affair

Because I dropped your hand while dancing, Left you out there standing Crestfallen on the landing, Champagne problems. Taylor Swift — champagne problems

*** — Теперь мы можем вернуться к делам? — недовольно спрашивает Мишель под аккомпанемент урчания собственного живота. — Или еще будет десерт? — Нет, десерта не будет, — Брендон откладывает приборы. — Я надеялся мило провести вечер с тобой, а ты такая колючая. Даже… — Брендон, — одергивает парня хореограф. — Я не собираюсь праздно болтать с тобой. Оставь лирику при себе. Зачем ты меня позвал? — Какая ты скучная, — поджимает губы парень, но тарелку все же отодвигает. — Так и быть, расскажу. Легким движением он залезает во внутренний карман своего темного пиджака, и достает наружу до боли знакомый телефон. — Откуда он у тебя? — только и может выдавить из себя Мишель. — Ты и сама прекрасно знаешь, как с ним рассталась, — равнодушно пожимает плечами Брендон, придвигая телефон поближе к девушке: — а у меня он очутился стараниями Орландо. — Зачем? — Мишель не решается дотронуться до вещицы, лишь боязливо тянет руку — и тут же отдергивает. — Зачем было красть его?! Парень лишь ухмыляется: — А кто его крал? Ты сама его отдала тому верзиле в баре, все было добровольно. — Зачем? — снова повторяет свой вопрос Мишель. — Я понимаю, почему вы подменили адрес ресторана, в котором мы должны были танцевать, — нет выступления, нет конкурентов. Но телефон.? — Скажем так: Голдинг был готов пустить в ход абсолютно любые средства, но ты оказалась скучной пай-девочкой, — Брендон вытирает рот салфеткой. — Конечно, имея его при себе, можно было бы сделать много чего интересного, но простой перепиской в наше время никого не удивишь. Так что можешь считать возвращение этого старичка жестом доброй воли… — Еще и издеваешься, — недовольно фыркает Мишель, скрещивая руки на груди, будто обороняясь. — Хорошо, я понимаю, зачем они разыграли этот спектакль в баре. «Ледяным Сердцам» нужна победа, и за ценой они не постоят. Но ты.? Почему ты с ними заодно? Как ты вообще тут оказался? — Будешь много знать — быстро состаришься и будешь вместе со своим ухажером сидеть в кресле-качалке и обсуждать лекарства, — миг — и парень шипит от боли. Высокий каблук Мишель с недюжинной силой впивается в ногу. — Закрой рот. — Окей, ты только не горячись. У меня юмор такой! — в примирительном жесте вскидывает руки Брендон. — Почему я с ними? Во-первых, я ни за что не упустил бы возможность очередной раз ткнуть Джастина лицом в дерьмо. Во-вторых… Во-вторых, Голдинг, уж не знаю, почему этот конкурс так важен для него, вышел на меня еще в Америке. Я не мог отказаться от его предложения, — он пытается невзначай дотронуться до ее руки, покоящейся на столе. Мишель до того ошарашена вылившейся на нее информацией, что даже не отдергивает руку. Не ощущая сопротивления, Брендон смелеет и начинает нежно массировать ее ладонь. — И не смотри на меня так! В планах Голдинга не было этой встречи. Это я его уговорил! Уговорил дать тебе шанс! Ты ведь не безразлична мне, Мишель. И я все еще не безразличен тебе, я это чувствую. Меня не обманешь шашнями с этим стариком, я все вижу. Словно сбросив с себя невидимые оковы, Мишель стряхивает его руку и порывистым движением забирает сумку: — Не вижу ни одной причины здесь находиться. Если ты позвал меня для рассказа о своих озабоченных фантазиях… — Подожди! — Брендон хватает ее за локоть, не давая встать. — Ты не выслушала мое предложение! — Мне не интересно! — Преподавательское место в Академии, у Голдинга есть связи — откроешь авторский курс. Деньги, столько — сколько пожелаешь. Надежное, стабильное будущее там, в Америке. Для тебя и Молли. Мишель опускает сумку. Разве это не то, о чем она всегда мечтала? Не та стабильность, которую всегда хотела? Что ждет ее в будущем? Новые разъезды с командой, презираемой ей? Отношения с мужчиной, который ей ничего не обещает и даже не говорит