первым делом спросил:       — Ты сказал об этом Дамблдору?       — Ну, да. Но он не объяснил, что это значит. Теперь он мне вообще ничего не говорит.       — Я уверен, Дамблдор сказал бы тебе, если были причины для тревоги, — успокаивал крестника Сириус.       — И это ещё не все, — вполголоса сказал Гарри. — Сириус, по-моему, я схожу с ума. У него в кабинете, прямо перед тем, как отправиться через портал, я на секунду опять подумал, что я змея. Почувствовал себя змеёй, и шрам обожгло, когда посмотрел на Дамблдора… Сириус, я хотел броситься на него!       Силы были на исходе, и Сириусу понадобилось несколько мгновений, чтобы выдавить из себя следующую фразу.       — Должно быть, последствия твоего сновидения, и больше ничего. Ты вспомнил сон или как его там назвать, и…       Но Гарри его перебил, упрямо утверждая, что это совсем не то, что он испытывал.       Голова болела, в ушах шумела кровь, прилившая к вискам, и Сириус, отчаянно стараясь не потерять лицо, сделал последнюю попытку сгладить углы.       — Тебе нужно выспаться, как только позавтракаешь — приляг, отдохни. Когда проснёшься, отправишься со всеми к Артуру, а нападение… ты стал невольным свидетелем! И счастье, что ты наблюдал за этим, если не ты, Артур мог бы погибнуть.       Продолжать играть спокойствие почти не осталось сил, поэтому, не дожидаясь ответа, Сириус хлопнул Гарри по плечу и вышел из кладовой, быстрым шагом направляясь к накрытому спасёнными Молли яствами столу.       Наспех засунув в себя два ломтика бекона, один тост и пару вилок омлета, Сириус, извинившись, покинул общий стол, сказав, что всем не мешало бы отдохнуть. Сначала он хотел вернуться в своё убежище, но потом понял, насколько устал, поэтому, миновав массивные дубовые двери библиотеки, лишь скользнул по ним сожалеющим взглядом и проследовал до своей комнаты.       Его спальня отличалась от остальных в этом доме. Выполненная в красно-золотистых тонах, с колдографиями друзей в рамках на прикроватных тумбах, герб Гриффиндора висел на стене, навечно пригвождённый к ней заклятием вечного приклеивания так, чтобы никто не сумел его убрать. Комод, изгрызенный не то термитами, не то корнуэльскими пикси, массивная кровать с багровым, полупрозрачным балдахином. Книжный низкий шкаф, с любимыми, строго отобранными произведениями, стоял возле двери сколько Сириус себя помнил, встроенная в дальний угол обширная гардеробная с кучей старых, уже не в пору ему вещей, которая никогда особо не была ему нужна, и старый письменный стол в углу, которым со времён побега из дома Бродяга ни разу не воспользовался.       Окинув свою спальню усталым взглядом, Сириус рухнул на кровать прямо в одежде, которую носил уже третий день к ряду. В голове мелькали картинки и путались мысли, а от недосыпа и похмелья вступившего в свои законные права, ломило все тело. И, если бы не усталость, он вряд ли сомкнул глаза хоть на секунду, но буквально через десять минут, открыв рот и прерывисто похрапывая, уже видел тревожные, но такие необходимые ему сны.       Пробуждение было тяжёлым, как после многовекового сна или выхода из комы. Свет, пробивающийся через щель в задёрнутых занавесках, бил в глаза, вызывая резкую резь и непроизвольные слезы, в горле пересохло, а голова раскалывалась надвое. Разбудили его топот и шорох собирающихся навестить Артура в больнице, а он, как хозяин дома, считал своим долгом пожелать им удачи.       Сопровождать семью Уизли и Гарри к больнице было поручено Грозному Глазу Грюму и Тонкс, что немного поуспокоило Сириуса, который в последнее время просто не находил себе места и стал слишком дёрганным. В сдержанной манере попрощавшись со своими соратниками и весело и ласково улыбнувшись крестнику в дорогу, он выпустил их на площадь Гриммо, с которой они должны были отправиться через сеть метро, ведь так будет безопаснее добираться к колдоцентру Святого Мунго.       Сириус снова остался один в ненавистных стенах родового гнезда. И даже матушкин нерадивый домовик практически не попадался на глаза. Одно радовало: что, в отличие от прожитых месяцев, одиночество не должно быть долгим, всего несколько мучительно тянущихся часов.       Тревога не желала ослаблять свою хватку, а Сириус знал лишь один проверенный метод немного заглушить её голос — напиться, но вместо этого он поднялся в свою комнату, подошёл к окну и начал смотреть на то, как Лондон брильянтовой россыпью тихо укрывал снег, как вихри ветра кружили застывшие хрусталики, заставляя их снова взмыть в небо, искрясь в дневном свете, чтобы потом снова припасть к каменной кладке обледеневшего тротуара. Солнце за окном светило необычайно ярко, а маглы на площади всё бежали куда-то по своим делам, то и дело скользя по притоптанному такими же прохожими насту и не замечали, какой яркой жизнью они живут: могут пойти, куда вздумается, могут встретиться с дорогими людьми там, где им захочется, или просто стоять посреди этой площади и ловить языком снежинки.       Счастливые!       — Бродячий пёс нашёл приют,       Нашёл покой и дом, где ждут.       Нашёл любимых и друзей,       Ведь жить с родными веселей.       Он стал домашним, словно кот,       Он сыт и счастлив круглый год,       Но помнит пёс простор полей       И тишину седых ночей.       И вроде хочется тепла,       Чтоб жизнь такой, всегда была,       Но зов свободы и луны       Ему по-прежнему нужны…       Нет, Сириус твёрдо для себя решил — так не может больше продолжаться, не сейчас, когда рядом Гарри и дорогие ему люди. Он прямо сегодня натянет на лицо самую искреннюю улыбку, украсит этот чёртов дом во все полагающиеся атрибуты Рождества, будет петь, танцевать и получать удовольствие от жизни — выжмет из этого времени всё, что сможет, потому что он больше не одинок!

