Корпоративная этика

Доминика скиталась по городу, который ей так и не удалось свергнуть с пьедестала обывательского благополучия. Первое место, в котором она почувствовала себя по-настоящему бессильной. В иррациональном помешательстве менялась обстановка баров и салунов, но казалось, что в моменте ее поражения сверхмассой черной дыры растягивалась вечность. После очередного стакана до половины наполненного виски со льдом, поставленного безымянной рукой на безликую барную стойку перед ней, будущее начало смутно проясняться. Пыльное окно напротив Доминики открывало вид привычной, бесконечной пустыни впереди. Другого она не видела, другому бы не поверила, даже если ей бы рассказали во всех красках, увиливая от очевидной грязи и приумножая тщетные достоинства. «Бежать?» — отозвалось в голове судорогой, сводящей мысли к давно позабытому инстинкту самосохранения. Однако, вряд ли там ее ждут. Это была часть контракта. Фиктивной сделкой с несуществующим призраком. Без дорогой дефицитной бумаги и подписи кровью. Призрак просто выжидал ее в городе, пока она сама не подойдет. Доминика не смела подумать, что он явился в их спаянный из грязных блоков бетона и грубо обтесанного песчаника, словно безобразную в своей дешевизне детскую игрушку, полис, чтобы забрать ее. С ним были безымянные и уродливые модифицированные люди, оттенявшие его красоту своей безусловной ущербностью и не оставляя Доминике шансов. В живых не оставили никого из мужчин в городе, однако, Доминика была уверена что такое лицо, как то, что принадлежало темноволосому призраку, несомненно томится жаждой куда больших амбиций, чем ограбление местного банка или энергостанции. Он выстрелил в голову человеку из своей банды, когда тот заговорил о возможности очевидного досуга в кругу уцелевших после геноцида женщин. Впрочем, женщин он также не пожелал видеть живыми. — Рабы — не люди, — мог бы сказать этот жуткий ангел смерти, убивающий чем-то помимо пистолета, и притом намного хуже, чем с его помощью. Люди калечили сами себя. Разрывались на части. Отец шел на сына с ножом, пока сын разрезал горло того, кто создал его из тела своего, разбитой о стену бутылкой. Доминика наставила дуло своего пистолета на голову призрака. Подойди она ближе, ее застрелили бы сразу из нескольких пушек его личные головорезы. Или ей удалось бы нырнуть в топь его волос, густых, и, очевидное допущение, очень мягких, черных, отливающих глубокой синевой. Если бы на Гансмоуке могла случиться невозможная, сошедшая с глупых легенд о планете Земля, настоящая ледяная зима, то этот вульгарно яркий для мужчины полутон казался бы более естественным, уместным. — Тебе ведь не это нужно, лучший стрелок полиса Январь, — отвечает он голосом человека, который не умеет волноваться. Он знал, кто она. Но хуже того, он действительно говорил правду, которую выудил откуда-то из недр ее головы. Доминику учили защищать частную собственность. Это святость и это — мораль. Единственная, известная ее семье и городу, сплошь и рядом состоящих из честных тружеников и порядочных до бесконечной скуки законопослушных граждан. Доминикой хвастались на местных ярмарках и конкурсах. Доминика — мирный обладатель извечных призовых фондов в ежегодных конкурсах стрелков, под общим нажимом отдающая деньги тому, кто в них нуждается наибольше. Доминика — живой аттракцион на ежегодных ярмарках. Воин без войны. Ей было все равно, откуда появится враг. Она сама была себе врагом. Рука ее неестественно выгнулась, преодолевая сопротивление костей, с грохотом роняя пистолет, но, Доминика улыбнувшись, пошла на опережение. Свободными пальцами она проткнула собственный глаз. Когда-то прекрасно синий, как та же несуществующая зима в редких бликах его волос. Шелковистых, как у красивой женщины. — Босс? Господин Легато? — позвал его тихо мужчина, больше похожий на гангстера, чем его начальство. Расстегнутые пуговицы темной шелковой рубашки обнажали сильную грудь. За плечом водружен футляр то ли для крупного музыкального инструмента, то ли смертоносного оружия. — Добить? — Тебя? — полушепотом спросил Легато, улыбаясь уголками губ, улавливая взглядом, как со сдержанным почтением опустил голову