О любви в алфавитном порядке

      Енох терпеть не мог мятный чай. У Оливии он получался каким-то особенно приторным, а мяты было настолько много, что она перебивала вкус самого чая, и его невозможно было пить. А если учитывать, что чай всегда заваривала Оливия, то его невозможно было пить всегда. Но О’Коннор терпел, в основном, конечно, отдавал предпочтение кофе или обычному чёрному чаю с одной ложкой сахара, но, если Элефанта вдруг заваривала чай с мятой, не мог ей отказать, и глотал его через силу.       Случалось это обычно по вечерам, после перезапуска петли. Такую идею совместного вечернего чаепития предложил, как не странно, Джейкоб, а уж энергичным кивкам Эммы мисс Перегрин не смогла отказать. И теперь каждый вечер после перезапуска петли, четверо самых взрослых (по крайней мере, внешне) воспитанников имбрины, собирались в уютной беседке, которая располагалась в саду их нового дома, и садились пить чай. Эмма приносила пирог, приготовленный ещё во время обеда и надежно спрятанный от всех остальных, Джейкоб с умным видом намешивал чего-то в заварнике, а Оливия заливала это кипятком, разливая потом по маленьким чайным чашкам. Но Портман брался за заваривание чая редко, предоставляя эту возможность пиротехник, которая получала от этого какое-то необъяснимое удовольствие.       Когда они, как и всегда, собрались за деревянным столиком, было достаточно светло, но диск луны уже бледнел на небе, оставляя на облаках светлый, размашистый отпечаток. На цветущих в вечном мае деревьях, под которыми удобно расположились многочисленные клумбы Фионы, начинали заливаться своими песнями соловьи. Енох заметил, как Эмма прикрыла глаза и привалилась своим плечом к плечу сидящего рядом Портмана, словно слышит эту песню впервые, а не в тысячный раз. О’Коннор фыркнул. Такому оптимизму можно было позавидовать.       Из дома выходит довольная собой Оливия, и разливает чай по чашкам. Тем не менее, подойдя к Еноху, она немного колеблется, словно читает его мысли и знает, как сильно он мечтает о крепком черном чае с ложкой сахара. И никакой мяты. Но что-то Еноху подсказывает, что Оливия любит мятный чай так же, как он его терпеть не может, и очень хочет поделиться частичкой своей любви с ним, что так на неё похоже.       Первые минут тридцать все они сидят молча, маленькими глотками истребляя чай, ведь говорить им не о чем, разве что, обсуждать сны Горация, потому что только они постоянно меняются в этом бесконечном дне. Но чай в чашках заканчивается как раз к тому времени, когда зажигается одинокий светильник над их головами, который выхватывает из наступающей темноты лица четверых подростков (хотя, на звание подростка в полной мере здесь может претендовать только Джейк). Вот тогда и начинаются какие-то разговоры.       Эмма обхватывает свою чашку руками, сама толком не зная, для чего именно, чтобы согреться или чтобы получить какое-то моральное удовлетворение от этого действия. Оливия, сидящая рядом с Енохом, слегка ёжится в своей лёгкой кофте от наступающего холода, и Енох думает о том, что стоит отдать ей свой пиджак, но останавливает себя на этом героическом порыве. Не хватало ещё странных приливов нежности с его стороны в присутствии Портмана и мисс Блум. Поэтому, героическое действие «отдать пиджак» он оставляет до лучших времён. Если они когда-нибудь наступят, конечно.       Становится всё холоднее. Эмма прижимается к Джейку сильнее и прячет замерзший нос в его плече, словно дойти до дома и одеться тепле стоит для неё огромных усилий, на которые она не способна. Оливия же к Еноху даже не придвигается, только смотрит из-под опущенных ресниц, и иногда потирает руки. Создается ощущение, будто она и не хочет как-то показывать свою к нему привязанность, но ведь всё выдает взгляд. То, как она смотрит на кукловода, выдаёт мисс Элефанту с головой.       Тем не менее, мелкая морось начинает барабанить по крыше, что происходит каждый вечер, а чашка, которую Эмма до сих пор держит в руках, уже давно опустевшая, начинает остывать. Девушка смотрит на Джейка снизу вверх, словно мысленно спрашивает его, стоит ли идти домой. Енох лишь фыркает: может, Эмма этого и не замечает, но так она делает почти каждый вечер.       Задумавшись, Оливия начинает теребить край выцветающей скатерти, и не замечает, как по кивку Портмана и он и Блум уходят, оставляя её и О’Коннора наедине. Сумерки сгущаются, а птицы замолкают на какое-то время. Ребята вернутся, думает Оливия, не могут ведь они действительно уйти. Но, ни Джейкоб, ни Эмма не появляются, ни через пять минут, ни через десять.       Пиротехник переводит задумчивый взгляд на Еноха, но тот, даже почувствовав на себе взгляд зелёных глаз, не смотрит на неё. Словно нарочно, поворачивается в другую сторону и вглядывается в темноту, как будто может разглядеть там идеальные клумбы Фионы.       — Пить хочется, — словно для самого себя говорит кукольник, но потом обращается уже к Элефанте, — что-нибудь осталось?       — Только чай, — Оливия пожимает плечами, оглядывает то, что осталось на столе. Она прекрасно знает, что Енох не любит такой чай, поэтому тянет с ответом как может, — мятный.       Она уже хотела предложить ему заварить чай с лимоном или обычный черный, с одной ложкой сахара, как он любит, она готова была даже сбегать в дом, пусть он только попросит, но О’Коннор вдруг сам протягивает руку к заварнику, чем не мало удивляет её.       — Ладно, давай мятный.       Оливия видит, как он пьёт этот чай маленькими глотками, видит, как он старается не морщиться, и точно знает, он терпеть этот чай не может. Она старается подавить улыбку, и сама делает глоток чая, который оставляет привкус мяты на языке.