***

Когда все те, Кого ты знал, Все предадут, Знай — я с тобой. Когда придёт Слепая тьма. Погаснет свет. Знай — я с тобой. (My Blood — Twenty One Pilots)

      — Мерзавка! Отребье! Порождение порока и грязи! Грязнокровка, уродка! Вон отсюда! Как ты смеешь осквернять дом моих предков своим присутствием, — вопила дражайшая матушка Сириуса со своего полотна, чем неимоверно раздражала Бродягу, который впустил Гермиону в дом.       — Как добралась, без приключений? — спросил у Грейнджер Сириус.       — Всё хорошо, мистер Блэк.       — Мерзавка! Отребье! Порождение порока и грязи! Грязнокровка, уродка! Вон отсюда… — продолжала кричать Вальбурга, что заставило Бродягу непроизвольно на пару секунд плотно сжать губы, и он кинулся оглушать надоедливый портрет и задёрнул шторы, заботливо раздвинутые до этого Кикимером.       — Извини за это! И, Гермиона, я уже говорил, но повторюсь, зови меня просто Сириус.       — Спасибо, мистер Блэк, то есть Сириус. — она прикусила губу и улыбнулась мужчине. — Как Гарри?       — Не шибко хорошо, но раз ты здесь, я уверен, что с ним будет всё в порядке! Ты проходи, располагайся, а я продолжу украшать дом! Нас ждёт чудесное Рождество, — подмигнул ей Сириус с добродушной улыбкой, и ринулся вешать принятое у неё из рук пальто в шкаф, а после развернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал в сторону кухни, тихонько распевая себе под нос:       — Счастливого, счастливого, счастливого Рождества Христова. Счастливого, счастливого, счастливого Рождества Христова…*       Сириус был уверен, что сейчас он для Гарри не советчик, и ему нужен другой авторитет в лице лучшей подруги, которая не то что крестника его в чувства приведёт, а всех домочадцев по струнке ходить заставит. И он улыбался этим мыслям, вспоминая миловидную девушку из прошлого, которую, кстати, Гермиона ему очень напоминала, но понял он это только сегодня, когда она зашла в дом с милым румянцем на выделяющихся аристократичных скулах и снежинками в каштановых непослушных кудрях.       Ещё он всего на секунду, на одну лишь секунду допустил мысль о том, что его дочь с Джейн Барнс была точь-в-точь как Гермиона, и эта мысль больно кольнула сердце.       Нет у него никакой дочери, да и Джейн про него уже и думать забыла.       Он устал жить с тревогой, жить с этим чувством беды, которое растекалось по венам вязкой смолой, и Бродяга не мог позволить себе снова погрязнуть в унынии, поэтому, запев очередную песенку, продолжил развешивать украшения по дому.       Вечером как раз должно состояться собрание Ордена, и потому Сириус заблаговременно связался с несколькими людьми, чтобы помогли разобраться с некоторыми деталями. Наземникус притащил достаточно большую ёлку, которую Сириус поставил в комнату с гобеленом семейного древа, тем самым скрыв его от гостей, да и самому ему было приятно оттого, что семейная династия не мозолила глаза. Лунатик по просьбе Бродяги закупил подарки. Различные безделушки для детей Артура и Молли, для Гермионы набор с редкими ингредиентами зельевара, а для Гарри они решили сделать совместный подарок: коллекционную серию книг под названием «Практическая защитная магия и её использование против Темных искусств». Припрятав все это добро в чулане под лестницей, Сириус отправился на собрание и впервые за долгое время не был рад данному событию. Ну что можно было сказать нового? Бла-бла, Тёмный Лорд вербует союзников или Воландеморт все ближе подбирается к пророчеству… Улыбаться, игнорировать внутренний голос и нехорошие предчувствия было тяжело и без того.       Единственная причина, по которой он всё-таки пошёл, заключалась в том, что Сириус надеялся на объяснения Дамблдора по поводу снов Гарри и его поведения. Но Дамблдор и не собирался ничего объяснять, даже на прямые вопросы отвечая весьма неоднозначно. И это бесило.       Сириус распахнул дверь и почти переходя на бег вышел из зала, оставив за спиной всех членов Ордена. Собрание кончилось пару минут назад, и впервые за долгое время тревогу в сердце заслонило собой другое чувство: гнев.       Ему необходимо было побыть одному, Бродяга прекрасно знал, где найти такой приют. Прихватив с собой бутылку бренди двадцатилетней выдержки и влетев по ступеням на второй этаж, он пулей пролетел тёмный коридор, с удара распахнул дубовые двери библиотеки, осел в трёх шагах от порога на прогнивший паркет и в голос засмеялся.       — Своих пороков не стыжусь, ведь грешен я, — вспомнил он строки, сочинённые когда-то в стенах крепости Азкабан.       — И Азазель своей рукой клеймил меня.       Не страшен чёрт, коль виден свет,       Но Вельзевул мне шлёт привет.       И адским пламенем свеча       Сожжёт меня…       Что-то упало. Сириус повернул голову на звук и увидел, как из-за дальнего ряда стеллажей вышла невысокая девушка, с пышной вьющейся шевелюрой, прижимая к груди книгу. В ней легко можно было узнать подругу крестника, но на секунду, всего на одну секунду он увидел в ней черты совсем другого человека из далёкого прошлого, словно видение в свете фонаря за библиотечным окном.       — Мистер Блэк, сэр, извините, я не хотела вам мешать… — послышался девичий голос.       Вид у Гермионы был довольно испуганный.       «Только этого ему не хватало, сам того не желая перепугал девчонку до полусмерти».       — Сириус, я просил называть меня Сириус…       Гермиона застыла на месте, картина, открывшаяся перед ней, была весьма безумной: красивый взрослый мужчина сидел у самого входа на полу в минуту своей слабости и смотрел на неё, как будто и не видел вовсе, серые глаза были холодными, пустыми и ничего не отражали, ей показалось, что в них не было и проблеска жизни. Гермионе пришлось сосчитать про себя до десяти, чтобы выбросить из головы этот образ и вернуть себе способность говорить.       — Простите, я просто хотела посмотреть библиотеку. Я не думала, что могу кому-нибудь помешать.       — Не ты, милое дитя, мне помешала, а я тебе, — изрёк Сириус, поднимаясь на ноги. — Я просто не ожидал здесь кого-нибудь застать, так что это мне в прок просить у тебя прощения.       — Ну что вы, мистер Блэк, вы нисколько мне не помешали, а вот я, пожалуй, пойду.       Она уже двинулась к выходу, всё ещё крепко прижимая к груди собрание стихов Пабло Неруды, когда Сириус, который как раз отточенным движением палочки разжёг камин, сказал:       — Гермиона, пожалуйста, останься. Оказалось, что я вовсе не так хочу оставаться один, как мне казалось. Но и с другими провести этот вечер я абсолютно не готов. Ты составишь мне компанию?       Остаться было как минимум странно, но и бросить его после сказанного Гермиона не могла. Ей стало его немного жаль, и она медленно села на одно из двух кресел возле камина, на который Сириус показывал в приглашающем жесте.       Времена ужинов мерзкими крысами прошли, но, по правде сказать, аппетита у хозяина дома давно не наблюдалось, по венам слишком долго пульсировала желчь, заставляя желать выблевать это из себя, выскрести, выцарапать. Но сколько до этого он не пробовал убежать и скрыться от дурных снов и видений, у него не получалось.       Гермиона уселась поудобнее, и стало тихо. Лишь знакомый и родной треск поленьев и вой ветра за окном разбавляли эту тугую беззвучность, но сейчас он не был одинок. Рядом сидела подруга крестника и нервно теребила обложку издания тонкими пальчиками, а Сириусу вдруг на миг полегчало, как будто в душе что-то встало на место.       Молчать он умел — в Азкабане не с кем было поговорить, — и он не испытывал такой неловкости, как Гермиона, которая готова была сквозь землю провалиться от гнетущей тишины помещения, но заговорить первая она не решилась.       — Мне их не хватает… моих друзей.       Сначала Гермиона подумала, что ей показалось, но всё же ей было неудобно оставлять реплику без ответа.       — Я вас понимаю, мистер Блэк.       — Сириус, — поправил её Бродяга. — Я скучаю по Джеймсу и Лили, по Римусу и даже Петтигрю, хоть я его и ненавижу за то, что он сделал… Я скучаю по нам прежним, по нашей дружбе, — на несколько секунд он смолк, задумываясь о чём-то, но потом очень-очень тихо добавил: — А знаешь, ведь это я виноват, что Гарри растёт без родителей…       — Это не так, вы не могли знать, виноват тот, кто предал, — резко оборвала Гермиона подобные выводы собеседника. — Какими они были? — смягчилась она и, пытаясь отвлечь его от негативных мыслей, увела разговор в другую сторону.       — Самыми лучшими. Джеймс был для меня больше, чем брат… он был рядом со мной всегда. А Лили была одной из самых лучших волшебниц, что я знал, и лучшим человеком какого только можно представить. Она была понимающий. Помню, когда отец Гарри понял, что она ему нравится, мы всюду за ней таскались, и Джеймс всё время пытался попадаться ей на глаза, —засмеялся Сириус. —А когда мы приехали знакомить Джеймса с её родителями, Лили меня очень поддержала в весьма щекотливой ситуации… но, прости, эта история не для твоих миленьких ушек.       Заулыбался Сириус, беседа плавно перетекла в уютное и милое русло тёплых воспоминаний. Блэк рассказывал о приключениях Мародёров, а Грейнджер рассказывала о переделках золотого трио. Они просидели не один час, вспоминая самые смешные школьные истории, также Гермиона не забыла упомянуть о своей Гражданской Ассоциации Восстановления Независимости Эльфов, и когда речь зашла об этом, не могла не поинтересоваться:       — Мистер Блэк, — она запнулась и исправилась, — Сириус, вы так несправедливы к Кикимеру, почему бы вам его просто не освободить, раз он вас так раздражает?       На что Бродяга лишь отмахнулся. Он отчётливо дал понять девушке, что говорить о домовике он не намерен, кинув всего лишь пару фраз о том, что Кикимер слишком много знает и пускай он лучше дальше сидит в своей норе, никому не мешая, но — главное — не создавая Ордену проблем.       Девушку такой ответ не устроил, и между ними резко, на десяток градусов, упала температура. Весь уют и теплота разговора улетучились, как по мановению волшебной палочки, а Гермиона резко засобиралась возвращаться к себе, объясняя свой побег поздним часом, но Сириус понимал, что ей просто не нравилось такое положение вещей.       Принципиальная, упёртая, целеустремлённая. Гремучая смесь для девушки её лет, но весьма полезная. Вот только мужчину такой девушке удержать будет непросто. Слишком сильный характер, с которым не каждый будет готов мириться, хотя, может мягкотелый дружок Рональд смог бы подстроиться под эту властную особу? Да и Гарри, наверное, смог бы её принять, только тяжело бы ему пришлось…       «Нет, ни Гарри ни Рону Гермиона не подходит!» — на этой мысли он закончил рассуждения о мисс Грейнджер.