его подчиненный. Это не более чем шутка, но Доминике, чей мозг разрывается от боли, так не кажется. Доминика не помнит, как провела следующие дни. Ей снилось, пожалуй, то, что она действительно имела ужас видеть. Бесконечная безводная пустыня, жажда, иссушивающая рот так, словно Доминика — уже мумифицированный труп. И только вспышка холодного синего пламени во вспухшей вене левой руки повторяющаяся каждый день, пока ее тело, пристегнутое ремнями на заднем сидении машины, легко подбрасывает на каменистой дороге. Судя по реву моторов, срывающегося в одну общую истерику надвигающегося разрушения, автомобилей, управляемых этими всадниками нового апокалипсиса — целый рой. Следующим воспоминанием было послевкусие чего-то совершенно неестественного. Пустая глазница болела как никогда ранее. Словно в ней жило то, что не должно принадлежать человеку. Она слышала сквозь наркотический сон, как говорил Легато. Совсем не так, как она привыкла его слышать. Возможно, он даже стоял на коленях перед кем-то, опустив голову, и будто растягивал и приглушал каждое слово, боясь ошибиться. — Под твою ответственность. — Бросил другой голос, жесткий и безапелляционный, но вместе с тем заключающий в себе бесцветное спокойствие несокрушимого. Так могла звучать истощенная Земля, которую непроницаемой бликующей синей броней окутала бесконечная ядерная зима. Доминика так никогда и не увидит свое начальство и все, что останется в ее опороченной опиатами памяти этот голос, воплощение силы неживого, а потому — вечного. И еще — частица бога, вселенная в ее тело. Семя зла в ее голове. Доминика хотела взреветь от боли, как почувствовала его ладонь, закрывающую ее потрескавшиеся губы. — Закрой рот, — шепот Легато звучал почти довольно. Почти тепло. — Пока господин не передумал. Ты снова будешь видеть. И даже сверх того. Он помог ей подняться и даже принять ванну, когда Доминика, крепко вцепившись в плечи Легато, едва переступила высокий борт душевой кабины с третьей попытки. — Отойдите, я сама, — уважение сквозило в ее голосе, несмотря ни на что. Собственная нагота перестала ее смущать. Теперь они — два бойца одной армии. И раны как и оснащение, и модификации тела — это общее дело. Великое благо. Во имя существа с голосом ветра ядерной зимы, существующей лишь в легендах планеты. Возможно, Доминика слишком слаба, чтобы осознать масштаб. И их безымянный господин — это Вселенная. Что может знать о законах и настроениях абсолютных, вечных категорий девочка из города, где никчемные жизни сменяются смертями не менее жалкими. Из поколения в поколение. Ярмарка на лучшую добычу охотника, конкурс на самый точный выстрел, создание Эдемского сада из трех яблонь как доказательство честной жизни и эффективного труда. Легато заходит в следующий раз, когда Доминика снова принимает душ. Никто более не посмеет. Не только потому, что ее глаз — великолепное оружие, которое всегда с Доминикой — это дополнительные проблемы для всех мужчин, которые пожелают ее. Но и потому, что никто понятия не имеет, почему Легато выделяет именно ее. Многие позволяют себе намеки на колкости за спиной заместителя своего босса, но это никогда не выходит за рамки дозволенного. Ведь Легато вездесущ. Он живет в чужих мыслях. Чужими ли мыслями он живет? — Ты не уже не раз побеждала всякую мелочь, а теперь у тебя появится возможность доказать, что ты стоишь большего, — он смотрит сквозь нее, когда заговаривает с ней, и Доминика касается пальцами запотевшего стекла, не выключая воду, показывая Легато, что она его услышала. — Вы так во мне уверены? — звонким голосом она дерзит, перебивая шум. — Считай, что это эксперимент, — слышит она в своих мыслях его слова. — Мы отправляемся в Август завтра. — Прими ванну со мной, — думает Доминика, делая воду еще более горячей. Ей плевать на счет. Никто не знает, сколько они выдержат, и она проживет каждый свой день как последний. Она слышит скрип входной двери, зная, что Легато даже не задумывается о ее предложении. — Ты ожидал этого, признайся, босс? — голос ее выдает пьяную дрожь. Еще один стакан виски и она будет искажать слова. Она называет Легато на "ты" и это — плохой знак. После того, как