(не)всегда

      Лаванда всегда была навязчивой. Она была газом — стремилась занять как можно больше места в жизни симпатичного ей человека. Её было слишком много, и так было всегда. Шутка в том, что она не всегда этого боялась.       Началось все с влюблённости. Глупой, ребяческой влюблённости в Рона. В тот момент он казался ей идеальным: красивый, смешной, умный. В тот момент ей казалось, что это навсегда. В тот момент она от ревности готова была убивать. Особенно Гермиону, хотя проблема была отнюдь не в ней. Проблема была в нем, в Роне — как он на неё смотрел, как себя с нею вёл. Лаванда каким-то шестым чувством улавливала это. Тогда она не смогла понять, в чем заключалась суть этого и как это называлось, а когда поняла, очень долго и громко смеялась. Так долго и громко, что в какой-то момент поймала себя на обидных и глупых слезах.       Та история закончилась — нехорошо для Лаванды, хотя это с какой стороны посмотреть — и черт с ней. Плюнь и забудь, с глаз долой из сердца вон, все дела.       Не получилось.       Лаванда в сотый раз оглядывается на Тину, разговаривающую с подругами. Она милая. И интересная, и с ней весело, и... Лаванда с ней дружит. Хорошо дружит, без сплетен и оскорблений, но... Но. Это. Ебаное. Но.       Она не может к ней подойти, они ведь сегодня разговаривали уже, и если Лаванда подойдёт к ней, если затянет разговор, она будет навязчивой, её опять станет слишком много, слишком, слишком, слишком....       Паника удушливым газом заполняет легкие, ещё немного, ещё буквально чуть-чуть и она прорвётся через горло всхлипами. И словами.       Глупыми такими, детскими. Изломанными закорючками обиженного "что со мной не так?", болючими, подтекающими завитками "почему я просто не могу общаться?", озлобленными, грызущими штрихами "что вы, блядь, со мной сделали?".       Истерика подкатывает к горлу, и Лаванда быстро встаёт, направляясь к черту из Большого Зала. — Лави! — к руке Лаванды сбоку прижимается мягкое и тёплое. Тина, — Лави, с тобой все хорошо? Ты какая-то расстроенная. — Все хорошо, Ти. Прогуляемся? — Тина с энтузиазмом кивает, а Лаванда плавится. От внимания, от тактильного контакта, от этого близкого, ласкового "Лави".

***

      Лаванда старается плакать потише. Непонятно, правда зачем — она наложила на полог кровати заглушающее, но все равно в ночной тишине рыдать в голос кажется гребаным кощунством. И Лаванда глушит громкие всхлипы в зародыше, давится слезами.       Нос заложен, выглядит она наверняка просто чудовищно.       Они с Тиной погуляли по замку. Они с Тиной поговорили, о чем они говорили? Нет, серьёзно, о чем они говорили? Лаванда не помнит. Помнит, что было весело и приятно. Только вот, слишком долго. Лаванда занимала слишком Тину слишком долго, слишком много она отняла у неё времени, так много, что будет веками выплачивать репарации, умрёт, но долг не покроет.       Её опять стало слишком много, слишком громко, слишком, слишком, слишком....       Лаванду колотит от истерики, нахуя она тогда пошла с ней, зачем предложила, она же соглашается из вежливости, она же просто не может её послать, блядь, зачем она с ней заговорила, зачем, зачем, зачем?       Истерика топит Лаванду, утаскивает её за ноги все глубже и глубже. Проблема в том, что, если у водоёма есть водоросли, значит у него есть дно.       Лаванда ногами касается холодного, неустойчиво-болотистого дна. И берет в руки лезвие. В этом нет ничего страшного, пара порезов помогут быстро успокоиться, ей ведь завтра вставать рано, она не может позволить себе многочасовой раздрай, а потом она их залечит, она знает хорошие заживляющие, даже шрамов не останется. Даже царапин.       Лаванда всегда была навязчивой и свободной в проявлении чувств. Вот только, не всегда это приводило к слезам и остро-кровавому дну.