***

И я взлетал И я мечтал, Но теперь Мне всё это неважно! И лишь упав И потеряв, Но теперь Мне всё это неважно! (In the End — Linkin Park)

      Рождественские каникулы пролетели быстро. Деланная весёлость Сириуса таяла как снег по весне, но он мужественно стерпел встречу и ругань с Снейпом, отъезд дорогих и таких нужных ему людей, снова погружаясь в пучины тревог и одиночества.       Он всё чаще составлял компанию Клювокрылу, что давало ему некую иллюзию тепла и незримой поддержки, но со временем прежние привычки снова начали брать над ним верх, и он возвратился в библиотеку. Жизнь вернулась в своё русло: собрание Ордена, одиночество и тревога, ставшая чем-то обыденным и естественным, заполонили его до краёв. Запойные вечера, наполненные гневом. Пьяные, полубредовые ночи и похмельные утра.       Постепенно снег стал сходить с крыш, наст таял, и тротуар покрылся глянцевыми лужами, отливающими ртутью в свете луны. Бродяга часто буравил в руках зеркало, осколок которого подарил Гарри в конце лета, надеясь увидеть в нем отражение дорогого крестника…       Ты всегда сможешь меня увидеть, когда я буду тебе нужен.       В душе по прежнему зияла рваная рана потери.       Он так хотел бы сдохнуть прямо там, рядом с ними, в Годриковой впадине, а лучше — вместо них, ведь вряд ли он бы когда-то смог заменить Гарри отца и мать, да Сириус и не пытался. Ему просто сподручней было пойти червям на корм, чем тем, у кого было всё… У Сириуса же не было ничего, за что стоило бы держаться в жизни.       По крайней мере он об этом не знал.       Хотя Гарри частично и заполнял ту пустоту в груди, где раньше был Джеймс… Он всё равно ощущал, что потерял больше чем просто друга — часть себя. Очень большую часть.       Ведь теряя близких человек навсегда теряет какую-то деталь, которую не восполнить уже ничем…       Время шло бесконечно долго, неумолимо медленно и однообразно. Собрания ничем однозначным не заканчивались, лишь фантомные обсуждения стратегий, выбор человека на дежурство в Министерстве и каждый раз, под конец сборища, Сириуса просили сидеть на месте и не высовываться.       Его это порядком уже утомило, он не видел смысла в этих собраниях, где каждый имел право на борьбу, кроме него.       Этот вечер был другим во всех отношениях, прохладный ветер через открытое окно доносил до обоняния Сириуса лёгкие весенние ароматы; он не пошёл в библиотеку, а остался у себя. Лёжа на мягкой перине, он смотрел в потолок.       Ни чувств, ни желаний, ни эмоций.       Даже тревога стала настолько привычной, что совсем перестала ощущаться, как будто её не было больше.       Полнейшее внутреннее оцепенение.       Звуки жизни на площади заглушали мысленную канитель, заставляя сосредоточиться только на чувстве апатии.       Бессмысленное бренное существование. Разве думал Сириус в молодости, насколько жалкой окажется его жизнь? Он, полный жизни, сил и здоровых амбиций, готовый спасать мир от вселенского зла… не ведал, куда его заведёт судьба. Обратно в родной дом, что пуще дементоров высасывал из него все соки.       На цокольном этаже раздался грохот, что заставило Бродягу подскочить, нацепить на себя первое, что попалось под руку, и ринуться к двери.       — Сириус, срочно собирайся! Гарри и несколько других учеников рванули в Министерство, спасать тебя от… — выкрикнул ему знакомый голос Люпина, пока Блэк спускался по лестнице, но его грубо прервали на полуслове.       — Какого чёрта происходит, Римус? — в привычной достаточно прямолинейной манере, спросила возникшая из камина через несколько секунд Нимфадора.       Сириус не слушал.       — И не надейтесь, что я стану отсиживаться здесь, пока Гарри угрожает опасность! —рявкнул он, заранее обрывая всякие препирательства, пока прибывали остальные члены Ордена, пока ещё не понимающие, зачем Люпин их вызвал.       Сириус мчался быстрее пули по извилистым коридорам министерства: повороты, двери, бесконечные лабиринты слились в одну до тошноты пугающую кататонию ужасающей мысли — «Не то!»       Отчаянная жажда успеть вовремя как будто откидывала его всё дальше от призрачной цели найти Гарри и его друзей… Бродяга боялся не успеть. А перед глазами мелькали лица… Рона с глуповатой улыбкой, Гарри, так похожего на Джеймса, и маленькой девушки, так напоминающей Сириусу размытый образ другой девушки, оставшейся далеко в прошлом. Он с силой цеплялся пальцами в очередную ручку и с рывком отворял, откидывая дверь в сторону так, что она с оглушающим треском билась о стену.       За спиной следовали все орденцы, кто подоспел вовремя.       Сириус открыл очередную дверь и замер всего на секунду, а после… ринулся в бой.