она провалила задание и с ней случилось что-то еще более ужасное, чем смерть от поражения. Вэш Ураган залез в ее голову и оставил там каплю разъедающей кислоты, не имея ни капли тех способностей, которыми так вольготно распоряжался Легато Блусаммерс. Но Вэш покалечил ее больше. Легато заказал им еще выпивки, расположившись рядом с Доминикой, за барной стойкой. Ему не надо было спрашивать, чем все закончилось, ведь ее голова буквально пульсировала от этих мыслей. И еще... — Еще виски. Для нас двоих. — Тебе так нужно, чтобы твой путь был проложен нашими трупами? — спросит Доминика, делая еще глоток, уже вовсе не обжигающий, а обволакивающий изнутри приторно саднящим удовлетворением от надвигающегося беспамятства. — Мой путь? — переспрашивает Легато даже как-то участливо. Доминика убеждает себя, что все ее выводы будут ложными. — А ведь он сказал совершенную правду, знаешь? Ты создана для другого. Но твой собственный выбор сделал тебя лучше. Они встретились взглядами, пытающимися выдать вселенское равнодушие. — Как мило с Вашей стороны, босс. — Наверху есть гостиница, — он сказал это так быстро после слов Доминики, что едва не перебил ее. Легато целовал ее красивое молодое лицо, так похожее на его собственное, подсчитывая мысленно, сколько членов побывало у него во рту, до того как Доминика с пьяной доверчивостью запустила туда свой влажный, щекочущий десны язык. В это никогда бы не поверила ни одна женщина, но только потому что не смогла бы вынести того же. Однако, он не любит называть себя мучеником. Это все равно что признаться себе в том, что существует то, ради чего человеку надобно пройти сквозь тернии мук. Легато вспоминает как его имели толпой, как он отсасывал, дрожа на разбитых в незарастающие рваные ссадины коленях, десятки членов, один за другим. Цели его были просты. Уберечь белоснежные ровные зубы (какой чудесный стартовый капитал) и желательно задницу. И это вовсе не то, о чем должен думать десятилетний мальчик согласно счастливой легенде о правильной жизни, созданной людьми. В рабстве Легато стал лучше, чем мог бы стать в какой-либо другой реальности. Ведь если не боль приближает его к мыслям, которые способен думать бог, а не человек, тогда какие у него еще имелись варианты? Чувствуя, как в середине его горячего, вспаханного многочасовой работой нутра, разливается чья-то поганая жизнь, он позволял себе избежать душа. И принимать следующего, заставляя нового клиента хоть немного испачкаться в грязи, из которой, как люди думали, могло быть создано что-то прекрасное. Тупое, безмозглое, бессмысленное. — Пожалуйста, я сама… Доминика сама желает отсосать ему, тщетно пытаясь справиться с его одеждой. Пока на полу только его белый плащ. Доминика вцепилась сухими горячими пальцами в черную ткань его водолазки, едва сохраняя равновесие. — Я был лучшего мнения о твоей выносливости. Пришлось подхватить ее на руки и самостоятельно донести к кровати. Раздеть наспех, войти сквозь порванную ткань белья, размашисто, сразу на полную длину. Она выпускает крик, полный удовольствия. Ее тонкие, сильные руки по-прежнему пытаются сорвать с него хоть что-то из одежды, чтобы увидеть его обнаженным. Доминика не раз думала об этой коже, прячущейся под многослойностью боевых одежд. Холодного смуглого оттенка. Изможденной солнцем и чем-то еще. Она отмечает, что он умеет доставлять удовольствие, чувствуя чужое тело как выученный на память иностранный алфавит, о существовании которого не задумываешься, изучив язык досконально, по ходу дейстивия складывая буквы в слова, а слова — в изящество выражений. Его поцелуи и укусы именно такие, чтобы по ее телу разлилась ломка ожидания большего. Чтобы она могла простить ему то, как жестко он двигается у нее меж разведенных бедер. Он не держит ее руками, когда делает особо больно, зато она тянется к нему собственными пальцами. Когда Доминика предпринимает еще одну попытку раздеть Легато, он покидает ее тело, резко переворачивая спиной к себе. Прекрасный, технический ход, как заметило ее пьяно пульсирующее сознание. Пауза пустоты и истомы, а также абсолютное неведение и беспомощность, когда твой главный боевой козырь деактивирован, как