слов любви? Съемные квартиры, счета, непостоянные заработки? — И какой же ценой? Что я должна сделать? — Всего лишь сорвать финальное выступление. Не появляйся, упади — делай, что хочешь, но дай «Ледяным Сердцам» выиграть, — еще с секунду Мишель переваривает сказанное, а потом все же встает из-за стола. — Подумай над этим! — летит ей вдогонку. — Обязательно — еле слышно шепчет девушка, уходя из ресторана. Двери за Мишель закрываются, и девушка не слышит, что Брендону кто-то звонит. Не узнает, что Голдинг уже вышел из офиса Густава. *** Бостон, три года спустя. Из водоворота ночного полубреда-полукошмара Мишель вытягивает мерзкая мелодия будильника. «Будто кто-то молотком стучит по наковальне», — морщась, думает девушка и поспешно выключает его. Тело прошибает озноб, и она поспешно возвращает руку под одеяло, но уже поздно — холодный воздух успевает пробраться в брешь в ее идеальной броне пухового одеяла. Пытаясь сохранить остатки тепла, Мишель поджимает ноги к груди, натягивая его краешек к самому подбородку, закрывает глаза, пытаясь выторговать у утра еще хотя бы несколько минут спокойствия. Тщетно — сон безвозвратно ушел. Но девушка даже рада этому. Как бы ни было бы неприятно вставать по утрам, сегодня она благодарна раннему пробуждению. Все лучше, чем раз за разом возвращаться в Париж, заново переживать эти воспоминания, открывая каждый день все новые подробности, не будучи уверенным — действительно ли все было именно так или ее обезумевший разум сам дорисовал все эти причудливые картины? «Да, все так и было, не притворяйся, что это не так», — услужливо шепчет сознание. Все верно. Этот разговор был. А потом был и финал — ее выход на сцену, миллионы «за» и «против» вертящиеся в голове. Было и твердое осознание того, что она собирается делать, — Мишель приняла предложение Брендона. План был прост — она решила как-нибудь неловко упасть в самом конце номера, желательно, утянув за собой кого-то еще. Так она выполнила бы свою часть сделки и получила бы желаемое. На мнение команды Мишель было ровным счетом наплевать, а вот Густав… Для него бы это выглядело несчастным случаем, Мишель бы вернулась в Америку, проверила отношения расстоянием, не ставя все на кон, а потом… Потом было бы видно. Судьба распорядилась иначе. Вынашивая в голове твердое намерение в подходящий момент испортить выступление, Мишель забылась и потеряла контроль над собственным телом. Секунда — и она оступилась во время особенно сложной части и полетела на пол, подворачивая ногу. Все посторонние звуки заглушил хруст, все посторонние краски — вид открытого перелома. Какая ирония — желая испортить подставным падением, Мишель заработала вполне настоящую травму. Девушка наконец сбрасывает с себя одеяло и, накинув на плечи махровый халат, идет на кухню. Тело слушается неохотно, собственные руки кажутся ей какими-то огромными и неловкими, будто чужими, и девушка несколько раз задевает плечами дверные косяки. Теперь наверняка останутся синяки. Не зажигая света, она варит себе кофе — ориентироваться ей помогает тусклый свет фонарей в окне, которые выключат только через час, в шесть утра. Не чувствуя вкуса, девушка опрокидывает в себя горячую жидкость, закусывает полузасохшим шоколадным батончиком, оставленным Молли вчера. Прожевав скудный завтрак, Мишель открывает платяной шкафчик и у самой стенки, за пакетом соды и бутылкой уксуса, нащупывает знакомый стеклянный флакон. Отправляет таблетку в рот. «Скоро станет лучше, — уверяет она саму себя. — Доктор сказал, что станет. Ему не за чем врать». Девушка на секунду замирает, прислушиваясь к ощущениям в собственном теле. Нога, чуть ниже колена, слегка ноет, бедро пульсирует — а это верный признак того, что к одиннадцати боль станет совершенно невыносимой. Недолго думая, Мишель тянется за второй упаковкой таблеток, той, что она прячет уже не так старательно. Конечно, мешать такие лекарства и обезболивающее не