Only daredevils left alive

Сколько бы раз маленький уродец ни появлялся на пороге, Скуало всегда будет вздрагивать. С самой первой грозовой ночи, когда дверь неохотно поддалась, и снизу вверх на мечника уставились серые стеклянные глаза с очерченного мокрыми волосами лица. Суперби уже собирался захлопнуть дверь перед носом потенциального попрошайки — о роде занятий говорили рваные брюки и некогда белая, но сейчас вся в грязных разводах, рубашка, — как вдруг тот заговорил. Фраза «Принцу назначено» показалась чужой по отношению к этому мальчишке, будто говорил и не он. Скуало не был уверен, отчего так: то ли из-за неувязки содержания фразы («принцу», блядь?) с внешним видом гостя, то ли из-за не по возрасту шипяще-хриплого голоса. Сколько бы раз маленький уродец ни появлялся на пороге, Скуало всегда будет вздрагивать. Благо, двинутый Бельфегор всегда находит минутку заглянуть к Суперби: показать плоды тренировок на мелкой лесной живности, заставить почитать вслух, спрятаться от Луссурии или же найти скрывшегося от «королевских» развлекаловок Маммона. Скуало в целом не любитель всякой там психологии, размышлений, почему все так, а не иначе. Но, если его спросить, конечно, он прямо скажет — мать этого уродца не хотела. «Королева» наверняка пила из горла водку, часами принимала обжигающе горячую ванну на последних сроках беременности, таскала тяжести вниз и вверх по лестницам в своем «дворце», а затем прыгала с них же животом на ступени — все ради того, чтобы из нее не вылез кто-то, похожий на Бельфегора. Но, если верить рассказам того, их появилось даже двое. Вот такой сюрприз. В общем, наверняка со стараний этой женщины все и началось. Не то чтобы Бельфегора не любили. В Варии вообще трудно кого-то любить. Здесь разве что уважают Босса, отрываясь при этом на коллегах. Не то чтобы Бельфегора боялись. Это был просто ребенок, увечный сирота, таскающийся за теми, кто принял его без вопросов. Жестокий ребенок, даже для Варии — Суперби таким в его возрасте не был. И, конечно, не был Суперби таким сказочником. Не осталось, разумеется, сомнения, что семью Бельфегора перерезали. Или зарубили, сожгли, не так важно. Но поверить, что это сделал кто-то восьми лет от роду, тем более, что это сделал сам Бельфегор — это уже слишком. Скорее всего, Леви был прав: дело в очередных мафиозных разборках. Мальчик не мог сказать, где находился его дом, да и вряд ли знал: непонятно было, сколько времени он шатался один, среди довольно недружелюбных лесов. Но, вероятнее всего, он просто свихнулся, когда его родных убили. Наверняка его тоже должны были, а малец либо сбежал, либо пожалели и отпустили. Хотя это, конечно, сомнительное милосердие. Такое же сомнительное, как то, что ему позволили тут остаться. — Я их всех убил, — сообщает Бельфегор. — Знаю, зайка, — кивает Луссурия, растирая его, стоящего после ванны, большим полотенцем. — Всех до одного. Пойдем, я тебя уложу. Пора баиньки. — Принц, а не зайка, — отвечает Бельфегор, послушно направляясь в спальню. Скуало не очень нравится вся эта затея (и не только с купанием): в конце концов, это ребенок, а не щенок. Но почему-то Босс решил, что хорошая идея оставить его — и, в крайнем случае, если про все он лжет, вырастить, как достойного офицера. Достойного офицера. Из восьмилетнего мальчика. Ну просто пиздец. — Как же велик наш кадровый голод, — мрачно бурчит Скуало, когда Бельфегор показывает ему беличью голову. — Ску, прошу тебя, — Луссурия отставляет стакан и улыбается. — Очень красиво, Бел! Покажешь еще? Бельфегор расплывается в улыбке и кивает. Территория особняка Варии залита солнцем, и они втроем отдыхают после обеда. Луссурия и Скуало — со стаканами виски on the rocks, Бельфегор — шарясь в траве. — Каждый раз, когда он тут гуляет, я надеюсь, что он снова ломанется в лес и потеряется, — неожиданно вслух признается Скуало, когда Бельфегор отходит. — Ты жесток и несправедлив, — Луссурия снова берет стакан и потряхивает; лед в нем издает мелодичный звон. — Из него получится что-то стоящее, я уверен. — Ты веришь, что все правда, что он рассказал? Про его семью? — Конечно нет, — Луссурия кивает на Бельфегора. — Но попробуй, объясни ему это. — Больно надо связываться с детьми, да еще и полоумными, — тихо говорит Скуало, делая последний глоток, больше состоящий из подтаявшей воды. — Почему это называется чайным домиком? Тут всего