***

Я человеческое существо, Способное творить ужасные вещи. Молния бьёт по всему миру. (AWOLNATION — Run)

      — Ну здравствуй, Бродяга, давно не виделись! — первое, что он услышал, возвращаясь из небытия, белая пелена спала, а перепуганные лица Гарри и Гермионы до сих пор стояли перед глазами.       — Джеймс?       Сириус осмотрелся. Он стоял посреди той же самой круглой залы, возле той же самой арки, у которой только что сражался с Люциусом Малфоем. Только помещение озарилось мягким молочным светом, исходящим от стен, ступеней, дверей и, конечно же, гребаной арки за спиной Блэка.       — Кажется, я умер, да? — обречённое предположение с горьким осадком на дне сердца.       — Да.       Короткое подтверждение прозвучало громом среди ясного неба (если бы ещё было небо над головой).       Эх, где же верный товарищ бурбон, когда он так нужен? Остался в подвалах проклятого дома на площади Гриммо.       Впрочем, любое сносное пойло сейчас зашло бы на ура.       Сириус не знал, как выразить словами противоречия, разрывающие его душу (если от неё ещё что-то осталось).       — Джеймс, мне так жаль, если бы я только мог… — загробным, полным скорби и вины голосом начал он говорить то, что мучало долгих пятнадцать лет, —…Если бы я только мог занять ваше с Лили место! Как она?       — Скучала по тебе, как всегда, вот только…       — Я тоже скучал по вам! — на несколько секунд на душе воцарилась гармония, как будто не хватающая деталь паззла встала на место, соединяя все части в целую картину.       Всего на несколько секунд.       А потом вспышка боли от воспоминаний, страх новой потери, страх за племянника и девочку, которая так напоминала Сириусу ту другую, такую важную и бережно оберегаемую на задворках сердца и души. Отчаяние от беспомощности. Ужас, кромешный ужас от осознания, что они всё ещё там!       — Джеймс, мне срочно нужно обратно! Я просто не могу сейчас умереть, я нужен Гарри, Ордену, я должен быть там!       — Мне жаль, дружище, но эта битва уже не твоя…       — Джеймс, ты не понимаешь, я им нужен!       Поттер устало и как-то по особенному печально улыбнулся:       — Я понимаю… — сказал Джеймс. — Гарри, Гермиона и другие — они сильные, они справятся. Без тебя, Сириус! Ты должен это принять.       Но как? Как можно смириться с тем, что оставил дорогих людей там, где горит сражение? Гарри… Родной, милый, добрый и несчастный Гарри. Сириус зажмурился и отрицательно покачал головой. Нет. Он не может умереть, не может позволить крестнику снова потерять близкого человека. Нет.       — Я должен, обязан вернуться, Джеймс! — закричал Сириус, скидывая руку друга приземлившуюся на плечо. — Они же там погибнут, Джеймс, грядёт война!       — Мы уже ничего не можем сделать, Сириус. Ты пойдёшь со мной?       — А у меня есть выбор?       — Выбор есть всегда!       Страха больше не было. Лишь боль. Боль потери, боль за близких. Но Сириус прекрасно знал, что происходит с теми, кто остаётся между мирами. Такой участи он не желал. Повернув голову в сторону арки, он окинул её печальным взглядом, потом отвернулся и сделал несколько шагов в сторону старого друга.       — Сейчас бы глотнуть чего покрепче, на дорожку. Я готов.

***

      — Мерлин, когда это всё уже закончится, — почти простонал Рон, вытягивая из шкафа старый сервиз, который почему-то Наземникус в своё время не украл. — Вкалываем, как домовые эльфы какие-то.       Гермиона, до этого спокойно очищающая буфет заклинанием от пауков, резко повернулась к парню. Прошла всего лишь какая-то доля секунды после его заявления про эльфов, а девушка уже вся покраснела от гнева.       — Как ты можешь так говорить о эльфах? Они не «какие-то», они такие же разумные существа, как и мы! — Грейнджер пожалела, что не стоит достаточно близко, чтобы отвесить Рональду хороший подзатыльник за такие высказывания. — К тому же мы делаем это для Гарри, — поучительно продолжила она, бессознательно копируя тон Минервы Макгонагалл.       У Блэк-Мэнора было одна очень странная и определённо неприятная особенность — за время отсутствия в нем людей он быстро превращался в грязное, пропахшее сыростью место. Но несмотря на все это, Гарри всей душой любил это место, ведь дом напоминал ему о времени, когда Сириус ещё был жив. Прошло совсем немного времени после окончания войны, когда парень принял решение переехать на площадь Гриммо, и друзья, узнав об этом, вызвались помочь ему с переездом и уборкой.       Джинни рвалась помочь своему возлюбленному, но до начала учебного года оставалось всего-то ничего, поэтому ей пришлось вместо этого отправиться в Косую Аллею за школьными принадлежностями. Гермиона уже обзавелась всем нужным и отправилась вместе с Гарри, чуть ли не насильно прихватив с собой Рона, отказавшегося возвращаться в Хогвартс, и вместе с Гарри, успешно прошедшим испытание для поступления в аврорат.       И вот теперь Грейнджер и Рональд вместе наводили порядок в столовой на первом этаже, периодически ругаясь между собой. Иногда доходило даже до того, что девушка угрожала натравить на него оставшихся пауков из буфета, но это были всего лишь угрозы.       В это время Гарри было совсем не до смеха. Он всеми силами пытался скрыть чувство горечи, но друзья и так прекрасно понимали, что он ощущает. Сириус был для него словно отец, с которым можно поделиться и обсудить всё что угодно, не боясь показаться глупым. Его смерть стала большим потрясением для парня, и пусть после произошедшего в Запретном лесу ему полегчало от осознания, что крёстный до сих пор рядом с ним, сейчас Поттеру снова стало трудно, и он предпочёл уединиться в кабинете Сириуса.       Послышался скрип старой лестницы, которую давно уже было пора заменить на новую. Гермиона резко подняла голову и прислушалась. Девушка узнала бы эти шаги из тысячи — ведь, как-никак, уже семь лет, как Гарри стал её лучшим другом. Грейнджер вспомнила, как впервые прислушалась к этим шагам — тогда Поттер и Уизли прибежали спасать её от горного тролля в женском туалете. Она улыбнулась своим воспоминаниям, но тут раздался резкий голос Гарри:       — Письмо! Его письмо! Я нашёл письмо Сириуса! — парень сбежал вниз по лестнице, размахивая уже распечатанным конвертом.       — Пифьмо Фириуфа? — переспросил Рон, который уже успел запихнуть себе в рот булочку, наверно, он прихватил её с собой заранее.       — О Мерлин, Гарри, покажи! — воскликнула Гермиона, подбежав к другу. — Ты уже прочитал?       — Да, — кивнул он в ответ, — не удержался и уже прочёл. Понимаете, тогда, в Отделе Тайн, я не мог поверить, что он исчез, — Поттер сглотнул образовавшийся в горле ком, — навсегда. И когда я нашёл это письмо, я почувствовал что-то такое… Как будто он снова тут, рядом со мной. Мне захотелось прочесть всё самому, получше запечатлеть этот момент в памяти.       — Конефно, мы полнофтью тефя понимаем, Гарри, — на этот раз несколько хлебных крошек упало на пол рядом с Рональдом.       — Рон, сколько можно? Во-первых, прекрати вечно что-то есть, а во-вторых, я почти час отмывала от грязи этот пол; в этот раз этим займёшься ты, — Гермиона не на шутку рассердилась, но тут же повернулась обратно к Поттеру. — Можно мы тоже прочитаем?       — Да, только сначала мне нужна твоя помощь, Гермиона. Сириус написал, что ты должна знать одно заклинание, которое открывает вещи, находящиеся под магическим паролем, — Гарри немного засуетился.       — Это заклинание проходят на седьмом курсе. Вот, что получается, когда люди бросают учёбу и раньше уходят работать, — ответила Грейнджер. — К тому же, я уверена, вы так и не прочитали Историю Хогвартса…       — Гермиона, — протянул Рон, напоминая об их спешке. Это сработало, и Гермиона рядом с Гарри, а за ними и Уизли, побежали наверх, в комнату Сириуса.       Они зашли в просторную комнату, где до сих пор был беспорядок. Бархатные шторы упали на пол рядом с перевёрнутым стулом, по всей комнате лежали книги. Только большая кровать с резной деревянной спинкой в изголовье была в хорошем состоянии, её даже кто-то застелил.       — Он написал, что список всего, перешедшего ко мне, находится в третьем ящике прикроватной тумбы, — заговорил Гарри, перепрыгивая через стул и какие-то доски.       Гермиона последовала за ним к небольшому письменному столу, а Рон остался стоять позади — дорогу преградила растянутая между люстрой и верхушкой платяного шкафа пугающая его паутина.       — Какой пароль? — спросила девушка, доставая из кармана волшебную палочку.       — «Барнс», наверно, чья-то фамилия, — ответил Поттер, заглянув ещё раз в письмо.       Девушка вздрогнула. Барнс. Знакомое звучание резануло ухо, словно нож. По телу пробежала волна мурашек, заставляя замереть на какой-то миг, как каменная статуя. Гермиона, сглотнув и промочив пересохшее горло, сделала шаг вперёд. Под её ногой раздался хруст, и сердце на секунду пропустило удар. Она тут же посмотрел вниз, но увидела лишь раздавленный обломок канделябра.       — Могу ли я прочитать письмо, чтобы удостовериться, что я буду использовать правильное заклинание? — голос Гермионы слегка дрогнул, но, кажется, мальчики этого не заметили. Конечно, девушка прекрасно знала нужное заклинание. Но сейчас ей было необходимо взглянуть на письмо, удостовериться, что её мысль — всего лишь глупое совпадение.       — Да, конечно, держи, — Гарри протянул ей пергамент. Рон пересилил свой страх паутины и подошёл к друзьям, чтобы заглянуть через плечо Грейнджер и тоже прочесть послание Сириуса.       Гермиона пробежалась глазами по написанному. Ей хотелось как можно быстрее дочитать письмо, поэтому она то и дело пропускала слова и потом мысленно заставляла себя перечитывать предложения ещё раз, чтобы ничего не пропустить.       Гарри, Если ты читаешь это письмо, значит, по той или иной причине меня больше нет в живых. Я оставляю тебе всё своё имущество, включая Блэк-Мэнор, но это не единственная недвижимость, перешедшая к тебе от меня. Список всего причитающегося тебе теперь, по праву моего наследника, ты найдёшь в моей старой комнате, в третьем ящике прикроватной тумбы под магическим паролем «Барнс». Если не знаешь, как воспользоваться данным заклинанием, я думаю, тебе всегда придёт на помощь твоя верная подруга — умница-Гермиона. Она мне очень напоминает одного человека, но не буду об этом, я отошёл от темы. Я хочу, чтобы ты знал, что я невероятно горжусь тобой! Ты вырос настоящим сыном своих родителей! С умением Джеймса находить неприятности и мягким и любящим сердцем Лили. Гарри, я знаю, что на твою долю выпало тяжкое бремя, знал бы ты, как я желал бы огородить тебя от всего этого. Но, по всей видимости, у меня ничего не вышло, раз ты это читаешь… Будь храбрым и мужественным, никогда не сдавайся! Ты уже великий волшебник, знай и верь в это. И помни — я всегда буду с тобой.       Гермионе показалось, что у неё сейчас подкосятся колени, и она упадёт на пыльный пол от осознания правды. Почему никто ей не говорил? Почему все годы она жила в слепом неведении, не зная столь важной части маминого прошлого?       — Гермиона, с тобой все нормально? — переспросил Гарри и пристально посмотрел на подругу. Девушка была не в состоянии что-либо объяснять, поэтому пересилила себя и утвердительно кивнула.       Грейнджер отдала письмо Рону и достала палочку из кармана синих магловских джинсов. Направив её на ящик письменного стола, она зашептала заклинание. Старое красное дерево загорелось сине-белым светом, и девушка тут же произнесла пароль: «Барнс». Её голос слегка дрогнул, и Гермиона сделала вид, что закашлялась от пыли.       В ящике действительно оказался длинный свиток пергамента, исписанный тем же почерком, что и письмо. Гарри поспешил достать завещание и раскрыл его.       — Ого, сколько всего! — воскликнул Рон, который уже дочитал послание и теперь рассматривал длинный перечень того, что теперь принадлежало другу.       — Меня не так уж и сильно интересует всё это имущество. Самое главное, что Сириус оставил мне письмо, и теперь я могу перечитывать его… Когда захочу вспомнить, — ответил Гарри, присаживаясь вместе с Уизли на кровать.       Но до Гермионы все эти фразы доносились словно откуда-то издалека. Взгляд девушки был прикован к старой фотографии, оставшейся лежать на дне ящика среди какого-то ненужного хлама. Грейнджер потянулась рукой ко снимку и поднесла его ближе к себе, хотя всё и без этого было более чем понятно.       Ей стало тяжело дышать, будто не хватало кислорода, и она перевернула фото, в надежде увидеть там какую-то запись. Сперва девушке показалось, что на обратной стороне ничего не написано, но в самом низу она заметила дату, выведенную алыми чернилами.       Мир поплыл вокруг Гермионы, отчего она инстинктивно схватилась за стол. Перед глазами внезапно появился старый, но не забытый эпизод.       Комната Гермионы всегда была для неё верным убежищем от ненужных и часто неудобных вопросов отца и слишком пристального взгляда матери, и поэтому в день, когда ей пришло письмо Джинни о том, что Рон в первые же дни летних каникул притащил погостить в Нору свою девушку, Гермиона поспешила удалиться к себе.       Джинни, конечно, не могла знать о симпатии Гермионы к её старшему брату, но легче от этого не становилось. Она сидела на своей кровати, облокотившись спиной к стене и подобрав под себя ноги, буравила взглядом письменный стол, на котором лежали три массивных тома по высшей трансфигурации. Внутри всё кипело от злости, и в её маленькой, но умной головке не могла уместиться мысль «как можно быть таким поверхностным идиотом, чтобы запасть на такую глупую куклу, как Лаванда Браун?»       От горестных мыслей её оторвал тихий, но напористый стук, и, конечно же, Гермиона прекрасно знала, кто находится за дверью.       — Входи, мам.       Приотворив дверь и проскользнув в комнату через узкую щель, Джейн беззвучно закрыла её обратно, поворачиваясь и встречаясь с удивлёнными глазами дочери.       — Отец показался в конце коридора, а я не хотела, чтобы нам помешали, — ответила она на взгляд дочери, а затем, резко сменив тон с извиняющегося на обеспокоенный, спросила: — Гермиона, что у тебя случилось?       Врать было бесполезно. Джейн обладала редким талантом видеть дочь насквозь, поэтому, недолго поразмыслив, Гермиона вылила все своё разочарование в долгий и незамысловатый рассказ, как многолетняя дружба стала симпатией и о том, что Рональд в упор не видел в ней девушку.       Джейн слушала молча и не перебивая, а когда за словесным потоком послышался опустошённый выдох Гермионы, дав ей небольшую паузу, решила поделиться с ней историей своей большой любви.       — Поверь, то, о чём ты мне поведала, — вовсе не любовь, и однажды ты встретишь того самого мужчину, который станет для тебя целым миром, — в словах Джейн буквально плескалась горечь.       — Кем был тот мужчина? Это ведь не папа, правда? — осторожно спросила Гермиона.       — Моим большим, но кратковременным счастьем, — улыбнулась ей Джейн, проигнорировав второй вопрос дочери, и лёгким, ласковым касанием погладила её щеку.       Вообще-то мать Гермионы не часто давала волю чувствам и редко позволяла себе вот такие проявления нежности, что всегда оставалось загадкой, хоть Гермиона и чувствовала, что Джейн её просто обожает.       Миссис Грейнджер боялась, как и любая мать, что не сможет дать дочери должное воспитание, что избалует, и поэтому была всегда немного строга с ней, но справедлива.       — Как-то раз, на Рождество, к соседям приехали гости. Среди них был галантный, но весёлый, невероятно красивый и умный молодой мужчина. Он был очень обаятельным и общительным, и почти через день его знала почти вся улица, но среди всех он смотрел только на меня. Я убегала по ночам из дома, чтобы с ним встретиться, а он часами рассказывал мне о их с друзьями школьных проказах. Мы обсуждали литературу, живопись, музыку… И я полюбила его, как никого и никогда в своей жизни. Но нас разлучили. Я ждала, что он найдёт меня, потому что знала, что чувства были взаимными. Видела это в серых глазах каждый раз, когда он смотрел на меня.       Джейн замолчала, а Гермиона так же тихо попросила рассказать ей о нем ещё.       — Он был не очень высоким, лишь на голову выше меня, со вьющимися, чёрными как смоль волосами. В серых глазах горел огонь, страсть и задор. Он был артистичен, иногда слишком сдержан и задумчив, а в другой раз он забывался и становился фейерверком эмоций. Но в каждом его движении можно было проследить благородство происхождения и безупречность заученных манер.       Воспоминание мелькнуло яркой вспышкой перед глазами, а с обычной магловской фотографии на Гермиону смотрела её мать, а рядом с ней стоял, обнимающий Джейн за талию и смотрящий на неё влюблённым взглядом, Сириус. Он улыбался девушке, а та смеялась в ответ, вероятно, над какой-то его шуткой. На обороте аккуратным почерком была выведена дата — «тридцатое декабря 1978 года».       Если бы кто-то сейчас посмотрел на Грейнджер, то принял бы её за восковую фигуру — лицо побледнело, а глаза остекленели. Не нужно было много думать, чтобы сделать правильные выводы в такой ситуации, а особенно настолько умной волшебнице, как Гермионе. Два и два с лёгкостью сложились в голове, но принять правду было намного, намного сложнее. А правда эта была такая чистая, но одновременно горькая — её родным отцом был Сириус Блэк.       Девушка постаралась в мельчайших деталях вспомнить, как он выглядел в самую последнюю их встречу. Кристально-серые глаза, которые могли одновременно излучать совершенно разные эмоции, озорная улыбка и изысканная манера речи. Гермиона восхищалась тем, как этот мужчина совмещал в себе несовместимые, а главное — прекрасные черты характера.       Долгое время он был так близко и одновременно так далеко. Если бы мать подала какой-то, хоть малейший знак, раньше, может… Хотя знаки, наверно, были, и не мало. И все же, разгадай Гермиона тайну своей матери раньше, было бы ещё больнее, ещё тяжелее и мучительней принять эту реальность.       — Гермиона, ты что-то там нашла? — окликнул её Гарри.       — Нет, ничего важного, — девушка незаметно положила снимок в карман. Она ощутила, что просто не сможет сказать правду друзьям. Нет, она не могла рассказать им это ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё. Несмотря на всю свою нелюбовь ко лжи и утаиванию, Гермиона остро осознавала, что не хочет, чтобы друзья знали о её родстве с Сириусом. И дело было даже не в Блэке, а скорее в самой принадлежности к древней чистокровной фамилии.       Грейнджер с детства гордилась тем, что происходила от маглов. Некоторые волшебники считали, что маглорождённые не такие способные, как другие маги, и девушка в своё время поставила себе за цель доказать обратное. Мысль о том, что она разрушала все стереотипы о таких, как она, своими умениями и способностями, придавала ей сил и уверенности в себе. Лучшие друзья любили её именно такой, какой она есть, да и сама девушка не могла представить себя полукровкой, к тому же родственницей Блэков. И пусть Гермиона часто любила повторять, что происхождение ничего не значит, сейчас ей казалось, что родство с чистокровным родом очень многое меняло для неё. И ей не хотелось этих перемен, а в особенности в отношениях с Гарри, Роном и Джинни, ведь друзья могли совершенно неправильно воспринять столь неоднозначную новость.       Гермиона присела рядом с ничего не подозревающими друзьями на кровать. Рон все ещё восхищался завещанием, а Поттер перечитывал письмо, и девушка присоединилась к нему. Теперь эти аккуратно выведенные буквы были для неё чем-то большим. Намного большим. Сириус сквозь строки написал, что Грейнджер напоминает ему о её матери… Из-за этой мысли в груди что-то сжалось и затрепетало, словно маленькая птичка или хрупкая пёстрая бабочка.       Интересно, знал ли Сириус о ней? Этот вопрос никак не мог покинуть голову девушки. Она попробовала вспомнить в деталях, как относился к ней Блэк: что ей говорил и даже как смотрел на неё. Он определённо уважал её за способности и порой даже восторгался её выводами и размышлениями, что было заметно в пронзительном взгляде серых глаз. Но он точно не знал об их родстве. Иначе Сириус бы точно захотел, чтобы она знала о том, что является его дочерью. Сперва, может, дал какой-то намёк на правду, а потом, скорее всего, в подходящий момент рассказал бы всё, как есть. Это было не в духе Блэка — скрывать что-либо.       Значит, он так ничего и не узнал.       Если бы не вечная борьба маглов и волшебников, её судьба могла бы сложиться по-другому. Возможно, не случись бы войны, Сириус отыскал бы её мать. Гермиона не знала, была ли она тогда счастливее бы, ведь искренне любила своего неродного отца. Но на фотографии Джейн и Блэк выглядели так сильно влюблёнными, что сердце начинало невольно разрывать от грусти и сочувствия. У Сириуса и её матери были настоящие, крепкие чувства, такие, что встречаются раз в жизни, но их нещадно разрушили исключительно из-за неравенства магического и немагического миров.       Девушка подняла глаза от пергамента и устремила свой взгляд на ливень за окном, после чего бессильно положила голову на колени.       — Гермиона, что с тобой? Тебе плохо? Может, воды принести? — Гарри не на шутку перепугался, увидев подругу в таком поникшем настроении.       — Да нет, просто голова что-то закружилась, — выдала Грейнджер первое, что пришло в голову. Она ненавидела врать друзьям, но была не в состоянии что-либо рассказывать и объяснять.       — Это может быть из-за погоды, у Джинни такое бывает во время изменения давления, — успокаивающим тоном высказал свои размышления Гарри. — Я за водой, — и парень вышел из комнаты, побежав по ветхим ступеням вниз на кухню.       Рон же не спешил уходить. Вместо того, чтобы последовать примеру друга, он приобнял девушку сзади за плечи и начал успокаивающе гладить.       — Рон! — Гермиона не выдержала и подняла голову, её глаза пылали гневом. — Прекрати, не сейчас!       Парень моментально отдёрнул руки и пробормотал нелепое «извини». Грейнджер бессильно упала на подушки и устремила взгляд на потолок.       — Может, есть что-то, чем я могу помочь? — робко спросил Рон, опасаясь очередной волны гнева со стороны подруги.       — Да, сходи и найди что-нибудь пригодное поесть, — бесцветно ответила девушка. Конечно, ей сейчас бы и кусок в горло не полез, но это была единственная возможность попросить Рональда уйти на как можно дольше.       — Хорошо, без проблем! — просиял Уизли и вышел за дверь, оставив Гермиону наедине со своими размышлениями.       Грейнджер приподнялась и зашагала по комнате, аккуратно обходя обломки мебели. Теперь всё в этом доме воспринималось совершенно по-другому, даже герб Гриффиндора, висящий на стене. Глаза выхватывали каждую малейшей деталь, каждый предмет, принадлежащий когда-то Сириусу. Она сама и не заметила, как стала улыбаться.       — Папа, — прошептала она, касаясь рамки с колдографией, где Сириус стоял в окружении троих своих самых близких друзей.       Через несколько минут парни так и не вернулись, возможно, они просто поняли, что Гермионе нужен покой. Девушке же захотелось покинуть комнату, которую она уже запомнила в мельчайших подробностях, и полностью осмотреть Блэк-Мэнор, который теперь был домом её предков.       Грейнджер читала много книг про историю чистокровных семейств и в частности Блэков, ведь это было важной частью понимания взаимоотношений между магами магической Британии. А теперь оказывается, что все это время Гермиона и сама принадлежала к этому древнему роду и при других обстоятельствах носила бы сейчас фамилию Блэк.       Одна до нелепости странная мысль озарила Грейнджер, отчего та даже ругнулась про себя, хотя старалась избегать употребления нецензурных слов.       «Мерлин, а ведь Малфой — мой троюродный брат!» — пронеслось у неё в голове.       А в это время в гостиной Блэк-Мэнора на фамильном древе распускалась новая лоза с именем «Гермиона Джин Грейнджер».