стоит. Но ей плевать. Покончив с привычной утренней рутиной, она начинает готовить завтрак для сестры — яичницу с беконом и помидорами. Блюдо немного подгорает, но Мишель лишь недовольно морщиться. Плевать, съест и так. Плевать. Теперь это ее любимое слово. Пле-вать. Мелодично и просто. Ко времени, когда на кухне появляется Молли, она выпивает еще одну чашку черного кофе. Нет, Мишель его так и не полюбила — просто горький напиток служит ей напоминаем, что все, что случилось в Париже — правда. — Доброе утро, — говорит заспанная Молли, потирая глаза. Мишель сухо кивает, но ее сестра не обижается — привыкла. Щелк — девочка включает свет, заставляя поморщиться от яркой вспышки. В темноте было намного лучше. Молли садится за стол, боязливо поджимая под себя замерзшие ноги. — Опять? — только и спрашивает девочка, когда перед ней оказывается тарелка с завтраком. — Яичница, серьезно? Сколько можно? Мишель недовольно ведет бровью: — Не нравится — приготовь сама. Тебе четырнадцать, пора научиться делать по дому хоть что-то. Слова действуют на сестру отрезвляюще — девочка мигом берется за вилку, и столь надоевшее ей блюдо с завидной скоростью уменьшается в размерах. — Так я и думала, — хмыкает Мишель, смотря, как Молли макает кусочек хлеба в желток. — Яйца — это полезно, — мякоть отправляется прямо в рот. — Именно. Они замолкают. Девочка наконец расправляется с завтраком. Допив кружку чая с тремя ложками сахара (Мишель тоже раньше любила такой — приторно-сладкий), она ставит грязную посуду в раковину, заливая уже закоревшую тарелку горячей водой. — Какие планы на вечер? — вдруг спрашивает Молли, разворачиваясь лицом к сестре. — Будешь дома? Мишель равнодушно пожимает плечами: — Не знаю, еще не решила. А что? — Да так, — говорит Молли, но в глазах девочки виднеется разочарование. — Колись, — девушка недоверчиво щуриться. — Ты хочешь, чтобы я где-то прогуляла вечерок? — Нет! — щеки сестры заливает краска. — Это не то, что ты подумала! Никаких парней или чего-то в этом духе! — Тогда в чем дело? — Я же ментор! — лицо Молли озарилось гордостью. — Помнишь, я рассказывала? Мишель кивает. Молли была президентом какого-то школьного кружка — какого именно, Мишель было не особо интересно. Недавно к ним в школу на семестр приехали ученики из разных партнерских школ, разбросанных по всему земному шару, — подтянуть английский и «укрепить дружественные узы» (по крайней мере, брошюрка, представляющая программу, говорила именно так). К каждому ребенку, приехавшему по обмену, представляли ученика из принимающей школы, «ментора», — чтобы помочь адаптироваться и сделать весь процесс менее стрессовым. Именно так у Молли появилась «подопечная». — Я ментор, — повторяет она снова. — И мы с моей «ученицей» участвуем в научной ярмарке. Она, ну, моя подопечная, немного странная, но ты же знаешь этих чудаков из частных школ — с ними всегда что-то не так! — она выразительно покрутила пальцем у виска. — Но этот проект очень важен для меня, я не дам Менди выдвинуться на следующие выборы президента клуба. Мне нужно победить в этом дурацком конкурсе, даже если придется возиться с этой малявкой, понимаешь? Нужно готовиться… Мишель снова безучастно кивает. — Хорошо, если вам нужно немного пространства, я заеду после работы к Чарльзу. Молли от этих слов расплывается в довольной улыбке– она как никто рада, что Мишель и Чарльз снова сошлись. А почему бы ей не радоваться? Чарльз был заботливым и внимательным, дарил дорогие подарки и всячески помогал сестрам. Разве не мечта? Они снова начали встречаться с Чарльзом практически сразу после переезда Мишель из Лос-Анджелеса. Казалось, что уход девушки из профессии послужил ему сигналом к действию и рассматривался как безусловное благо, — конечно, ведь танцы, с сопутствующими им конкурсами и пристальным вниманием, были, с точки зрения Чарльза, единственным, что разделяло их. И неважно, что Мишель тогда была просто