один вид чая. Вопрос Бельфегора, дергающего Суперби за край плаща, вполне резонный. У Скуало давно зреет еще один: почему публичный дом, хоть и самый элитный, называют чайным домиком, если дело вообще не в чае? Но он сам для себя нашел ответ, и уверен, что Бельфегору он тоже подойдет. — Для аутентичности. Девушка с выбеленным и круглым, словно луна, лицом, наклоняется к Бельфегору. — Какой хороший мальчик! Сколько тебе лет? Вторая девушка, похожая на первую, как капля воды, — Скуало может отличить их лишь по разным цветам, изображенным на кимоно, — кланяется и тихо почтительно произносит: — Господин Суперби, я боюсь, мы не можем обслуживать этого гостя. Он слишком юн. — Господи, да что со всеми? — Скуало раздраженно смеется. — Конечно, он слишком мал. Просто посидит с нами и все. В своей компании. — Господин, мы не уверены, что это место подходит для… — Я же сказал, посидит и все. Дайте ему раскраски, я не знаю. Не портите праздник, вашу ж мать! Понимаешь, что теряешь хватку, когда даже японские проститутки позволяют себе с тобой спорить. — Почему нельзя было оставить его с Луссурией? — вопрос Леви не бесил бы так, если бы Скуало не задавал его самому себе все последние несколько часов. — Лусс сказал, что у него свои дела. Каждый развлекается по-своему. Не хочу знать, как это делает он. Леви согласно кивает и усаживается за низкий стол. — Вообще мы же приходим сюда с Маммоном, и даже не в первый раз. Надуманная какая-то проблема. — Мы и сами сюда приходим, — бурчит Скуало. Удивительно, но Бельфегор ведет себя даже почти хорошо. Его не слышно и не видно, даже когда чай и легкие закуски сменяются на саке и нелепые боевые истории. Скуало весело, он достает меч, чтобы наиболее красочно все показать, и девушки хихикают. Маммона удалось заманить только после того, как тот получил расписку, в которой сказано, что за все платит капитан, и даже он веселится, насколько по нему можно сказать. Занзас выглядит немного отстраненным, — впрочем, как и всегда, — но работницы чайного домика знают свое дело; и Занзас начинает легко улыбаться, когда их руки ложатся ему на плечи. Лицо Леви горит от выпитого, но он единственный замечает, что Бельфегор начинает клевать носом, пока наносит слабые зарубки туповатым складным ножом на ножки стола. Леви не считает себя спецом в общении с детьми, особенно тогда, когда его собственный язык почти не слушается, поэтому решает начать издалека. — Эй, Бел. Бельфегор игнорирует попытки наладить связь. — Как тебе? Весело? — Принц хочет спать, — Бельфегор не отвлекается от своего занятия. Леви не чувствует, что продвинулся хоть немного, но все же решает, что игнорировать это заявление так, как мелкий паршивец игнорирует его самого, не стоит. Покачиваясь, он встает и все же находит в себе силы привлечь внимание персонала к насущной проблеме. Продажные нимфы вьют для Бельфегора настоящее гнездо из одеял в единственном тихом местечке. Может, конечно, шкаф с раздвижными дверьми не самое лучшее место для ночлега, но на раз сойдет. Леви чувствует себя неловким великаном, укладывая в это пуховое пышное гнездо Бельфегора. Что-то все-таки есть в спящих детях, думает Леви-А-Тан, вызывающее странное чувство: может, умиление, может, облегчение, что они наконец молчат и никуда не лезут. Праздник идет своим чередом, и идет до тех самых пор, пока уже никто не помнит, что они собрались отмечать. Он преследует каждого до самых дверей его комнаты, и нехотя отпускает с первыми лучами солнца. Скуало чувствует, что его мозг словно превратился в медузу, выброшенную на берег под палящее солнце. Суперби из прошлого, оказывается, не отличается сообразительностью, так что за водой придется идти до самой кухни. Скуало набирается сил, перекатывая во рту липкую слюну, и думает, что встанет на счет «три». Раз. Два. — Где ребенок? Три. Луссурия никогда ни к кому не заходит без стука. Луссурия, кажется, никогда по-настоящему не злится. Сегодня Суперби выбивает комбо. — Какой еще ребенок? — Скуало трет глаза. — Я думал, он у нас всего один, а оказывается, полный сраный дом безответственных детей! — Луссурия в холодном гневе выплевывает слова. — Где Бельфегор, Скуало? Мы отряд беспощадных и жестоких убийц, мы несем смерть, присоединяйся, Скуало. Вот мальчишка, который никому не всрался, Скуало. Давайте его оставим, вырастим достойного офицера (это же, блядь, все равно, что