только ваши взгляды потеряли шанс столкнуться вновь. … Ему не позволительно было иметь одежду. Повязка на глаза и по-женски длинные черные волосы, струящиеся по спине. Приоткрытый рот в абсолютной боевой готовности и чьи-то пальцы, бесконечно скользящие по острому подбородку. Руки раскинутые в стороны, морскими узлами намертво опутанные в грубые жгуты. Он бы мог назвать себя распятым, если бы хотел отрицать острое желание, отвечающее телом за его разум толпе о том, о чем он предпочел бы посмеяться навзрыд в уме. Сразу после. В сперме и слизи. Словно паразит, выкупанный в среде своего питания и тумане кошмарного сознательного сна, готов и сам выйти наружу, чтобы пожирать себе пободное. — Как думаете, он, этот мальчишка, глотает? — Еще две тысячи долларов. — Хриплый, безразличный женский голос за спиной. — Это на лечение, ибо эти дохляки мрут как мухи. Идеальная шлюха. Возможно, это призвание. Возможно, пропасть, в которую можно низвергнуть каждого. Легато думает, что обязательно проверит это в очередной раз. — Да, что с тобой, босс, черт побери… Доминике удалось оттолкнуть Легато локтем, разбив ему губу, как только он вселяет в ее голову иллюзии, что они в комнате не одни. Что множество других мужчин, красивых и выдуманных реалистично под выуженные из ее сознания смутные образы (многих Легато адаптировал под собственные нужды, не считая себя человеком дурного вкуса), одновременно желающих их обоих, приближающихся к ним со всех сторон, заполняющих пространство вокруг обнаженными телами. И Доминика знает, что Легато обязательно убил бы ее, если бы захотел, вывернув наизнанку органами, что расползлись бы в стороны ленивыми алеющими слизнями на дешевые серые простыни. Кровь стекает по его подбородку, и заместитель бога скорее в замешательстве, чем разозлен, когда Доминика вновь прижимает его к себе, закрывая глаза, чтобы ужасающая своим реализмом иллюзия развеялась, целуя его в губы, окрашивая и собственный рот его темной, теплой кровью. Легато широко распахнет глаза, когда она окажется сверху, обнимая его бедра ногами. И к его ужасу это окажется приятно просто закрыть уставшие глаза и выпотрошить из мозга все, что он позволял себе лелеять в ментальных иллюзиях годами своих случайных, ничего не обещающих связей с кем-угодно, разнополым, безымянным. (Он врет себе, ведь он знал, почему не убил ее в ту секунду, когда она ослушалась. И за это уже хочется уничтожить самого себя.) — Ты уверена? — зачем-то спросит он тихо, смотря на нее без угрозы. — Более, чем когда-либо, — шепчет ему Доминика, склоняясь, отчаянно целуя в разбитые губы, изгибаясь, чувствуя его в середине и уже только от этого трезвея и теряя рассудок одновременно. — Всегда была. И ты был тоже. Легато охватил ужас. Словно он снова раб. Словно каждую его конечность оторвали и положили подле него шутки ради. Как сделал бы это господин Найвз, желая развлечься или согнать накопившуюся злобу. Вэш Ураган снова победил, не оставляя ему ничего более. Без единой атаки или удара. В своей обожаемой технике второго всесильного бога, неправдоподобно выдающего себя за смертного. Заставляя Блусаммерса поверить, что даже такие, как он, Легато, имеют шанс. И это — вовсе не последняя пуля в пистолете для брошенного в пустыне умирать. Это оазис, который возможно взрастить даже в самых мертвых песках. — Ведь тебе не в городах наводить порядок нужно, Доминика, а в постели любимого мужчины. Она открывает глаза и видит перед собой обнаженного Вэша. Догадываясь, что эти холодные, смотрящие сквозь нее глаза не ему принадлежат. В его жестких руках, смыкающихся на ее бедрах, и приносящих боль резких, эгоистичных движениях, в преддверии абсолютно правильного, анатомически просчитанного оргазма, Доминика понимает, что смерть ее будет безболезненной. Такой, какой она никогда не хотела ее видеть. Легато предстанет перед Найвзом с чистой совестью и отчетом еще чище, впервые в жизни думая, что поступает этично (до чего же красиво звучит, расцветая призрачной розой на могиле уродливого человечества!). Как и положено хорошему руководителю, который проведет за собой до конца лишь достойнейших… ... Мира, где нет Преисподней и нет Эдема.