грудой безучастных костей и мышц, утратившей абсолютно любой вкус к жизни (как, собственно, и сейчас — ничего ровным счетом не изменилось), парень все равно взял дело в оборот. Вероятно, в своем воображении он был настоящим принцем, спасшим свою принцессу сначала из цепких рук воротил шоу бизнеса, а теперь и коварного недуга. Мишель его в этих иллюзиях не разубеждала — лишь позволяла быть рядом и выступать в качестве… нет, даже «опора» была бы слишком сильным словом… Суррогата? Быть любимой намного важнее, чем любить самой. Это она твердо усвоила. — Так что да, можешь на меня рассчитывать, — повторяет девушка. — Вся квартира будет в вашем распоряжении… «А я в это время буду в очередной раз пробовать почувствовать хоть что-то, кроме отвращения», — невесело заканчивает она предложение у себя в голове. Интересно, «отвращения» к чему? Или к кому? К Чарльзу? Едва ли. — Спасибо! — худое кольцо рук смыкается вокруг шеи Мишель. — Ты просто лучшая! *** Чарли Битрут, начальник Мишель, — настоящий мерзавец. Даже наружность у него отталкивающая: грушевидное дряблое тело, напрочь лишенное шеи, будто желе переваливается из одного угла офиса в другой; широкие пухлые ладони всегда мокрые и горячие (Мишель каждый раз подавляет в себе рвотный позыв, когда он «невзначай» касается ее колена или руки); по-рыбьи пухлые губы всегда растянуты в слащавой усмешке, которую девушке до ужаса хочется стереть. Кажется, он завел себе секретаршу только для одной вещи — чтобы с ней рано или поздно переспать. Несмотря на кольцо на безымянном пальце, мистер Битрут не стеснялся буквально пожирать ее взглядом, когда Мишель появлялась достаточно близко. Девушку, в свою очередь, это только забавляло. «До чего же он неприхотлив, раз готов позариться даже на меня», — невесело думала она каждый раз, когда Битрут отпускал в ее сторону пошлую шутку или пристально осматривал родинки на ее декольте. За последние несколько лет на подурнела, что уж скрывать. Сначала, вернувшись из Парижа, она заметно набрала вес — ничего удивительного в этом не было, несколько месяцев бездвижного валяния на больничной койке ни к чему другому привести и не могли. Где-то с полгода она боролась с лишними килограммами, перепробовала кучу диет, принеся на пьедестал красоты блеск волос, хорошую кожу и зубы. Забавно, но проблема решилась сама собой — зимой весь ужас произошедшего словно обухом ударил Мишель по голове, и депрессия, выросшая на благодатной почве ненависти к себе, лишила ее не только лишнего веса, но и здоровья в целом — физического и, конечно, душевного. Мишель плевать, чего Битрут от нее хочет, — главное, чтобы платили вовремя. Пле-вать. Ее любимое слово. Непрекращающаяся болтовня у кулера с водой, стук клавиш клавиатуры, писк принтера, принимающего в печать новую стопку документов, — все это порядком действует Мишель на нервы, заставляя голову гудеть, а мысли расползаться в разные стороны ее сознания. Или в этом виноваты таблетки? «Я настоящий офисный планктон», — как-то невесело смеется она, ловля себя на том, что буквально гипнотизирует взглядом часы. Когда уже шесть? Когда Мишель сможет покинуть свой персональный круг ада? Принести кофе Битруту. «Нет, что вы! Сегодня вечером я занята, никак не могу пойти на ужин с вами». Глупый наигранный смех. Занести в календарь его встречу с «Дейсон и ко». Снова кофе. Чай для гостя. Застегнуть даже самую последнюю пуговицу на рубашке. Распечатать документы. Занести на второй этаж к Рейчел. Получить новую стопку, принести Битруту. Съесть ланч с Патриком (он, кажется, клеится к Мишель, но она его не поощряет). Полистать ленту в социальных сетях. Написать пару служебных писем. Посмеяться с очередной сальной шуточки Битрута. Все, ровно шесть. Стрелой Мишель вылетает из офиса. Очередной серый день на работе. Ничем не хуже и не лучше сотни других. *** Ей нравится заниматься сексом (определенно не любовью, нет) с Чарльзом так, чтобы