вырастить цветок на кухне!); ну и что, что ты против, Скуало. Где ребенок, Скуало? Голова болит просто ужасно. Весь путь до чайного домика Суперби трясет от злости. Трясет настолько, что его зубы стучат по пластиковому горлышку бутылки с водой, пока он пьет. Леви тоже выглядит злым, но больше поникшим. Луссурия напряженно смотрит на них обоих через темные стекла очков. Маммону не доплатили за эту поездку. Занзасу лучше вообще не знать. — Иди и забери его. — Что? Почему это я? — Леви возмущенно смотрит на Скуало. — А кто уложил его спать в блядском шкафу? Теперь иди, буди и забирай. — Я единственный, кто на него обратил внимание и кому было до него дело, — Леви-А-Тан, не скрывая раздражения, быстрым шагом направляется ко входу. Скуало и Луссурия стоят на узкой дорожке, выложенной из темных камней, пока ждут. Суперби хочется лечь в небольшой прозрачный пруд, журчащий справа от них. Есть что-то и правда успокаивающее в этих японских садах. Наверное, тоже аутентичность. Скуало стоит озаботиться устройством такого же. Нескольких таких же. — Я думаю, — уверенно начинает Леви, вернувшийся из домика в одиночестве, — вам стоит это увидеть. Сколько бы раз мелкий уродец ни появлялся на пороге, Скуало всегда будет вздрагивать. В тот день Бельфегора на пороге не было, но Скуало все равно вздрогнул, а горло по-блевотному зачесалось. — Что здесь, мать вашу, произошло? На входе их никто не встречает, а помещение выглядит полутемным и нерабочим. Скуало шарит взглядом по стенам, а затем опускает его на пол. Девушка, наклонившаяся вчера к Бельфегору — Суперби узнает ее по цветам на кимоно, — лежит в бурой луже. Ее голова почти отделена от туловища. — Хорошо вы вчера повеселились, мальчики, — Луссурия присаживается ближе к телу. — Если бы знал, пошел с вами. — Когда мы уходили, все были живы. Леви, что за хрень? Зачем ты это сделал? — Это не я. Ты же сам видишь — кровь успела подсохнуть. Посмотри лучше на еще кое-что. Леви отодвигает первые из многочисленных седзи, находящихся вдоль просторного коридора. На полу на сбитом татами лежит еще одна девушка. У нее очень белая узкая спина, и на ней особенно контрастно выделяются яркие красные раны — словно цветы, перекочевавшие с кимоно на кожу. Суперби смотрит внимательнее: под девушкой лежит тучный голый мужчина, залитый кровью. Его член все еще торчит из нее. — Сраная дева Мария, — бормочет Скуало. Горло чешется сильнее. — Я нашел еще! — с азартом выкрикивает Луссурия из коридора, — Ску, они просто везде! Чертовы трупы повсюду. Скуало заставляет себя оторваться от разглядывания пары на татами и идет вдоль коридора, раздвигая каждые седзи, на которые падает взгляд. Луссурия помогает, раздвигая те, которые Суперби пропускает. В каждой комнате лежит труп. Или два. Или три. — Что же за хрень, — одними губами повторяет Скуало, рассматривая одно из лиц: пустой взгляд, череп вогнут внутрь — похоже, ударили чем-то тяжелым. — Ты еще не понял? — Луссурия кивает в угол, в котором, нелепо раскинув руки и ноги, словно брошенная игрушка, лежит еще одно тело. — По-моему, узнаваемый почерк. — Это все Расиэль виноват. Маленький уродец материализовался из пустоты прямо за их спинами. Маленький уродец с туповатым складным ножом. Орудует так, будто это его лучшее оружие. Орудует так, что едва заметил разницу между зарубками на ножках стола и зарубками на людях. — Он снова меня запер. Снова в шкафу. Он всегда это делает. Думает, он победил. Я его убил. Я их всех убил. — Знаю, зайка, — Луссурия делает несколько размашистых шагов и присаживается рядом с Бельфегором. — Мы все видели. Ты просто видел плохой сон. Поехали домой. — Принц, а не зайка. — Конечно, мы знаем. Да, Скуало? Ни одной из этих пар глаз не видно, но Суперби знает, что обе выжидающе его сверлят. — Да, мелочь. Все закончилось. Смотрят. — Ты… — Скуало чувствует, что взгляд Луссурии становится осуждающим, и нехотя исправляется. — Принц. Принц достоин Варии. — Вария достойна Принца, — поправляет его Бельфегор, и Луссурия подхватывает мальчишку на руки. По дороге Бельфегор спит тревожным сном, сжимая грязные красные ладони. — Посмотри на него, — с неуместной нежностью шепчет Луссурия. Скуало смотрит. Родители теряют детей в супермаркетах, а те бегают и плачут. Вария потеряла Бельфегора в публичном доме, а тот всех в нем перерезал. Черт, практически одно и то же. Может, и выйдет из него что-то.