не видеть его лица. Ведь так Мишель сохраняет возможность для фантазии — что это вовсе не его руки скользят по телу, с которым девушка не чувствует связи уже довольно давно, что это не его губы целуют ее — потрескавшиеся и сухие -, что это не Чарльз шепчет горячие признания в любви. В первый раз это показалось ей чем-то кощунственным, чем-то сродни богохульству. Мишель гнала подобные фантазии прочь, на задворки сознания, но чем дольше она была наедине с Чарльзом, чем чаще оставалась в его постели, тем явственнее девушка понимала, что если она не позволит себе это маленькую вольность, их близость превратится в насилие над ее телом. А ведь она хотела ее, эту близость. Хотела. Чарльз не виноват, что так все сложилось. Достигнуть разрядки у Мишель все равно не получилось — слишком явным было различие между действительностью и образом в ее голове. Но Чарльз, кажется, этого не заметил. — Я люблю тебя, — говорит он, откатываясь в сторону. — Люблю тебя, слышишь? Теплая ладонь ложится ей на бедро, нежно массирует кожу. Девушка искренне пытается вызвать в своем теле реакцию — и дело даже не в том, что Чарльз не тот, с кем ей хотелось бы делить постель, — но ничего не выходит. Это точно таблетки. — И я люблю тебя, Чарльз, — Мишель сухо целует его и отворачивается. Мужские пальцы переходят с бедра на спину, массируют каменные мышцы, позвоночник. Девушка шипит сквозь зубы, когда он задевает особо чувствительное место. Было время, когда относилась к этим словам намного более трепетно. Не раз она отвечала простое «я знаю», пытаясь не давать Чарльзу ложные надежды. Но он сам решил оставаться глухим ко всем ее сигналам, всем жестам и словам; он сам решил продолжать отношения с человеком, который оказался в заведомо слабой позиции — Чарльз видел, что Мишель абсолютно раздавлена, знал, что она ходит к психотерапевтам, прекрасно понимал, что в таком состоянии она кинется к любому, достаточно широко раскрывшему свои объятья. Чарльз сам захотел играть в эту игру — значит, он готов к ее лжи. Ведь Мишель ничего не чувствует не только по отношению к нему, она вообще ничего не чувствует. Руки парня спускаются ниже, и Мишель, словно кукла, выгибается под его ласками. Не потому что ее тело отзывается на них, а потому что она знает, что именно так оно должно отозваться. Ощущая на коже сбивчивое дыхание Чарльза, Мишель думает, что достойна того, что с ней происходит сейчас. Достойна этих «недо-отношений», достойна фальшивой любви и такой же фальшивой заботы. Она сама виновата. Мысли возвращаются к холодной больничной палате там, в Париже. К невыносимой боли в ноге, отголоски которой Мишель чувствует даже сейчас. К ее дрожащему голосу, когда она сказала Густаву, что не нуждается ни в его помощи, ни в его обществе. К оплаченному чеку на стойке регистрации и двум купленным билетам в Лос-Анджелес — для нее и Молли. После их первого разговора в больнице Густав приходил еще два раза — хоть видит бог, этому мужчине было трудно переступить через свою гордость. Он пытался понять, что произошло, пытался помочь. Однако каждый раз натыкался на все те же слова. В последний такой визит его терпение иссякло. Он сухо кивнул, надел на лицо ледяную маску (Мишель отчетливо тогда поняла, что и она теперь не сможет увидеть Густава без нее), сказал, что ему было приятно работать с ней, пожелал скорейшего выздоровления и ушел. Так что нет, не Чарльз является главным злодеем этой истории. Он просто влюбленный мальчишка, возможно, немного эгоистичный, но кто из нас не таков? Увы, все это — дело ее рук. И Мишель знает, что это абсолютно заслуженно. *** Она все же не остается ночевать у Чарльза. А смысл? На часах практически восемь, вряд ли девочки до сих пор работают над проектом. Лучше уж спать в своей постели, без неприятного довеска по соседству. От этого обрывка мысли Мишель становится тошно. Чарльз не достоин такого отношения, не достоин. — Молли, еще не спишь? — скинув пальто, не разуваясь, девушка заходит в зал, где все еще горит свет. — Знаешь, я такая голодная. Не хочешь заказать что-нибудь?.. Мысль обрывается на полуслове, стоит ей только зайти в комнату. На ковре, среди несметного количеством исписанных бумаг, карандашей и фломастеров, сидят две фигурки. Одна, более крупная, принадлежит Молли, другая, поменьше, вероятно — той десятилетней «подопечной» сестры. — Вы все еще учитесь? — удивленно спрашивает Мишель, забыв, что до этого хотела спросить. — Не поздновато ли?.. — Все нормально, — отмахивается от нее Молли, словно от назойливой мухи. — Мы уже заканчиваем, подожди. — Не поднимая головы, говорит она и снова склоняется над бумагами. Мишель на секунду теряет дар речи, изумленная приказным тоном сестры. Вот она, наконец, находит, что сказать; слова уже вертятся на кончике языка, вот-вот готовые сорваться, но тут «подопечная» оборачивается лицом к ней. Темные кудри обрамляют фарфорово-бледное личико, на прямом, чуть вздернутом носике виднеется белесая полоска шрама (Мишель даже знает, когда именно он появился, ведь в их первую и единственную встречу рану скрывал пластырь), голубые глаза смотрят не по-детски внимательно. Мишель знает эти глаза. Очень хорошо знает. — Здравствуйте, — мило улыбается девочка. Сильный акцент не мешает ее понимать– говорит ребенок очень четко. — Я Нико, Молли помогает мне в школе. Она встает с ковра, и Мишель видит, что девочка выше, чем была Молли в ее возрасте. На «подопечной» надето шерстяное платье, через плечо перекинут ремешок маленькой кожаной сумочки, несколько локонов волос, у самого лица, собраны на затылке небольшой заколкой с несколькими крупными жемчужинами. — Спасибо, что разрешили ей принять меня у себя. Мишель нужно сказать хоть что-то в ответ, но шок от неожиданной встречи так велик, что слова просто не складываются в единое понятное предложение. С минуту она стоит словно окаменевшая, взгляд Николетт из теплого и приветливого становится удивленным и непонимающим. Чтобы спасти положение, Мишель выдавливает из себя единственную пришедшую на ум фразу: — Я закажу что-нибудь поесть, хорошо? Сказав это, она пулей убегает на кухню, подальше от голубых глаз. Тело заходится мелкой дрожью, сердце бешено стучит, так и норовясь выпорхнуть из грудной клетки. Как такое возможно? Чья это злая шутка? Ни таблетки ли ее окончательно доконали? Ни бредит ли она? «Это не важно. Она — всего лишь ребенок, не более. Она не может выбить тебя из колеи, все только начало налаживаться», — про себя говорит девушка, пытаясь унять дрожь. Главное, Нико ее не узнала, как-никак прошло много лет, а виделись они с Мишель лишь однажды. Нужно вести себя естественно, скоро девочка уедет, и все произошедшее останется неприятным воспоминанием — одним из тысячи, не более. Трясущимися руками Мишель хватает заветный пузырек с таблетками. Плевать, что нужно пить лишь одну в день, видит бог, ей это нужно как никогда. Раздираемая своей тревожностью на лоскуты, Мишель не слышит тихих шагов за своей спиной. — А я помню вас, — говорит Нико тихо, и от его тонкого голоса девушке хочется выть. — Вы та красивая танцовщица, выступали в Париже, верно? Мы с папой были на вашем выступлении, помните? — Мишель оборачивается. В чуть покрасневших глазах Николетт горит настоящий восторг, будто она увидела своего кумира, легенду, обросшую плотью. — Вы так красиво танцевали, так красиво… Вы помните? Меня и папу? Улыбка Мишель выходит кривой: — Конечно, я помню тебя, Нико. Тебя и твоего папу. — Знаете, я же из-за вас начала заниматься танцами. Мне так хотелось быть на вас похожей… Девочка говорит и говорит, а Мишель лишь слушает и кивает, словно зачарованная. Николетт все еще была по-детски нескладна, но в каждом ее жесте, в каждом ее движении скользило что-то, что предсказывало в ней будущую прекрасную женщину. Весь ее облик — от кончиков дорогих туфелек до темной макушки — выдавал в ней ребенка из богатой семьи, ни разу не сталкивавшегося ни с нуждой, ни с горем. Словно диковинный экзотический цветок, она росла в оранжерее, заботливо созданной любящими родителями. Этой девочке всегда доставалось все самое лучшее, и весь ее облик кричал: «Я в своем праве!» Только в праве на что? Вероятно, на весь мир в целом — ведь принадлежать он будет именно таким, счастливым детям богатых родителей, не испорченным грязью внешнего мира, слишком далеким от денег, чтобы по-настоящему их желать в будущем. Вот Молли эта грязь коснулась. К возрасту Николетт она уже похоронила родителей, помоталась вместе с сестрой-неудачницей по целой веренице съемных квартир, урывками жила у знакомых, пока эта же сестрица занималась своей жизнью. Мишель ненавидела себя за это, за то, что не смогла как следует позаботиться о ней, осталась лишь сестрой, а не матерью, в которой Молли нуждалась. Не смогла увидеть в ней своего ребенка. Ненавидела себя за то, что в Николетт — девочке, которую она видела лишь однажды, три года назад, — она этого ребенка видела. Но сейчас не время для грустных мыслей, сейчас Мишель наслаждается лишь Николетт, ее фарфоровым личиком, темными локонами волос, наивностью и детским задором, тем, как она морщит носик, рассказывая что-то неприятное, и, главное, холодными голубыми глазами, доставшимися ей от отца. *** Они пьют все вместе чай, а потом, ближе к девяти, за Николетт приходит няня, которая, как оказалась, все это время ждала девочку в машине с водителем внизу. — Это все папа, — виновато говорит девочка, заметив недоумение на лице Мишель — она почему-то была уверенна, что Нико, как и другие дети, живет в чей-то семье. — Он вообще был против моего отъезда, они с мамой даже ругались, — на лице Нико на миг проскальзывает печаль, и Мишель задается вопросом, так ли беззаботно было ее детство. — Но я его уговорила! — снова она становиться беспечной. Вот и еще один талант, унаследованный от отца, — умение скрывать настоящие эмоции за нейтральной маской. — Правда, одну меня не отпустили, только с Жаклин. Она кивает в сторону полноватой женщины в сером пальто: — Merci, j'arrive. Нико растерянно улыбается, делает шаг вперед — а потом повисает у Мишель на шее. Нет, все же Николетт осталась такой же непосредственной. — Уверена, ты станешь прекрасной балериной, — впервые за долгое время Мишель говорит совершенно искренне. Она обнимает ее в ответ, и в нос ударяет сладкий аромат меда и персиков. Губы непроизвольно изгибаются в нежной усмешке. Нет, все же хорошо, что судьба свела их, пусть и на такое короткое время. Эта встреча — словно глоток свежего воздуха. И с Нико, и с ее отцом все хорошо. Они живут, а значит и Мишель нужно жить.  — Папа вам кое-что передал, — вдруг шепнула Нико ей на ухо и заливисто засмеялась, видя, как глаза девушки округлились. Она опускает белую руку в карман светло-голубого пальто и вытаскивает наружу небольшой белый конверт. *** Конечно, это не было случайностью. Глупо было ожидать, что такой человек, как Густав, отпустил бы дочь, не проверив всех людей, которые будут ее окружать. Он заранее знал, что Молли станет ее «ментором». Знал, что рано или поздно она встретиться с Мишель. И решил передать послание. А может, смирившись с тем, что непоседливая девочка все же едет с одноклассниками в Америку, он решил поручить ей маленькую миссию и сам поспособствовал тому, чтобы именно Молли взяла над ней шествие? Ответа она уже не узнает. Да он Мишель и особенно-то не нужен — девушка чувствует себя счастливой уже из-за самой этой весточки, от осознания, что Густав ее помнит, что позволил своей дражайшей Нико доставить ей послание. Дождавшись, когда Молли уйдет спать, оставив ее наедине, Мишель дрожащими руками вскрывает плотный конверт. Она ждет письма, на худой конец записки, но внутри оказывается что-то тяжелое и маленькое. Кольцо. Мамино кольцо, которое она когда-то забыла в доме Густава.